Болотистая тундра низовьев Колымы, где, как уверяют старожилы, в летнюю пору водички бывает поболе, чем суши, привлекла мое внимание после просмотра небольшого документального фильма, показанного по телевидению. Назывался он просто: «Из полевого дневника орнитолога Андреева». Возможно, кому-то из читателей довелось посмотреть этот незамысловатый, но сделанный с большой любовью к северной природе фильм. Начинаетвя он с показа тундры с птичьего полета: зеленой, в синих пятнах бесчисленных озер. И над ними плавно летит лебединая пара. Не знаю, как уж удалось это снять оператору, но иллюзия полная, будто и мы летим вместе с этой парой. А затем — берег озера крупным планом, и мы любуемся «потешными боями» разодевшихся в брачный наряд турухтанов — длинноносых, тонконогих куликов. Распушив «воротники», каждый в своем неповторимом наряде, они приседают, наскакивают друг на друга, лишь изображая уколы клювами-иглами. Ветер пригибает траву, в кадре появляется опускающийся вертолет.
Под рев работающих турбин быстро разгружают его прилетевшие люди. Вот уже поставлена палатка. Собирается со множеством датчиков и проводков электронная аппаратура. И орнитологи голосами птиц, записанными на магнитофон, начинают вызывать из кустарника самцов куропаток. Темношеих, с красными гребешками, разодевшихся, как и турухтаны, в брачный наряд. По-разному ведут себя ухажеры, явившись на призыв магнитофона.
Одни удивлены, другие обескуражены, третьи готовы расклевать диковинный аппарат, и это их поведение начинает не без усмешки, но по-доброму комментировать орнитолог Андреев, молодой человек с модными ныне усами, вьющимися каштановыми волосами, в теплой ватной куртке, сидящий у палатки. Комментарий этот, как потом мне довелось узнать, был воспроизведен по дневниковым записям той поры, когда, как признавался орнитолог, в записях его больше преобладали эмоции, чем наблюдения по существу дела.
Андреев затем рассказывает в фильме, что были времена, когда орнитологи, отправляясь изучать птицу, прежде всего подбирали по руке ружье, чтобы оно безотказно и верно било. Ведь только заполучив его, считалось возможным это сделать. Исследования же, которые ведет его группа, совсем иного рода. Не трогая птицу, не мешая ей жить, с помощью точнейших электронных приборов можно, оказывается, узнать о ее жизни значительно больше того, чем удавалось орнитологу, вооруженному ружьем. Тут уж я совсем приник к телеэкрану: давно бы пора только так птиц и изучать! Немало еще их по специальным разрешениям забивают для научных целей. А далее я увидел, как орнитолог фотографирует птиц каким-то диковинным, похожим на ящик фотоаппаратом. Проваливаясь по пояс в болотную жижу, держа этот ящик перед собой, он приближается к гнезду, щелкает затвор — и в кадре появляется… розовая чайка! Она вьется над гнездом, висит над головой человека. И не боится его. А орнитолог продолжает спокойненько ее снимать.
Мне припомнилось, с каким волнением писал о встрече с розовой чайкой режиссер, снявший первым фильм об этой загадочной птице всего лишь десятилетие назад. Сколько труда он затратил на ее поиски, почти отчаивался найти, а тут — вот она, снимай, пожалуйста! И Андреев снимал ее. Снимал так, будто это и не бог весть какая редкость.
Розовая чайка… Как верно подметил тот же режиссер, в Арктике не найдется человека, не пожелавшего увидеть эту птицу. Большую часть жизни проводит она в морях Северного Ледовитого океана. Ее считают столь же равноправной хозяйкой полярных льдов, как и вездесущих песцов и белых медведей. Но встречается птица так редко, что и по сию пору каждый человек, кто хоть раз в жизни увидит ее, считает себя счастливым.
Я многие годы провел среди льдов. Жил на самых северных мысах, островах, годами работал в высоких широтах. Видел айсберги, белух, белых полярных чаек, тюленей и белых медведей, розовые туманы и розовый снег. И только розовой чайки за годы полярной работы мне так и не довелось встретить.
