Проснулся сухой, и подстилка подо мной тоже была сухая, и выспался я в эту ночь на славу. Палатка не промокла от тумана и росы! Конечно, если бы у меня имелось какое-нибудь одеяло, спалось бы еще лучше. Но какое уж одеяло на необитаемом острове!
Для разминки полез на дерево, к которому привязал палатку. Добрался до вершины, до самой тонкой развилки, и посмотрел на море. Оно лежало внизу серо-стальной пустыней. Солнце еще не взошло, но туман уже растаял, только в кустах кое-где запутались его белые клочья.
Волны все так же вспенивались у левого и правого мысов, и вдали, у самого горизонта, чуть синела какая-то штука — то ли облако, то ли другой остров.
А ведь меня, наверное, вовсю ищут…
Я представил себе, как проснулся в каюте отец, окликнул меня, а я не ответил. Он подумал, конечно, что я на палубе. Я всегда крутился около лаборантов, помогал им поднимать из-за бортов заброшенные на ночь сетки вроде огромных сачков и вытряхивать их в ящики. Чего только не попадалось в эти сетки!
Маленькие кальмары с пучком щупалец на голове и с плоским хвостом, похожим на наконечник копья. Креветки с длиннющими усами и маленькими клешнями, которыми они часто-часто щелкали. Водоросли, в которых копошились морские блохи. Один раз подняли даже осьминога. Он выкатился на палубу как мяч, распластал на досках щупальца, а потом быстро подобрал их под себя и поднялся на них, как на ногах. Прямо уэллсовский марсианин! Один из лаборантов поддел его сачком и выбросил в море: <Иди и не попадайся больше!>
Конечно, отец подумал, что я с лаборантами. Но когда не увидел меня на палубе, тоже не стал беспокоиться. Я мог находиться в машинном отделении. Механик Федор Иванович пускал меня к дизелю, и я любил смотреть, как работает машина, занимающая чуть ли не третью часть катера. У дизельного поста был расположен репетир — круглый циферблат, на котором вместо цифр написаны слова: <Стоп>, <Малый вперед>, <Средний>, <Полный>, <Самый полный вперед>, <Малый назад> и так до <Самого полного назад>. Наверху, в ходовой рубке, тоже находился такой же циферблат. Только назывался он там не репетиром, а машинным телеграфом. Капитан катера передвигал ручкой стрелку на нужную команду, например на <Средний вперед>. Внизу, в машине, на репетире стрелка тоже перескакивала на <Средний вперед>, дребезжал электрический звонок, и Федор Иванович прибавлял обороты машине. Я мог смотреть, как работает Федор Иванович, хоть целый день.
Не увидев меня на палубе, отец, конечно, спустился в машину.
А меня и в машине не оказалось.
И тут я снова пережил то, что случилось.
Я проснулся оттого, что стоял на голове.
Макушку ломило от удара о переборку. Одеяло сползло на грудь, закрыло лицо душными шерстяными складками. Я отбросил его, и оно полетело к двери. В следующий момент я встал на ноги, упираясь пятками в дверную переборку. И не успел еще ничего сообразить, как снова стоял на голове.
Катер крутило на волнах, валяло с борта на борт, как бочку.
Вцепившись левой рукой в ограждение койки, я правой отдернул шторку иллюминатора, чтобы посмотреть, что творится на море, но ничего не увидел. За толстым круглым стеклом летела желто-зеленая мгла, прерываемая струями пены.
Снова ноги полетели вниз, и в то же время меня крепко прижало к стене каюты. В животе начало тошнотно сжиматься.
Я взглянул на отца.
Он храпел как ни в чем не бывало, совершенно не замечая качки! Только борода и растрепанные волосы торчали из-под простыни…
Я скатился с койки на пол и, ползая на четвереньках по полу, начал собирать свою разлетевшуюся в разные сторону одежду. Кеды как живые летали от двери к столику и обратно. Один я поймал сразу, но другой долго не давался, и я сильно навернулся головой о привинченный к полу около столика стул, прежде чем схватил его в руки. Сидя на коврике на полу, поминутно падая на бок, цепляясь то за стул, то за бортик койки, я оделся.
