Отправляясь в Марково, старинный поселок, что стоит в среднем течении Анадыря, я не имел иной цели, как встретиться с Арсением Васильевичем Кречмаром — известным орнитологом, фотоохотником, мастером по изготовлению автоматических фотокамер для съемки зверей и птиц, а теперь, как узнал я из газет, еще и электронных фотороботов, которые позволяют ученым проводить уникальные опыты по изучению жизни птиц.
Был разгар лета. В Магадане стояла тридцатиградусная жара, и на улицах, как на черноморских курортах, выстроились очереди у бочек с квасом и ларьков с мороженым. В Институте биологических проблем Севера, где трудился Кречмар, мне пояснили, что орнитолог полевой сезон обычно проводит в Марко-ио, где находится один из биологических стационаров института, а добраться до Марково проще простого. Из Магадана туда регулярно летает Як-40. «Два часа полета, вот и все дела», — заверил меня молодой симпатичный ученый секретарь этого института.
Устраиваясь в мягком кресле комфортабельного красавца Як-40, торопящегося выйти в рейс строго по расписанию, я уже видел себя пьющим чай на марковском стационаре. Однако в Марково я попал не через дна часа и даже не в тот же день. На биологический
стационар я прибыл лишь на шестые сутки после вылета из Магадана, усталый и невыспавшийся, как если бы все это время шел сюда пешком.
Из-за непрерывных проливных дождей в Марково размокла грунтовая взлетно-посадочная полоса. Пилоты Як-40 не стали рисковать и высадили пассажиров в переполненном аэропорту поселка Анадырь, стоящем за сотни верст от Марково, на берегу Анадырского залива. Отсюда решено было людей перевозить в Марково на тихоходных Ан-2, которым, как известно, распутье не помеха. Но тут с моря накатила низкая облачность, аэропорт затянуло туманом, вылеты стали переноситься с часу на час, со дня на день. Одним словом, началось утомительное коротание времени в пути, когда нельзя ни поспать, ни из аэропорта уйти. И я не стал бы писать об этом, если бы эта задержка в дальнейшем коренным образом не повлияла на мои планы и не заставила искать возможностей отправиться на далекое озеро Эльгыгытгын, о чем, вылетая из Магадана, я и не помышлял.
— Так, вы, конечно, к нам по поводу медведей? — был задан мне вопрос, едва я переступил порог марковского стационара.
— Каких еще медведей? — удивился я.
Дорогу к стационару мне указал один из попутчиков по рейсу. Такой же небритый, невыспавшийся, в помятой одежде, как и я. Ему пришлось проторчать в Анадыре немного дольше, и теперь он не скрывал радости по поводу того, что наконец-то оказался дома.
Биологи разместили свое хозяйство неподалеку от аэропорта и чуть в стороне от поселка. Большой одноэтажный дом стоял у протоки, берега которой густо поросли ивами. Перед домом выстроились зелененькие походные балки — временное пристанище для приезжающих сюда ученых. Слева стоял гараж для машины и вездехода, за ним — довольно объемистое хранилище для дров и угля. У крыльца лежала деревянная лодка, а в стороне виднелся новенький, мелкосидящий, с водометным двигателем катер.
Дом был как бы приподнят и обнесен на полутораметровой высоте деревянным балконом. Поднявшись туда, я увидел двух собак, блаженно развалившихся на пыльном полу. Одна была привычная для этих мест дворняга с окровавленным ухом. Таких зимой местные жители обычно запрягают в нарты, а летом отпускают на все четыре стороны. Вторым же псом оказался черный породистый сеттер. За такую собаку настоящий охотник большие бы деньги дал. Держал бы в городе у себя в квартире в неге и холе, выводил гулять на поводке. А тут сеттер жил на улице, как самый обычный дворовый пес. Признаться, я несколько растерялся, не зная, можно ли через него переступить, как и через его приятеля, преградившего мне вход, но оказалось — можно.
