День пятый. 12 июля. Четверг.
Где-то схватил воспаление десны. Ночью ломило со страшной силой. Странный будильник во мне выработался — опять проснулся на восходе солнца. Но диска не видно: облачность. Ярко-алая заря растеклась по всему горизонту, заполнив и наш дверной проем.
Поднявшись с нар, я стоял, держась рукой за стенку, минуты две-три, ждал, когда пройдет головокружение. В голове прыгала одна-единственная мысль: «Нужна настоящая пища. Нужно мясо…» Голодная слабость достигала, похоже, своего звездного часа. Никогда не думал, что придется такое испытать на острове. Вспоминалась моя козырная фраза в спорах с родителями относительно питания на острове: «Да там весь остров будет завален едой!»Если бы я знал, как тогда ошибался…
Собрал буквально в двух шагах от хаты золотого корня, тщательно очистил его от земли и сора. Развел костер одной спичкой (профессионализма в этом деле я достиг на второй же день), поставил на огонь котелок, успевший почернеть за эти дни до безобразия, и бросил туда корень. Скоро вкуснейший аромат просто перехватывал дыхание. Каково же было мое разочарование, когда я глотнул остывшего отвара. Горьковатая противная жижа… Никогда в жизни я так не жалел, как сейчас, о том, что у меня не было сахара! Бросить в котелок щепотку, заглушить эту горечь, и вышел бы напиток богов. Но… Втягивая вместе с отваром вкусный аромат, я отпил из черного котелка половину, растолкал сонного Артура, сказал ему про этот напиток чертей и отправился обшаривать примыкающий островок.
Было весьма прохладно. Бегло обшарив островок и не найдя ничего, я сорвал злость на веронике, или водянице. Весь травяной покров острова состоял в основном из нее. Зеленых ягод была масса. Набил ими желудок, но разве это пища? Вернулся в лагерь. Артур уже подкрепился отваром корня, и мы, взяв топорики и несколько обрывков лески для силков, пошли на утку.
Добрались до развалин старого геодезического знака, потом углубились в знакомое мне редколесье и шарили там в траве и мху по колено больше часа, пока не нашли разбросанный утиный пух от какого-то гнезда. Вроде бы это было вчерашнее гнездо, но куда девались три огромных утиных яйца? Еще около получаса мы топтали мхи ослабевшими ногами, заходя все дальше в незнакомые места, пока наконец совсем не в том месте, где ожидалось, я не спугнул утку с гнезда. Кладка состояла из пяти яиц. Проводив обед взглядом, опутал гнездо как мог петлями и пошел назад разыскивать отставшего Артура. Встретившись, рассказал ему о гнезде, а он в свою очередь попросил меня найти предыдущее гнездо, чтобы как с поганой овцы хоть шерсти клок, так с разоренного гнезда хоть пуха жмень. Мы повернули к разбитому гнезду. Но то ли с голодухи притупились наши способности, то ли сказывалась невероятная усталость, во всяком случае, того гнезда мы так и не нашли. Отчаявшись, я решил вернуться к гнезду, где поставил силки. Но… Это было какое-то проклятье! Измотанные до предела, ничего не нашедшие, мы поползли вверх по громадным валунам к геодезическому знаку. Тут была первая точка поиска клада. Артур опять отстал, я же добрался до геодезической пирамиды, почему-то уверенный, что клад спрятан где-то поблизости. Обшарил буквально каждую щель в валунах, свернул чуть ли не каждый подозрительный камень и разбросал все завалы веток и бревен. Клада — последней нашей надежды — не было.
День шестой. 13 июля. Пятница.
На рассвете задул холодный восточный ветер. Едва озарившееся голубизной небо вновь помрачнело, и потом весь день — в самые неподходящие моменты — поливало нас дождем.
На завтрак был все тот же отвар золотого корня, но на сей раз сдобренный ягодами вероники. Артур, сидя на нарах, терзал найденный вчера прошлогодний сухой подберезовик. Отщипывая кусочки, он сортировал их, отбрасывая прогнившие и червивые. Потом заварил отобранные щепотки бурого гриба остатками пресной воды. Спустя десять минут грибной супец просто вышибал слюну своим головокружительным ароматом. Нанизывая сладкие кусочки гриба на острые лучины, мы быстро покидали их в рот, ощутив чувствительный прилив сил.
Надо было использовать этот всплеск энергии наиболее эффективно.
Взяв топорик, я отправился в глубь Абакумихи, решив разыскать опутанное гнездо. Прошлялся почти до полудня, не найдя ни одного гнезда, не спугнув ни одной утки. Через редколесье выбрался на западный каменный берег, решив попромышлять там. Набрал полный карман куртки полузеленой вероники. Все чаще встречались румяные, но еще твердые и кислые ягоды морошки, которые я старательно обходил. Запоминал эти места и в красках представлял уже недалекое сладкое ягодное будущее. Попутно обшаривал расщелины в камнях, кустарники, раскидывал случайные горки позеленевших камней, бревен, надеясь наткнуться на клад. Силы, полученные от завтрака, тлели, подобно тусклым углям облитого дождем костра.