Я решил не будить отца, просто выглянуть на минутку на палубу и снова вернуться в каюту.
С трудом пробрался по коридору к маленькому салону, где наши ихтиологи собирались по вечерам, разговаривали и курили. В салоне никого не было. Круглые хромированные часы над дверью показывали без десяти шесть. На четвереньках я подполз к двери на палубу, с трудом отворил ее и сразу увидел небо. Оно было чисто-голубое — ни единого облачка. Почему же тогда так качает?
Я выскочил на палубу и вцепился в поручень надстройки.
Катер опять начало заваливать на левый борт. За спиной гулко захлопнулась дверь.
На палубе тоже никого не было. В ходовой рубке стоял рулевой. Я увидел его плечи и спину через стекло. Мы шли полным ходом, огибая какую-то землю. Море волновалось так, что моментами все скрывалось от глаз за водяными буграми. Иногда нос <Буруна> так зарывался в волну, что лебедка у форпика скрывалась в пенном водовороте. Потом он снова взлетал вверх, по палубе неслись кружева пены, упруго ударял в лицо ветер и все тело катера вздрагивало, как натянутая струна.
Наш курс лежал на юг, к бухте, где находилась станция. Программу исследований закончили еще вчера, и я знал, что все будут спать до девяти, до самого завтрака. Я силился разглядеть, кто стоит у руля.
Мне показалось, что это сам капитан, Владислав Евгеньевич. Он относился ко мне дружески-снисходительно и во время своей вахты позволял заходить в рубку и разглядывать лоцманские альбомы, своды сигналов и курсовые карты.
Сейчас я спрошу, где мы находимся.
Отцепившись от поручня, я пробежал на корму, и тут катер зарылся в воду до половины. Послышалось длинное шипение, какой-то клекот, я оглянулся, успел заметить, как вскипела пена у основания рубки… В следующий миг мои ноги оторвало от палубы и я нырнул с головой в холодный душ. А потом…
* * *
Я слез с дерева, подобрал свою кирку и направился к поляне саранок. Нужно было завтракать.
Почему на острове по утрам такой туман? Или это всегда на островах? Попадешь в молочное облако, запутавшееся в кустах, и сразу становишься влажный, и сразу тебя прохватывает погребной сыростью, и все вокруг из-за этого тумана влажное и неуютное.
Я уже протоптал в траве тропку к своей плантации, и теперь джинсы не так намокали от росы.
Накопав целый мешочек саранок, съел несколько луковиц и почувствовал себя крепче. Идя назад, к палатке, увидел в траве темно-зеленые круглые стрелки — как заостренные проволочки. Я чуть не заорал от радости: это же мангыр — дикий лук!
Когда я с отцом ходил в сопки, он показывал мне много всяких растений. Часть из них я позабыл, но съедобные хорошо запомнил, потому что пробовал. Мангыр мы всегда собирали к обеду. Вкусом он был даже лучше огородного лука и витаминов, как говорил отец, содержал больше. Правда, он никогда не встречался зарослями: два-три перышка из земли и все. Его нужно искать.
Так и здесь. Я отыскал всего пять стрелок, но зато узнал, что на острове он растет.
Теперь нужно было заниматься огнем.
Я еще вчера решил, что постараюсь добыть его палочкой и лучком. Значит, нужно подобрать очень сухую дощечку, тонкий шнурок для тетивы и хороший, упругий пруток для лука.
Прут я вырезал из рябины — ее много росло на острове. Я помнил, как отец говорил, что рябина — самое упругое дерево на свете. Не зря из него делают рукоятки для молотков — они никогда не трескаются. Шнурков у меня сколько угодно. А вот сухой мох и сухие дощечки…
Э, да ведь сухой мох я видел на тех деревьях, которые растут на горе, у вершины! Я полез на гору.
Солнце взошло, началась жара. Рубашка и брюки, сыроватые после ночи, просохли еще до того, как я добрался до первого дерева.