Что из того, что об этой птице уже снят не один фильм! Что снимки ее нередко публикуются в книгах и журналах! Розовая чайка для меня оставалась если не единственной, то одной из немногих птиц, которых я не снимал. А ведь когда-то я поставил себе цель — -сделать портреты всех обитателей этой полюбившейся мне ледяной страны. Я решил непременно искать встречи с Андреевым. Если не повезло снять птицу среди торосов в полярных морях, то почему бы не попробовать увидеть ее в летней тундре, среди озер на ее родине…
Честно признаться, я подумывал об этом и раньше. Хотел отправиться за птицей куда-нибудь в низовья Индигирки или Колымы. Но где ее там искать? Розовые чайки не придерживаются какого-то определенного места гнездования, и это останавливало. Андреев же мог оказаться наилучшим проводником. Не зная ружья, он не мешал жить птицам. Мне казалось, что они сознательно вьют гнезда рядом с его лагерем, надеясь на защиту.
А тут вскоре в руки мне попала небольшая научная книжка: «Адаптация птиц к зимним условиям Субарктики». Автором ее оказался Александр Владимирович Андреев, орнитолог из Магадана, сотрудник хорошо знакомого мне ИБПС. Я заинтересовался. В книге, говорилось в аннотации, «на примере ряда типичных, зимующих в ультраконтинентальных районах Северо-Восточной Сибири птиц рассматриваются особенности экологии и биоэнергетики, а также адаптации к обитанию в экстремально холодных условиях». Орнитолог представал здесь совсем в другом, как говорится, качестве. Как же в лютый колымский мороз удавалось ему проводить столь сложные исследования?
Вот в книге приведен график суточной активности белой куропатки. В скобках указывается, что график составлен на основании ста сорока семи встреч с этой птицей. Ста сорока семи! Далее подобные графики приводятся для тундреной куропатки, каменного глухаря, рябчика, кукши, кедровки, светлоголовой гаички. И каждый из этих графиков составлен также на основании более чем сотни встреч. И это в мороз за сорок, за пятьдесят градусов, ранним утром и к вечеру, когда птицы выходят на кормежку! Я подсчитал, что ради этого он должен был провести на морозе, причем стараясь быть незамеченным, а значит, и малоподвижным, многие сотни часов! И такая одержимость ради достижения поставленной цели просто поражала.
Но не только активность птиц сама по себе интересовала автора. Нужно было разобраться, как приспособились птицы к жизни в таких условиях. С поразительным терпением он прослеживает, как ведут они поиск корма, сколько энергии на это затрачивают; какое расстояние проходят, какое пролетают. Куропатка, к примеру, примечает он, в начале зимы, когда «снег в пойме Омолона отличается малой плотностью, проваливается при ходьбе на 55 — 70 мм, имеет нагрузку на след в среднем 13,5 гсм2 при длине шага 16 см». Отсюда затем следуют соответствующие выводы.
Какой корм предпочитают птицы при низких температурах, где отдыхают, как устраивают лунки в снегу — это все интересующие орнитолога вопросы, на которые он должен дать ответ. Лунки, замечает он, всегда чуть больше размера самих птиц. Такими они должны быть для того, чтобы птица могла распушить перья. А это помогает ей спастись от обморожения.
За наблюдениями следуют обоснования биоэнергетики птиц. Тут сплошные формулы, как в учебнике физики. Неспециалисту разобраться невозможно. Смысл в том, что Андрееву отнюдь не на голой математической модели, а выполнив ряд интереснейших измерений непосредственно на оперении и теле птиц, в их дуплах, лунках, местах ночевок, с помощью всевозможных датчиков, удалось подсчитать, откуда у птиц берется энергия для существования в лютые колымские морозы, когда трескаются деревья и взрывается лед.
В книге приводились уникальные фотографии птиц, снятых при сильных морозах в полярную ночь. Рябчики, гаички, куропатки, оказывается, прячут в оперение головы, становясь похожими на мячики. Что такая форма помогает птицам сохранить тепло, также доказано на основе тщательных измерений на теле птицы и на оперении. Все эти снимки автор сделал самодельным фотоаппаратом — ведь в продаже пока не появились фотоаппараты, с помощью которых можно фотографировать при минус шестидесяти градусах.
Рассматривая затем рисунок, изображающий опыт по измерению температуры в снежных лунках, устраиваемых рябчиком для ночлега, прочитав в подписи, что для этого использовались специальная «упряжь с термодатчиком, кинокамера с электромагнитом, часовой механизм, батареи, лампы, электротермометр», я решил, что тут без помощи Кречмара не обошлось. Так и оказалось. В конце книги я нашел слова благодарности в адрес этого человека, «совместно с которым и при его поддержке были разработаны некоторые экспериментальные методики». Таким образом, Андреев в какой-то мере был учеником изготовителя фотороботов, с которым отправиться в экспедицию мне так и не пришлось. Теперь непременно захотелось познакомиться с этим орнитологом. И вскоре случай такой представился.