Сеттер поднял голову, внимательно оглядел меня и уронил ее на лапы, позволив мне действовать по.своему усмотрению. На стук дверь мне открыла молодая женщина, из-за спины которой выглядывал рыжий, в конопушках, проказливого вида малыш лет шести. На руках, как ребенка, женщина держала серого зайчонка, который с удовольствием жевал ее распущенные русые полосы. Смущаясь своего несколько помятого вида, я поторопился представиться, объяснив, что я — корреспондент, прилетел из Москвы. Далее мне не дали договорить. Я был приглашен в дом, где на полу перед печкой были разложены грибы, рядом стояло ведро, доверху наполненное красной смородиной, а на столе среди неубранных тарелок, как миска с какой-нибудь гречневой кашей, стояла кастрюля с кетовой икрой. В икру была воткнута ложка. Буханка белого хлеба и кусок сливочного масла дополняли натюрморт. А хозяйка уже снимала с плиты чайник и, усаживая меня за стол, предлагала угощаться чем бог послал.
Тут-то я и услышал озадачивший меня вопрос о медведях, из-за которых, как, очевидно, не сомневалась t том хозяйка, мог прилететь корреспондент из Москвы.
— Да из-за белых, конечно. Не из-за бурых же, — в спою очередь удивилась Лина, как звали хозяйку. — 1 азве вы ничего не слышали? У нас тут целое нашествие было. Весь поселок ходуном ходит, только об этом и говорят все, успокоиться не могут. Да вы ешьте, ешьте. А я вам все расскажу.
Появление белых медведей в Марково, конечно, было явлением удивительным. Ведь поселок этот находится в глубине материка. От Северного Ледовитого океана его отделяют многие сотни километров тундры и горных кряжей. Что было делать тут белым медведям?.. Я приготовился слушать.
— Случилось это весной, — рассказывала Лина. — Весна была, как весна. Никто и не думал, что вдруг эти медведи придут, а они возьми да и нагрянь. Да ладно ты, если б никого не тронули, а то тут едва не сделал и нескольких шагов, как кто-то очень большой навалился ему на плечи и принялся, как рассказывал он, с рычанием «есть его голову».
Все, что последовало затем, Гоша помнил плохо. Это уже потом, выйдя из больницы и горделиво расхаживая по улицам Марково, он уверял людей, что остался жив только потому, что с первого же раза угодил ножом медведю в глаз и это, мол, решило дело. Но Вячеслав уверял: Гоша спасся только благодаря тому, что сумел, защищаясь, случайно попасть медведю в левое предсердие. Биологам стационара опять пришлось вскрывать и исследовать зверя. У них остались череп этого медведя и гипсовые слепки с его лап. По их размерам, неплохо изучив белых медведей в Арктике за время долгих зимовок, я мог судить, что Гоше и в самом деле очень повезло.
Как все охотники, не расставаясь с ножом, нося его в ножнах на поясе, Гоша, скорее инстинктивно, чем осознанно, ощутив тяжесть лап на своих плечах, выхватил нож и, не глядя, несколько раз ударил им зверя. Утробный рев прекратился, тяжесть с плеч спала. Не помня себя, не оборачиваясь, Гоша со всех ног кинулся обратно в избу. И только через окно разглядел, что убитый им зверь — белый медведь.
Тогда он сразу же связался по рации с поселком и попросил, чтобы прислали наряд милиции: он убил белого медведя. Ему не сразу поверили. Но Гоша умолял прислать наряд, уверял, что медведь лежит на том же самом месте. Все, как было, когда медведь на него напал, и милицию надо прислать, чтобы подтвердить, что он не виноват. Не хотел он убивать этого медведя. А когда приехали милиционеры, увидели, что Гоша-то сам еле жив. Лежит и двинуться не может, весь окровавленный.