Так и есть: одна сторона ствола обросла бледно-зеленым мхом. Я оторвал от дерева большой пласт и размял его пальцами. Мох состоял из массы длинных и тоненьких, похожих на елочки волоконец и вовсе не был таким сухим, как казалось. Однако высушить его на солнце ничего не стоило. И дощечки, которые я вчера разложил на камнях на берегу, тоже, наверное, уже высохли.
Вообще, мой остров был странным местом: ночью на нем некуда было деться от сырости, днем же, особенно во вторую половину, стояла такая жарища, что голова звенела и золотые круги плыли перед глазами. И по нему трудно ходить из-за проклятых камней. Вроде совсем недалеко до берега, а кувыркаешься туда чуть ли не целый час.
Дощечки, которые я разложил на камнях, действительно, подсохли. Я выбрал одну и начал стругать. И сразу увидел, что высохла она только снаружи, тоненьким слоем. Внутри древесина была влажная и плотная. Вторая дощечка, потоньше, высохла лучше. Я отколол от нее длинную лучину и обстругал так, чтобы получилась круглая палочка. Таких палочек я сделал шесть. Пока возился с ними, мох высыхал на солнце. Он стал белесым, похожим на вату и таким же пушистым.
Палочки я разложил для просушки и начал искать дощечку, которую нужно сверлить палочкой, чтобы получить огонь. Не нашел ни одной подходящей. Все они внутри оказывались сырыми. Вероятно, ящик, от которого я их отбил, долго плавал в воде и дерево пропиталось насквозь.
Я пошел по берегу, всматриваясь в кучи водорослей. Опять наткнулся на поплавок и на бочонок, из которого вчера вышиб дно. Он был еще более сырым, чем мои доски.
Долго я ходил по кромке берега, но так ничего путного и не нашел. Как я жалел, что вовремя не спас тот ящик, который смыло с палубы вместе со мной! И вдруг понял: а ведь ничего и не найду здесь, у самой воды. Во время прилива всю эту полосу берега затапливает море. И здесь все всегда мокрое. Надо искать выше, куда не доходит приливная волна. На том примерно уровне, где я разложил свои палочки.
Прилив… О нем я совсем позабыл. Два раза в сутки, утром и вечером, он затапливает все низкие части острова. Меня еще удивило, почему я не вижу тех камней, которые торчали из воды вчера днем, и почему поплавок, похожий на подводную лодку, лежавший вчера довольно далеко от берега, теперь почти у самой воды. Да просто я сейчас нахожусь на берегу во время прилива. Потом вода начнет отступать. А часов в шесть вечера снова зальет все старые места. Я же наблюдал, как это происходит у нас на станции. Надо запомнить, в какое примерно время вода заливает берег здесь.
Я начал надрезать конец одного сучка. Ножа явно не хватало для такой работы. Сюда бы топор… Провозился с сучком часа полтора, но все-таки отломил нужный мне кусок. Перетащил его к месту, где подсыхали палочки, и принялся мастерить из рябиновой палки лучок. Утончил ее к обоим концам, сделал зарубки для тетивы. Затем привязал один конец заранее приготовленного шнурка к одной зарубке, несильно согнул палку и захлестнул тетиву за другую зарубку. Теперь нужен был камень со впадиной, чтобы придерживать вертящуюся палочку сверху.
Я отложил лучок в сторону, поднялся с коленей, взглянул на море и замер.
К острову шел катер.
Он был еще очень далеко, маленький, светло-серый и почти сливавшийся с фоном неба, но я различил знакомый обвод корпуса, ходовую надстройку и позади нее невысокую мачту с грузовой стрелой.
На мачте трепетал флаг.
Наши всегда поднимали флаг рыбной промышленности, когда выходили в море. Белый с красной окантовкой, в левом верхнем углу серп и молот, а под ним две скрещенные красные рыбы.
Вот и все.
Мое приключение кончилось.
Они, конечно, побывали на нескольких островках, высаживались на них, искали меня. Потом, убедившись, что остров пустой, шли на следующий. Они знали, что я не мог разжечь костер и подать сигнал, — у меня не было спичек. Да если бы и оказалась в кармане коробка, все равно размокла бы, пока я плыл к острову. Отец никогда не подумает, что я мог утонуть. Он сам учил меня плавать, и уже в пятом классе я свободно проплывал при любой волне два-три километра, если, конечно, вода не холодная.