Молодой ученый был приглашен в Москву на вручение ему награды — премии Ленинского комсомола. Премией он награждался как раз за ту исследовательскую работу, за которую ему была присвоена степень кандидата биологических наук. Я навел справки, дозвонился куда нужно и упросил Андреева зайти хотя бы на часок.
Сразу пришлось доставать карту. Я давно заметил, что перед картой, особенно если она большая и подробная, полевик быстро становится самим собой, теряя понятную для неожиданного знакомства отчужденность и скованность. Так оно и вышло. Поначалу Андреев как-то весь съежился, будто жизнь в городской квартире ему была чужда и непривычна. Но за чашкой чаю, перед картой он вскоре стал тем же хорошо знакомым мне по фильму человеком, что рассказывал о куликах.
Итак, вот Магадан, славный город золотодобытчиков, где теперь и проживает ленинградец Андреев. Здесь институт — ИБПС, самое подходящее место для его исследований. На стационаре «Абориген» — экологической станции — Саша провел интереснейшие наблюдения за поведением птиц. Но большую часть работы он сделал на притоке Колымы — красавце Омо-лоне, в одном из стационаров магаданских биологов, где ему довелось провести двадцать шесть месяцев, из которых тринадцать пришлось на зиму.
— Сильная река Омолон, — говорит Саша. — Не зря ее Олег Куваев назвал Рекой с большой буквы. Бывалый он человек, экспедиционник, а ведь не одолел ее в одиночном плавании. Лодка его, о чем он постеснялся рассказать в повести «Дом для бродяг», так и осталась торчать в одном из заломов. Об этом только теперь рассказал один из его приятелей. Было так раз и со мной. Едва богу душу не отдал. Шли в связке. Я на моторе, вторую лодку тянул за собой. Вначале нас к берегу бросило. Лодку к скале прибило, а у меня заглох мотор. Тогда Река перестала держать лодку у скалы, и нас вынесло на стремнину. Мотор не запускается. Залило его, а лодки понесло на баржу, которая посередине реки на якоре стояла. Лодки по разным бортам пошли, а трос застрял, ударившись о нос баржи, держит их. Меня тащит течением в пучину. Утро раннее, кто на барже, стоящей на якоре, в эту пору может не спать? Решил — пропаду! Крикнул так, на всякий случай. А вахтенный прибежал и успел протянуть мне руку. Лодки спасли, а мотор и сейчас, верно, лежит там на дне. К реке этой у меня навсегда сохранилось особое чувство, а к людям, что живут и работают здесь, — особое уважение…
На Омолоне закончилась для Андреева работа по адаптации зимующих птиц, новые задуманные им исследования надо было проводить в низовьях Колымы. Тут-то и застали его кинооператоры. Фильм, как рассказал он, был сделан случайно. Новосибирская киногруппа прилетела в Магадан, чтобы договориться с биологами о съемке белых гусей на острове Врангеля. И только здесь им стало известно, что там уже работает норильский кинооператор Ледин, в съемке северных животных которому у нас пока нет равных. Новосибирцы пригорюнились. Тогда-то директор ИБПС и рассказал им об Андрееве, который работал в Колымской тундре. Узнав, что там можно увидеть розовых чаек, группа не поскупилась на специальный вертолет и сделала в конце концов без всякого предварительного сценария хороший, запомнившийся фильм.
Я признался, что имею давнее желание увидеть и снять розовых чаек. Оказалось, что о моем увлечении съемкой полярных зверей и птиц Саша знал, читал в очерках и книгах и был не против посодействовать.
— Розовых чаек мы встречаем постоянно, — отвечал он, — да вот беда: пока не приходится подолгу работать на одном месте. Поначалу мы стояли лагерем вот здесь, — указал он на карте. — Тут впервые и встретили розовых чаек. Кстати, здесь нас киношники отыскали, сняли свой фильм.
— Жили мы тогда в палатке втроем, — углубился он в воспоминания. — В помощниках у меня были Женя — молодой и азартный охотовед да Валентин Николаевич — старый северянин. Последний на все руки мастер: и прибор исправить, и обед сварить, и рыбку засолить — все может. Розовых чаек здесь было так много, что вскоре, честно признаться, мы на них и внимания особенно не обращали. Ведь для меня главный объект исследований — кулики и куропатки. Но место это очень подходило для исследований. Однако жить в палатке многие месяцы было, конечно, тяжеловато. На этот раз я работал не один. Хотя и маленький отряд, но нужно было заботиться и о других членах экспедиции.