Его сразу на вездеход — и в больницу. Но пока готовили к операции, Гоша доктора извел. Все спрашивал, будут ли его судить. «Да лежи ты спокойно, — возмутился тот. — Ты же его не по умыслу убил, защищался». «Так-то так, — стонал Гоша, — но другого-то тоже вгорячах прибили, а штраф, восемьсот рублей, заставили-таки заплатить». Только спустя несколько дней после операции Гоша поверил, что доктор его не успокаивал, а говорил правду.
Вячеслав обещал меня как-нибудь познакомить с Гошей, когда тот объявится в поселке, чтобы я мог сам с ним побеседовать, но, посмотрев на меня внимательно, решил, что мне — как это он раньше не заметил! — давно пора отдыхать. Он отвел меня в комнату, где стояла раскладушка, на которой лежала оленья шкура. Польше ничего не было на ней, а чтобы понять, сколь мягкой постелью она для меня в тот момент оказалась, надо попробовать суток пять провести без сна в зале ожидания любого аэропорта в летний суматошный сезон. Спал я на этой шкуре без всяких сновидений.
В первые дни я просто отдыхал и отсыпался, не торопясь принять какое-то окончательное решение. Может, все-таки дождаться Кречмара? Разве две недели — срок, если на одну только дорогу сюда у меня ушла неделя? Рассказ о конструкторе роботов мне казался достойным журнала. Ведь применение фотороботов давало возможность изучать птиц, не прибегая к отстрелу, чем, чего греха таить, пока не брезгуют многие специалисты в научных целях.
День на стационаре начинался с того, что Харитонов пытался дозвониться до аэропорта. Дело это всегда было нелегким, а порой и неосуществимым. По обыкновению так и не дозвонившись, Слава выходил на балкон, где его поджидали черный сеттер, которого звали Синопс, и Дядя, как он ласково Называл сорокалетнего преподавателя училища из Харькова. Тот уже третий год как приезжал в Марково в отпускное время, надеясь вместе со Славой отправиться на озеро Эльгы-гытгын.
Задрав кверху бороду, Харитонов осматривал небосвод. Синопс ожесточенно молотил хвостом по полу, а Дядя, обжигая пальцы, докуривал остаток сигареты. Он также оглядывал небо и хрипло произносил: «Надо идти». Слава молча соглашался и спускался по лестнице с балкона. За ним радостно спрыгивал Синопс. К аэропорту он всегда бежал впереди. Вторым шествовал Слава в синем спортивном костюме, а замыкающим всегда был Дядя.
Возвращались они из аэропорта к обеду. А иногда и раньше, когда уже было ясно, что вертолет на озеро не полетит. Тогда Слава брал весла, и мы отправлялись к берегу Анадыря. Синопс носился как оглашенный. Он первым взбирался в «Прогресс» — моторный катер Харитонова, радостно поскуливая в предвкушении предстоящего путешествия, но хозяин безжалостно прогонял собаку, оставляя ее на берегу.
Будоража зеркальную гладь реки, мы уплывали вверх по протоке, а Синопс все это время мчался где-то невидимый, переплывал ручьи, гнался по берегу за нами. Мы останавливались, забирались в чащу леса, растущего по берегам реки, и за полчаса набирали два ведра смородины. Ведро черной и ведро красной. Смородина в здешних лесах была крупной, как виноград, собирать ее было бы одним удовольствием, если бы не проклятущая мошка. Ни одежда, ни рыбацкие сапоги от нее не спасали. Серым облаком вилась она над головой, норовя залезть в глаза, забираясь в самые, казалось бы, недоступные, защищенные места, превращая пребывание в лесу в скором времени в сущую пытку. Минут через двадцать уже становилось не до ягод, и, едва наполнив ведра, искусанные, мы выбегали к реке. А здесь нас поджидал с невозмутимым видом Синопс. Ну и любил же, оказывается, этот пес кататься в лодке! Тут уж отказать ему хозяин не мог, и мы возвращались в Марково всегда с Синопсом, горделиво восседавшим на носу моторки.