И вот, обыскав несколько островков, они направляются к моему.
Ура!
Значит, через час я буду на борту, среди своих, в уютной каюте, в чистой сухой одежде и первый раз за эти дни поем по-настоящему.
Катер шел быстро, становясь все четче и больше в размерах. И чем ближе он подходил к острову, тем тревожнее мне становилось. А потом радость и вовсе исчезла, будто ее ветром сдуло. Неужели все кончится так быстро и неожиданно, как началось? Ведь я только что начал устраиваться на этой земле, у меня появился дом, теперь нужно добыть огонь, потом я займусь рыбалкой, чтобы не хрумкать больше опротивевшие до тошноты саранки. Я попробую на этом острове, на что способен в жизни, и вообще испытаю, может ли современный человек выжить, попав на необитаемую землю без всего, кроме маленького ножа. Вот будет о чем рассказать! Да и запомнится это приключение на всю жизнь. И вдруг в один момент оно должно кончиться… Нелепо и даже обидно! Ну пусть бы они нашли меня не сегодня, а денька через три-четыре, а то… эх!..
Мне — честное слово! — даже захотелось убежать в глубь острова, в кусты, забиться в ту холодную, пахнущую плесенью пещеру, подождать, пока они ходят по острову, а потом, когда катер отвалит, выйти и снова начать жизнь Робинзона. Упустить такое приключение!..
Но я тут же оборвал эту мысль.
Сколько времени они потратят, осматривая остров за островом, сколько горючего сожгут, сколько дней прогоняют катер впустую, все из-за моей дурости.
А потом, если меня здесь не найдут, катер сюда больше и не придет, и я так и останусь на острове, может быть даже на всю жизнь, пока кто-нибудь совершенно случайно не заглянет на эту землю. Отец говорил, что к мелким островам этого архипелага ходят очень редко, потому что здесь нет ни котиков, ни каланов и для ученых они особого интереса не представляют. И кто знает, может быть, я не выдержу холодной штормовой зимы, и тогда никто никогда не узнает, где я так глупо погиб…
Все это неслось в моей голове, пока я глядел на катер, который становился все больше и больше.
Жаль, нечем подать сигнал, но они обязательно будут осматривать берег в бинокль и заметят меня, если я никуда не скроюсь. А еще лучше, если я буду прыгать по берегу и махать курткой.
Я сорвал с себя куртку, залез на самый высокий камень и начал метаться по нему, крутя куртку над головой и крича во все горло. Не знаю, для чего я орал — они все равно не могли бы меня услышать, — но мне казалось, что так лучше.
Катер приближался. Он шел к острову наискось, и я мог одновременно видеть его нос и левый борт.
Но ни на крыльях мостика, ни у бортового ограждения я не заметил ни одного человека! Странно… Где же они? Может быть, в рубке и наблюдают за мной оттуда?
Я еще сильнее запрыгал на камне и завопил как сирена, пока вдруг не оступился и не загремел вниз, на булыжники, так сильно ударившись боком, что перехватило дыхание. Придя в себя, я снова вскарабкался на камень.
Ну неужели они меня не увидели? Ведь до берега каких-нибудь сто метров!
Катер круто взял влево и начал удаляться от острова.
Почему? Что же они…
Я опустился на камни.
Может быть, это вовсе и не наш катер. Ведь я видел такие же, похожие как родные братья на наш, и во Владивостоке, и в Находке.
Конечно, это не наш.
Но все же почему они не подошли к берегу?
Катер скрылся за левым мысом, а я все еще сидел на камнях, и во мне закипала обида. Мне казалось, что меня жестоко предали близкие друзья.
Постепенно я успокоился.
А, ну и пусть!
Приключение продолжается.
И я пошел искать камень со впадиной.
Гальки на берегу было сколько угодно. Попадались очень красивые камни, полупрозрачные, как бы светящиеся изнутри, или полосатые, разных цветов и оттенков, ровно окатанные водой. Плоские камешки, похожие на медальоны, кругленькие, как яички, продолговатые, как сигарки. Попался даже <куриный бог> — с дырочкой на краю.
