Около выхода из дорогого продуктового магазина обстоятельно обустраивается нищенка: стелет на землю несколько пакетов, на них кладет полиуретановый коврик, закрывает все это рваными кусками картона и тряпьем. Становится на колени, выставляет перед собой бумажные иконки, начинает неумело креститься, протягивая свободную руку за подаянием. Издали можно принять ее за старуху: потертое, грязное пальтецо, надвинутый до переносицы платок, очки в роговой оправе с тяжелыми стеклами. Но ей не больше тридцати: выдает кожа без единой морщинки и взгляд, которым она окидывает пространство, перед тем, как окончательно сгорбиться и упереться глазами в асфальт. Она просидит так ближайшие восемь часов, не сдвинувшись ни на сантиметр, а потом, собрав вещи и ссыпав милостыню в пакет, уйдет.
В десяти метрах от нее мужчина похмельным, сбивающимся голосом просит курева у прохожих. Ему охотно дают, он благодарит, желает всем счастья, здоровья и опять счастья, повторяясь снова и снова, как заевшая пластинка. Когда он убирает очередные сигареты в карман — остальные высыпаются. Он досадливо матерится, машет рукой, и перемещается куда-то ближе к метро. Белые палочки валяются на тротуаре.
Цыганята, в замызганных куртках не по размеру, подбирают папиросы и отдают матери, которая прячет их где-то среди юбок. Дети бегут к очередному выходящему из супермаркета, просят конфет.
На станции метро стоит парень с листом бумаги, исписанным крупными буквами: собирает на билет до Оренбурга. Название города почему-то написано через И. Через час я увижу его ровно на том же месте, только теперь он пытается изыскать средств «на лечение мамы».