Во время этих поездок я внимательно всматривался в небо, приглядывался к деревьям на берегу. Мне приходилось читать, что орнитологам удавалось находить по берегам Анадыря гнезда кречетов, самых крупных соколов, которых мне возмечталось сфотографировать. Но в небе я видел лишь чаек, изредка проносились краснозобые гагары, да парили одинокие орланы-белохвосты. Ни одного сокола я в этих местах не встретил.
Вечера я нередко коротал с альгологом, который все никак не мог вылететь в Магадан. Этот молодой кандидат биологических наук ранее работал в Борке, в Институте биологии внутренних вод АН СССР на Волге, созданном по инициативе Ивана Дмитриевича Папа-нина. Он занимался изучением диатомовых водорослей — самых красивых, как считал он, и, несмотря на молодость, успел немало поездить по стране. В Марково ученый решил осесть потому, что для альголога Северо-Восток нашей страны — малоисследованная область, где можно сделать еще немало открытий.
— Водоросли — это основа основ, — нередко просвещал он меня. — Они насытили кислородом атмосферу, не без их участия появился озон, слой которого в атмосфере нашей планеты защищает все живое от губительной радиации солнца.
Есть водоросли, которые существуют на Земле более трех миллиардов лет, — самые старые живые обитатели Земли. А люди узнали о том, что они существуют, всего лишь двести лет назад, когда появились увеличительные стекла и был изобретен микроскоп. Да, только с помощью микроскопа можно разглядеть большую часть населяющих нашу планету водорослей. Выяснилось, что присутствуют эти крохотней-шие растения почти всюду. Их можно отыскать в снегах, среди льдов, в горячих источниках, в луже и океане, в капле воды и в земле, где совсем ничтожно количество влаги. Водорослей на земле — что звезд на небе. И разобраться, систематизировать их оказалось не так-то просто.
Но с развитием техники, с появлением более совершенных микроскопов — электронных, сканирующих — чадача эта стала лишь усложняться. Каждый раз как бы приоткрывалась дверь в новый, доселе совершенно неведомый нам мир все более мелких водорослей. И сейчас открытий тут предстоит сделать ученым немало, а изучать их просто необходимо. Это дает ключ к решению многих проблем. Ибо водоросли, как и прежде, питают нашу атмосферу кислородом и являются все тем же первым звеном в трофической цепи, с которой начинается все живое.
По типам обнаруженных водорослей можно судить о состоянии водоемов, о степени их загрязненности, скорости самоочищения, предполагать возможности существования тех или иных пород рыб, прогнозировать размеры уловов и многое другое.
— Кстати, к примеру, — свернул он как-то на более близкую тему, — что может дать, скажем, рассмотрение нодорослей озера Эльгыгытгын, на которое так стремился попасть Харитонов?
Существует несколько теорий о происхождении этого водоема. Сергей Владимирович Обручев, впервые осмотревший это озеро с самолета в 1933 году, предположил, что Эльгыгытгын — кратер потухшего вулкана. А недавно у одного американского ученого, изучавшего снимки, сделанные из космоса, родилась гипотеза, что озеро образовалось в результате удара метеорита. Ширина озера — двенадцать километров, вот и судите, каков же должен быть этот метеорит! И вот теперь, если Вячеславу удастся побывать на озере, можно будет, изучив водоросли, сказать, кто же из этих ученых прав.
Если отыщут реликтовые водоросли, тогда можно будет определить возраст водоема, то есть узнать, совпадает ли время рождения озера с эпохой деятельности вулканов. А если обнаружатся эндемики — водоросли, обитающие только в данном водоеме, — появится возможность предполагать, что Эльгыгытгын образовался совсем не так, как остальные водоемы Чукотки. Тут допустима и версия об ударе метеорита.
Молодой ученый на этом не остановился и стал показывать мне фотографии его любимых диатомовых водорослей, выполненные сканирующим микроскопом. Диатомеи и в самом деле были изумительно красивы. Форма их панцирей была столь затейлива, что рассматривать их можно было подолгу, как искуснейшие изделия талантливых ювелиров.