В конце концов я нашел камень наподобие шляпки гриба — с небольшим углублением с плоской стороны — и часа два потратил, чтобы углубить эту впадину. Я долбил ее заостренными концами других камней, пробовал сверлить концом кирки, но дело подвигалось очень медленно.
Как же управлялись с камнями первобытные? На один наконечник стрелы или копья у них уходило, наверное, несколько дней!
Мне все-таки удалось углубить ямку так, чтобы конец палочки из нее не выскакивал. Я отшлифовал углубление тонким длинным камешком.
Теперь можно было приступать к главному.
Выбрав на сучке самое сухое место, я проковырял в нем концом ножа лунку, обложил вокруг сухим мхом и мелкими щепочками, наструганными от того же сучка. Обернул тетиву лука вокруг палочки два раза, наложил сверху на палочку камень со впадиной, а конец палочки вставил в лунку сучка. Придерживая сучок ногой, совсем как первобытный человек на картинке (кстати, это было удобнее всего), я осторожно повел лук сначала вправо, потом влево. Палочка завертелась как сверло.
Убедившись, что конструкция работает, я начал водить лук все быстрее и быстрее. Конец палочки углубился в лунку, а вокруг нее появились тонкие коричневые опилки. Чем глубже я сверлил сучок, тем темнее становились опилки. Скоро они стали совсем черными, сильно запахло паленым и из лунки выбился синий дымок.
Я выдернул палочку из сучка.
Она обуглилась и слегка дымилась. Опилки вокруг лунки тоже дымились, но никакого уголька ни в лунке, ни на палочке не было. Ни единой искорки! Наверное, я рано выдернул палочку.
Я снова вставил веретено в лунку.
Теперь я более смело водил лучком. Веретено и сучок дымились все сильнее, и вдруг дымок стал не синим, а белым и плотным и опилки вокруг лунки вспыхнули маленьким красным пламенем, которое тотчас погасло.
Я выдернул палочку, придвинул к тлеющим опилкам мох и слегка подул в черную с красными искорками кучку.
И увидел огонь!
Бледный, почти незаметный на солнце, он разом охватил мох, а я, замерев, не дыша, смотрел на это и не верил глазам — так быстро и так просто все произошло!
Честное слово, я думал, что мне придется мучаться несколько дней, прежде чем наловчусь работать этим огнедобывающим инструментом, а тут так неожиданно и легко!
Огонь съел мох и опал, но я успел подсунуть в него стружки, и они загорелись — сначала слабо, нехотя, а потом все веселее и больше.
Я бросил на съедение красным язычкам все, что приготовил.
Кучка огня свалилась с сучка на камни и разгорелась ярко и хорошо, а я лихорадочно щепал дощечки и подбрасывал все новые и новые лучинки.
Когда огонь набрал силу, я сунул в него несколько больших дощечек. Концы их обуглились, почернели и наконец загорелись.
Вскочив на ноги, я закрутился вокруг костра в индейском танце. Вот тебе и первобытные! Никаких зажигательных стекол, никаких спичек, только сухие палочки, мох и лук!
Костер разгорелся и затрещал.
Я вспомнил, как мучались Наб и Пенкроф в <Таинственном острове> Жюля Верна, добывая огонь. Они часа два терли сухие куски дерева один о другой, и у них ничего не добылось. Неужели они не знали способа с лучком? Неужели не знал этого такой умный, такой находчивый инженер Сайрус Смит? Ведь он ухитрился даже изготовить нитроглицерин! А вот огонь добыл только линзой, склеенной из двух часовых стеклышек и заполненной внутри водой. А если бы у них не было часов?
Я шел по берегу, собирая доски, обломки ящиков, палки. Сейчас уже не страшно, что они сырые, — подсохнут в огне.
Скоро костер полыхал вовсю. Палки и доски пропитались мазутом и горели жарко и дымно.
Я никак не мог догадаться, откуда на прибрежных камнях, на бревнах и досках, вынесенных на берег, столько мазута. Выбрасывают ли его в море корабли, проходящие мимо острова, или это следы кораблекрушений, или мазут сам выделяется где-то из морского дна, всплывает и островками носится по волнам? Во всяком случае, в какой бы уголок берега я потом ни забредал, я везде видел эти жирные липкие пятна.