— Мы отыскали пустующую избу, — продолжал орнитолог. — Жил в ней старик охотник, да умер. И мы переселились в нее. И тут же сразу увидели в тундре розовых чаек. И другие интересующие нас птицы тоже были. Жизнь в избе поначалу показалась даже приятной после палаточной сырости и тесноты. Но в результате мы оказались оторванными от института, да и остального мира. Надо было пройти десятки километров по болотистой тундре, чтобы выйти к единственному в тех местах рыбаку. А уж затем на его лодке можно было надеяться добраться до поселка, где на почте для нас лежали телеграммы, письма и газеты.
А тут произошел случай, подсказавший, что место для работы надо подыскивать новое.
— Свалился Николаич. Печень прихватило. От боли на стенку лезет. Того и гляди ноги протянет. Пришлось мне, как марафонцу, рысцой отмеривать километры по размокшей тундре. В глазах темнело, мокрый весь, а тут еще комары — гудят, вьются серым облаком, но добежать, вызвать вертолет удалось все же вовремя. Отправили Николаича в больницу. А сами уселись с Евгением перед расстеленной картой и стали думать, где же все-таки нам обосноваться? И решили, что лучше всего разместиться на реке Большая Чукочья. Там фактории есть, и нам можно встать по соседству. Вертолеты на фактории часто летают, постоянная радиосвязь, а на моторке мы сможем добираться на любую из них.
Погрузили мы в «казанку» вещички и отправились в путь. Спустились по речке, вышли в море. Берега здесь низкие, а отмели широкие и илистые. В такую попадешь при отливе, из лодки не вздумай выходить — засосет! А мы как раз на такую и попали. Не моряки же. Ждали несколько часов, пока прилив не поднял лодку.Приятного, честно признаться, испытали мало. Когда лодка на волнах закачалась, Евгений предложил: «Пойдем мористее. Срежем угол и от встреч с этими мелями избавимся». Пошли. А тут льды появились. Вот такие, как у вас на фотографии. Настоящие полярные. Я такие увидел впервые. И нас зажало…
Пока мы веслами льдины расталкивали, к чистой воде выбирались, на севере появились темные, мрачные облака. Поднялся ветер. Сначала вроде бы и небольшой. Но затем он окреп. Начался шторм. Наше счастье, что ветер оказался попутным — волнение не в борт. Держим курс к горушке, что, как маяк, стоит при входе в устье Чукочьей. О ней нам раньше еще рыбаки рассказали. Снег, дождь, промокли. Через несколько часов вошли в устье реки, но штормовая волна не стихает, а потому и поворотить к берегу никак нельзя — опрокинет! Проскочили первую факторию. Видим: дома, люди живут, а мы правим мимо. Вот положеньице! Еще с десяток километров отмахали, вроде волна пообмякла. Рискнули повернуть. Удалось! И на полном ходу — к берегу!
Выбросились, лодку оттащили. Поставили палатку и забрались в спальные мешки. Сутки отлеживались, в себя приходили, а на вторые шторм утих. Пошли осматривать окрестности. Отличное место. Открытая, с низким кустарником тундра. И куропатки есть. И кулики. И наши знакомые — розовые чайки! А на берегу увидели выброшенную в шторм полуразвалившуюся рыбацкую посудину. Для этих безлесных мест находка была равносильна кладу. Из ее досок соорудили избу не избу, но довольно сносное жилище.
Проработали здесь до самой осени. Женю пришлось отпустить пораньше — на свадьбу торопился, а я застрял на Чукочьей до снегов. Выбирался с якутскими пастухами, перегонявшими стадо оленей на юг. Дали они лошадку, умную, неприхотливую, и довезла она меня через все колдобины аж до самого Черского. Так что если хотите снять розовых чаек, прилетайте к нам на Чукочью, — закончил свое повествование орнитолог. — Особых условий не обещаю: спальник, сапоги — все берите с собой. Жить придется в тесноте, но розовых чаек, уверяю, увидите. Мы их отыщем.
Договорились так: мне добираться вначале в Черский. Затем лететь попутным вертолетом на одну из факторий. Оттуда — на лодке. Лучше, объяснил Саша, прилетать в начале июня, когда сойдет снег. Сами они отправятся в тундру в мае и пробудут там до снегов.
Поздним вечером я проводил Андреева до гостиницы, на следующий день он улетал к себе в Магадан, где поджидала его нелегкая, но интересная работа. Отправиться на Чукочью я собирался на следующее же лето…