Позабыв, что водоросли эти можно увидеть только через окуляр сканирующего микроскопа, находящегося в Ленинграде, я обратился к Харитонову с вопросом, не может ли он взять меня с собой на озеро Эльгыгытгын.
— Такой возможности нет, — решительно отрезал тот. — Вертолетчикам, чтобы слетать на озеро и обратно, необходимо в дорогу брать дополнительную бочку с горючим, загрузка вертолета должна быть минимальной. Поэтому мы и летим только вдвоем, налегке, вынужденные отказаться даже от теплой палатки, а ведь там — Заполярье. Поменять Дядю на вас я просто не имею морального права. Он третье лето сюда приезжает, много помогает мне. Да и, честно признаться, сработались мы с ним, немало уже походили тут по рекам.
Я не настаивал. Однако судьбе вздумалось распорядиться иначе. Спустя несколько дней после этого разговора меня пригласил на объезд владений тот самый рыбинспектор, что заставил марковских горе-стрелков заплатить штраф за убитого белого медведя. Приглашение было сделано по телефону, но хитрющий Синопс сразу же угадал, куда я направляюсь, и увязался за мной.
Рыбинспектор не стал гнать Синопса из лодки, как это делал его хозяин. Он сразу же позволил собаке занять любимое место — на носу моторки, и мы отправились в путь.
Первым делом рыбинспектор решил заглянуть на рыболовецкую тоню, где шла заготовка кеты. Он успел поговорить с бригадиром, потом отправился побеседовать с рыбаками, а я получил возможность полюбоваться редкостным зрелищем. День выдался ясным, солнечным. Синело небо, плавно переливалась вода в реке, желтел чистый песок на отмелях, а вдоль берега на вешалах вялились янтарные рыбины. Солнце просвечивало сквозь них, как через полудрагоценные агаты.
Пожилая чукчанка, в брюках и резиновых сапогах, поддерживала под вешалами небольшой костерок — дымник, а раздельщики — два молодых, крепкого сложения парня, — стоя почти по пояс в воде, доставали из притопленного садка огромных белобрюхих рыбин и бросали их на окровавленный разделочный стол. Несколькими отработанными ударами длинных ножей они рассекали их на части, и вот уже в одну сторону летела янтарная икра, а в другую — спинки для балыков, в третью — пуповины для юколы. Я снимал, не жалея пленки. Тут же радостно носился по берегу взад-вперед Синопс.
— Хороший пес, — раздался позади хрипловатый голос. Я обернулся. Передо мной стоял загорелый до черноты человек со светлыми спутанными волосами в видавшем виды грязноватом свитере, помятых засаленных брюках и резиновых сапогах, подвернутых ниже колен. Я припомнил, что видел его выбирающимся из кустарника несколько минут назад.
— Хороший пес, — повторил незнакомец. — Только попомните мои слова, — с каким-то грустным дружелюбием продолжал он, — не сносить ему головы, как и его родителю.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что незнакомец отнюдь не кудесник, не любимец богов, за кого чуть было я его не принял, а обыкновенный охотник-промысловик. Охотничий участок его — на речке Опаленой, вот и возвращается он оттуда в Марково. А на вопрос, откуда ему известна незавидная участь Синопса, этой так полюбившейся мне за последние дни собаки, охотник ответил, что родитель Синопса, самый первый сеттер, появившийся в Марково, был его охотничьей собакой. И сеттера этого уже нет в живых.
Помолчав и закурив сигарету, он рассказал, что за сеттером своим ездил во Владивосток. Специально ради этого ездил! Хотел обзавестись собакой для охоты на уток. Но сеттер, оказавшись в богатейших пойменных лесах, растущих по долине Анадыря, стал за росомахами гоняться, смело на медведя пошел, никого не боялся. Охотник нарадоваться приобретению не мог, а весной этого года и случилось несчастье.