А солнце опять пекло так, что казалось, весь остров оплывает, как свечка.
Купаться!
Надо же хоть раз искупаться в своей бухте!
Сбросив кеды и одежду, я осторожно пошел по камням к воде.
Камни здесь ноздреватые, изъеденные волнами, похожие на стеклистые губки или на огромные куски пемзы. Они здорово царапают пальцы. Если волной ударит о такой камешек, весь обдерешься до крови. А между этими камнями — россыпи гальки. Она гладкая и удивительно красивая. По гальке бегают крабики. Их очень много у кромки воды. Подходишь, и они прыскают от тебя, подняв над головой крошечные клешни. Несутся к морю и боком сваливаются в воду. Сколько этой мелкотни у скал! А вот крупных что-то не видно.
Сегодня у рифов почти нет прибоя.
Скользя ногами по гальке, я вошел в воду. Шесть-семь шагов вперед — и уже глубина.
Я оттолкнулся от дна и поплыл.
Горячее тело приятно омывало прохладной водой.
В несколько гребков я добрался до зубчатых скал, через которые меня перебросило, когда я подплывал к острову.
Мне только показалось, что у рифов почти нет прибоя. Здесь к сейчас кипела пена, свистело и клокотало, и я побоялся сунуться на большую воду. Лучше у берега и не рисковать.
Перевернулся на спину, закинул руки за голову и лежал так, слегка пошевеливая ногами, чтобы поддерживать тело на плаву.
Отличное место эта бухточка между берегом и рифами! Тихо, как в озере. Над головой бледно-синее небо, такое огромное, что чувствуешь себя мухой, заброшенной в космос. Вода то поднимается, то опускается. А у рифов шумит как водопад.
Теперь у меня есть костер, сырость мне не страшна. Я буду жарить рыбу, и вообще приятно сидеть вечерами у потрескивающей груды хвороста, смотреть на языки пламени и мечтать. Крючки для рыбалки можно сделать из проволоки от ящиков или из тех двух булавок, которыми я закалывал брюки. Хорошо, что они все время были у меня на клапане кармана. Для лески расплести капроновый шнур…
Интересно: есть ли здесь рыба?
Я перевернулся на живот, опустил лицо в воду и открыл глаза. Подо мной качались разноцветные пятна и длинные космы водорослей, растущих на камнях. Все было мутным, нерезким. Эх, сейчас бы какую-нибудь простенькую маску на лицо!
Я вглядывался в дно до ломоты в глазах, но ничего, кроме хвостов водорослей, не видел.
Воздух в груди кончился, я поднял голову, чтобы передохнуть. В шаге от меня плавала медуза размером с чайное блюдце, с четырьмя кружками на зонтике, похожими на глаза. Края зонтика медленно раздувались и опадали, и по его окружности волновалась рыжая бахрома. Из-под бахромы свисали студенистые щупальца, покрытые ржавым налетом. Неподалеку колыхалась еще одна медуза, поменьше.
В следующий миг я изо всех сил рванул к берегу.
Я разом забыл о рыбе, удочках и крючках. Я греб, теряя дыхание, стараясь поскорее нащупать ногами дно. Мне казалось, что медузы гонятся за мной, что еще момент — и я почувствую острое прикосновение зонтика к пяткам.
Наконец я выскочил на берег и несколько минут лежал на камне, вздрагивая и приходя в себя. Мерзкая дрожь пробегала по спине. Вот тебе и тихая уютная бухточка! А если бы медуза подвернулась под руку?
Нет, теперь меня купаться к рифам ни за что не затянешь!
* * *
Это было в прошлом году. Отец взял меня с собою на <Бурун> на ловлю планктона. Мы шли вдоль берега малым ходом, в некоторых местах останавливались, просматривали планктонные сетки и снова шли дальше.
Кто-то на носу крикнул:
— Ребята, в воде цианеи! Я бросился к борту.
Катер плыл в сплошном месиве из медуз.
Планктонные сетки подняли и вытряхнули все, что в них было, в море. Капитан катера скомандовал повернуть назад.