Ближе к юго-западным скалам я нашел заросли дикого лука. С жадностью набросился на него, как на какое-нибудь чудо тропиков. Слезы градом текли из моих припухших глаз от его зверской полевой крепости, но я даже не обращал внимания на это. Наконец разум взял верх, я нарвал охапку лука и поплелся с ценной добычей через скалы домой.
(Странная особенность у растительности этого острова. Здесь что-то либо растет в огромных количествах, либо вообще не растет. Среднего не дано…)
День клонился к вечеру. Не доходя до нашего жилища, я нашел большое березовое бревно. Быстро работая топориком, отсек несколько прямоугольных листов бересты. Артура дома не было. Разведя угасающий костер, уселся рядом и стал раздумывать, что бы сотворить из бересты?
Вскоре заявился Артур. Он, оказывается, был на примыкающем островке и принес почти полную банку молодой вероники. Плюс мой карман — и банка наполнилась с верхом. Пребывая в отличном расположении духа, мы сварили половину банки. Золотой корень решили на ночь глядя не трогать. Горячий компот приятно согрел нас изнутри. Мы взялись за дневники.
День седьмой. 14 июля. Суббота.
Всю ночь лил дождь. Лил, словно дышал: выдохнет, выльет, остановится, вдохнет, наберет новые силы и снова выдыхает, льет изо всей мочи. Спали тревожно, дул сильный ветер, море билось о прибрежный гранит, несколько веток сосны сдуло с нашей крыши. В некоторых местах обнаружились потеки. Мы спали наполовину промокшие, прижавшись друг к другу. Мох, который я постелил для мягкости между досками нар и плащ-платкой, настолько умялся за эти дни под нашими костлявыми телами, что теперь мало чем отличался от самих досок. Отлежанные бока ныли, им вторили пустые животы. Надо было вставать… Поймав момент между выдохами дождя, мы вскочили, выбежали из хибары. Холодно, голодно, мокро… Ветер самозабвенно шумел в соснах, сдувая с нас остатки сонного тепла.
Поразмяв тела, мы почувствовали голод. Решили сварить компот из остатков вероники, заесть полевым луком и снова завалиться спать в ожидании лучших времен. Однако, чтобы сварить компот, нужен костер, чтобы развести костер, нужны сухие дрова. Мы пробежали по окрестностям. Но все вокруг настолько намокло, что сухую древесину можно было найти лишь в середине особо крупных поленьев.
Кое-как я расколол на лучины одно толстое полено. Собрав все до щепочки, мы с трудом развели костер внутри хаты, у входа, другого более сухого и менее опасного места было просто не найти. Новый выдох дождя загнал нас вовнутрь, но тут на нас набросился дым. Он ел глаза, вызывал колючие спазмы в горле. С трудом я примостил котелок на угли костра. Через полчаса пыток вода вскипела. Компот удался, как всегда, на славу. Мы вновь улеглись на нары, жуя стебли и луковицы полевого лука. Но спать уже не хотелось. Создав свой теплый микроклимат под плащ-палаткой, мы разговорились. Слали проклятия в адрес дурной погоды, мечтали о будущей нашей жизни, вспоминали о старой. Странно, что только на седьмой день мы заговорили друг с другом откровенно. Все предыдущие довольствовались лишь короткими фразами. Напарник мой оказался образованным, молчаливым, предельно собранным человеком…
От редакции: На этих строках дневник Алексея Шеметова обрывается. Два последних дня робинзонады (Алексей, правда, не мог знать, что они последние) остались почему-то незаписанными. Но, согласитесь, трудно представить более сильную концовку для «Дневника Робинзона». В психологическом тесте, который ребята выполняли после экспедиции, было специальное задание: «В каждом приключении есть момент проникновения в смысл, момент озарения. Опишите, как это было у вас (не повторяя дневника, по памяти)». Алексей Шеметов написал вот что: «Такой момент у меня действительно был. С самого Начала, как только узнал об этом конкурсе, я настраивал себя на одиночную робинзонаду. Я не представлял себе, что будет кто-то еще, кроме моего отражения в море и моей тени. Я был даже немало разочарован, узнав, что высаживаюсь не один. Но вот когда Артур, устало и, как следствие, небрежно работая топором, рассек ладонь, и потому всерьез стал вопрос о снятии его с острова, я по-другому увидел одиночество, которое стало для меня угрозой. Это был перелом в моей оценке людей, общения с людьми…»