Как-то, идя по берегу, он наткнулся на огромные медвежьи следы. Таких следов ему встречать не приходилось. Не поленился — промерил. Получалось от тридцати девяти до сорока одного сантиметра каждый. А сеттер уже ринулся по следу, не остановить. Словно предчувствуя несчастье, охотник решил не отставать. Одолели кустарник, только из него выходить стали, а гут и медведь. Стоит, их поджидает.
— Медведей я видывал всяких, — рассказывал он. — За свою жизнь не одного взял. Но тут опешил. Жутко стало. Огромный зверь! Да и все остальное вроде сходится. Узкомордый, светлый! Никак, думаю, тот медведище, о котором в журнале «Вокруг света» Олег Куваев писал. Может, помните, сообщал он, что в горах Чукотки будто должен водиться очень большой свирепый медведь. Чукотские пастухи ему об этом рассказывали. Он сам этого медведя искал, не нашел. Тогда я ему не очень поверил, а тут вдруг сразу вспомнил. Подумал, он — тот самый, «очень большой медведь». И я растерялся. Что делать? Убить для науки, для доказательства факта его существования? И в то же время уж больно светлым он мне показался. Вдруг, думаю, это белый медведь! Арктический шатун! А белых-то, знаю, стрелять запрещено. Пока я размышлял да сомневался, сеттер мой знай вперед скачками по снегу идет. Размеры зверя его никак не испугали. Вязнет в снегу, аж поскуливает, но рвется к медведю, и все тут.
— Лайка та знает, — помолчав, как бы вновь оценивая ситуацию, продолжал охотник, — что к медведю сзади подходить надо, за штаны его схватить, заставить вертеться на месте. А этот… рыцарь… как шел, с морды, так и прыгнул. Тот только раз лапу вскинул — одним ударом собаку, любимого сеттера моего, и уложил. Уложил, сеттер перед ним распростертый лежит, уже не шелохнется, а медведь стоит все так же спокойно и внимательно на меня смотрит. Пристально так. Жутко стало. Ружье на изготовку держу, а в голове одна мысль: только бы он на меня не пошел. Такую громадину если с первого выстрела не уложишь, тогда каюк. Второго уж сделать не успеешь! У меня руки заныли, а медведь все стоит. И я показать спину ему не решаюсь, боюсь, этим можно только подхлестнуть нападение. Так мы, как мне показалось, целую вечность простояли, но медведище наконец повернулся и размеренно так, неторопливым шагом зашагал прочь. Да все на север, не свернул, будто компас какой туда его вел. А я осмотрел собаку, сходил на зимовье за нарточками. В тот же день ее к зимовью перевез, чтобы росомахи не сожрали, да тут ее и схоронил.
— Вот и думается мне, — закончил он рассказ, — что и Синопсу, если Слава будет с ним охотиться, не сдобровать. Вижу, весь он в родителя пошел: охотник рьяный. Да только сеттеры, поверьте моему слову, не для охоты в наших местах.
Приласкав собаку, попрощавшись, охотник пошел ндоль по бережку искать переправу. А мне вдруг стало наконец-то ясно, что очень большой медведь, которого искал Олег Куваев в горах Анадырского плато у озера )льгыгытгын, отнюдь не миф из легенды, как об этом я подумывал вначале…
В тот день вместе с неутомимым рыбинспектором мы еще долго бороздили главное русло и протоки Анадыря, выискивая нарушителей и браконьеров, а я уже не мог отделаться от нахлынувших воспоминаний.
С Олегом Куваевым мы были хорошо знакомы. Не раз встречались в редакции журнала «Вокруг света», шутили, разговаривали, делились впечатлениями. Он настойчиво советовал мне посетить Чукотку, в любви к которой он публично признавался не единожды в своих очерках и рассказах. Звал с собой, когда отправлялся в плавание по Омолону. Но меня тогда манили ледяные просторы Центральной Арктики, думалось, что съездить на Чукотку еще успею. Вся жизнь, казалось, была кпереди. Как я жалею теперь, что не состоялась тогда наша совместная поездка. Повесть «Дом для бродяг» о плавании по Омолону я читаю и перечитываю, наверно, уже в сотый раз…
Взяться за поиски очень большого медведя Куваеву помог случай. В очерке «Гора из чистого серебра» он рассказал об этом так.