Отец закинул сетку в воду и выбросил на палубу одну из медуз.
— Посмотри, Сашка, на нее и запомни, — сказал он мне. — Если тебе в море попадется такая, никогда не дотрагивайся до нее. Уплывай поскорее. Это — цианея дальневосточная. У нее очень опасный яд. Если она тебя обожжет и поблизости нет лаборатории, тогда — смерть. Сначала после ожога ты почувствуешь боль в костях. Потом у тебя закружится голова. Начнет схватывать сердце. Ну, а потом ты потеряешь сознание и — конец.
— Папа, — спросил я, — а тебя цианея обжигала?
— Нет, — ответил он. — Но я видел одну смерть от этой медузы и больше не хочу видеть. Хорошо еще, что они не любят холода. Они появляются только в теплой тихой воде, в хорошо прогретых бухточках. Иногда их пригоняет к берегу теплыми течениями, как этих.
Я прекрасно запомнил цианею.
И сейчас, когда снова взглянул на тихую бухточку, меня передернуло. Ну и гадость!
Потом пошел проверить костер.
Он почти прогорел. Среди камней тлели угли, и на них корчилась последняя доска.
Нужно было перенести огонь к палатке.
Оторвав от обломка ящика несколько проволок, я скрутил их вместе и приспособил к концам алюминиевую банку. Получилось что-то вроде черпака. В банку я наложил углей и бросил туда же несколько щепок. Затем подхватил свой лучок, огневые палочки, остатки ящика и кирку и пошел к своему дому.
У палатки расчистил место для огня, наколол щепочек, положил на землю несколько сухих сучков, которые нашел под деревом, на них — дощечки, на дощечки — стружки и вывалил на все это угли.
Костер разгорелся сразу же.
Надо было заготовить топливо на ночь.
Я поднялся к тем деревьям, с которых обрывал мох. Еще раньше я заметил на них сухие ветки.
Скоро у меня оказалась такая куча хвороста, которую не перенести к палатке за один раз.
Я сделал три рейса.
Сушняк вспыхивал в огне и сгорал почти без дыма. Я заметил, что доски, побывавшие в морской воде, хотя бы и хорошо высушенные, загораются очень плохо. Зато положенные в костер горят, как каменный уголь, долго и без пламени.
Перед заходом солнца я понял, что моего запаса не хватит на всю ночь. Снова пришлось подняться к деревьям и обломать с них все нижние сучья.
Последний поход за дровами я совершил уже в наползающем тумане.
Зато как приятно было сидеть у костра, кормить огонь сучьями, слушать их треск и видеть, как они рассыпаются жаркими малиновыми угольями!
Это была моя третья ночь на острове, и, чтобы не потерять счет дням, я выстругал из дощечки палочку и сделал календарь — совсем как у Робинзона.
Меня смыло за борт в пятницу, — это я отметил на палочке самой большой зарубкой. В субботу ходил по берегу и искал в полосе прибоя разные вещи для своего житья — тоже зарубка, маленькая. Воскресенье — зарубка поглубже. Сегодня я добыл огонь. А завтра уже понедельник.
В этот год я упросил отца, чтобы он не отправлял меня в пионерский лагерь в Находку.
— Что будешь делать? Болтаться по станции, мешать людям и таять от скуки? — спросил отец.
— Зачем таять? — обиделся я. — Устроишь меня на работу.
— Это на какую же работу? — воскликнул отец — Ведь ты еще ничего не умеешь.
Это меня задело.
— Почему не умею? В школе я в радиокружке. Смонтировал уже два транзистора. Схемы знаю. Могу лодочный мотор собрать, разобрать, отрегулировать. Электричество наладить…
Отец улыбнулся.
— Ну, механиков-то и электриков у нас и без тебя хватает. Вот биологов…
— А если к планктонщикам, па? Что с тобой на <Буруне> ходят? Я буду все, что скажут, делать. И никакой зарплаты не нужно…
— Так вот ты куда прицелился! Вольной жизни захотелось? — рассмеялся отец. — Романтика: ходят ребята на катере по морю, сеточки за борт забрасывают, в тине морской ковыряются, на палубе загорают. Надоест — акваланг за плечи и — в воду. Не жизнь, а сплошной отпуск… Да знаешь ли ты, какая у них работа? Они же на станции самые каторжные трудяги. И зарплата у них…
— Да все знаю, па! Виктор Иванович давно меня посвятил. И про трудности тоже. Он же мне и сказал: <Дуй к нам на каникулах, Сашка. Решишь — с отцом твоим потолкую>.
— Ладно, посмотрим, — сказал отец.
На следующий вечер Виктор Иванович пришел к нам.
Мы пили чай. Виктор Иванович говорил о чем угодно, только не обо мне, а я все ждал, ждал… В девять часов стал прощаться и уже в коридоре сказал:
— Послушай, Владимир, дай нам твоего Сашку. На три месяца, на каникулы. Чем в лагере в организованные походы с малышней ходить да модельки самолетов стругать, он с нами к настоящей работе и к морю привыкать будет.
— На какую же должность? — спросил отец. — Ведь он, кроме рыбалки, в ихтиологии ничего не соображает.
— У нас образуется. Я к нему давно присматриваюсь. Голова у него ясная, руки умные. Я уже все прикинул. По штату положен нам младший лаборант. А у нас в группе его отродясь не было. На восемьдесят рэ кто пойдет? А Сашке твоему и интерес, и эти восемьдесят рублей…
Я затаился.
Отец посмотрел в мою сторону, поморщился.
— Рано его еще рублями баловать. Да и по штату он не пройдет, ему ведь всего четырнадцать, паспорта еще нет. Директор не утвердит.
— А в виде исключения? — сказал Виктор Иванович. — Я директору личную докладную — так, мол, и так, очень способный, нужный в отделе парень…
— Пустое дело, — сказал отец.
— Под мою личную ответственность!
— То есть на свою шею?
— Зачем на шею? — сказал Виктор Иванович. — Ведь он у тебя не шалтай, а настоящий.
Он обернулся ко мне.
— Ты ведь настоящий, Сашка? Не подведешь? Тогда буду рисовать докладную.
— Такой, какой есть, Виктор Иванович… — Больше я ничего не мог сказать.
И Виктор Иванович оформил меня в свою группу.
Всего девять дней я проплавал с ихтиологами и планктонщиками на <Буруне>.
И вот — на острове, у костра и не знаю, что там на катере. Конечно, они не работают, а ищут. Вся программа исследований — к черту… Виктор Иванович… Мне даже плохо стало от того, что думает сейчас Виктор Иванович. А отцу, наверное, и вовсе стыдно поднять на него глаза.
Эх, лучше бы стругал я сейчас самолетики в пионерлагере!..
* * *
Как быстро прогорают ветки! Огонь просто лопает их. Определенно и этого на ночь не хватит. Надо бы найти не таких сухих.
Я выполз из палатки и пошел ко второму дереву, выше источника. Его ветви нависали над самой землей, до них легко дотянуться и, наверное, нетрудно сломать.
Я заметил, что сегодня смерклось раньше обычного, и посмотрел на гору. Облака у вершины не было, и ветра сегодня тоже не было, зато все небо затянуто темно-серой мглой. Наверное, собирается дождь, недаром солнце обжигало как ненормальное.
У самого дерева я провалился в какую-то яму. Ну и остров! Весь из ям и камней.
Ухватив руками один из нижних сучков, я попытался отломить его от ствола. Не тут-то было! Сучок сгибался, пружинил и ни за что не хотел отламываться. Вот если бы топор…
Другие ветки, потоньше, отламывались, но с трудом. Да еще на них были какие-то колючки, которые неожиданно втыкались в ладони. Смерклось так, что я не видел, что ломаю и где. Дурак! Надо было собрать все доски на берегу, вытащить из водорослей тот бочонок, расколошматить его камнями и тоже высушить.
Я отломил с десяток тонких ветвей и потащил их к костру. Он красновато светился сквозь кусты.
У огня ножом накромсал ветки на короткие палки и сложил все у входа в палатку. Подбросив на угли несколько штук, я буквально свалился на матрац и заснул.