В 1959 году в геологическое управление Певека, куда Олег после окончания Московского геологоразведочного института прибыл работать начальником партии, пришла заявка от жителя Одессы, некоего Уварона, который утверждал, что в горах Анадырского нагорья возможно существование самородного серебра. Об этом он будто слышал от многих людей в тридцатые годы, когда довелось ему работать на Севере. Заявку сразу же решено было положить под сукно, сохранив как пример возникновения самых невероятных слухов. По не такого мнения был Куваев, обуреваемый до конца дней своих жаждой открытий и невероятных приключений.
На следующее же лето, испросив отпуск, он вместе с Николаем Семенниковым, «кадровым старшиной с дпадцатилетним армейским стажем, бывшим снайпером и яростным охотником», отправляется на поиски серебряной горы. На самодельной фанерной лодке они поднялись по реке Чаун и осмотрели верховья реки Угаткын. Серебряной горы они здесь не обнаружили. Неподалеку было озеро Эльгыгытгын, но до него путники не дошли. И тут они встретили чукотских пастухов с оленьим стадом. Ночь коротали вместе у костерка под пологом яранги. Здесь как об одном из непонятных чудес Куваев впервые услышал рассказ об огромном медведе.
«Медведь настолько свиреп, — писал он в очерке, передавая рассказ пастухов, — что при виде даже его следов (пастухи показали руками размер следов) ударяются в бегство и люди, и олени. Однако медведь этот весьма редок, и не каждому пастуху, даже всю жизнь проведшему в горах, удается его увидеть».
Особого значения тогда молодой геолог этому рассказу не придал. Поход не удался, «серебряной» горы не нашли, а зверь «с ярангу» мог и пригрезиться людям, решил он. В горах в тумане нередко зайца принимают за лошадь. Но спустя семь лет, к тому времени окончательно почувствовав в себе талант к писательству и распрощавшись с геологией, Куваев предпринимает поездку на озеро Эльгыгытгын, намереваясь теперь в окрестностях его отыскать не залежи самородного серебра, а необычного зверя, «которого у нас никто не видел».
Вспомнить рассказы пастухов, поверить в реальность существования медведя, о котором они ему поведали, заставил Куваева опять же случай. В книге бельгийского зоолога Бернара Эйвельманса «По следам неизвестных животных» он наткнулся на сообщение о том, что в недалеком прошлом на острове Кадьяк был добыт медведище, будто бы весивший тысячу двести килограммов.
На Аляске обитают самые крупные бурые медведи, но этот гигант превосходил их почти вдвое. Больше таких зверей не встречали, и автор, который, как известно, в своей книге высказывал мысль, что могут-де на земле еще скрываться от глаз людских крупные животные, не терял надежды услышать что-либо и о медведе-кадьяке.
Но это, как признавался Куваев в очерке «Очень большой медведь», явилось зацепочкой для выдвижения собственной версии. Вскоре, знакомясь с книгой известного канадского писателя Фарли Моуэта «Люди оленьего края», он отыскал по-настоящему воспламенившие его строки. У ихалмютов — континентальных эскимосов Аляски, — как и у наших оленных чукчей, оказывается, бытовали рассказы об огромном, свирепом, наводящем ужас медведе-аклу. Фарли Моуэт считал, что аклу — бурый медведь, родственник гризли, очень редко встречающийся. Это было для Куваева уже серьезным поводом для размышления над услышанным от чукчей-оленеводов.
Не теряя времени, он начинает переписку с Фарли Моуэтом и Бернаром Эйвельмансом и в скором времени выдвигает свою гипотезу о том, что свирепый зверь, объявляющийся в горах Анадырского плато, может быть либо вымирающим «кадьяком», либо родственником американских гризли, которые время от времени перебираются по льдам через замерзший Берингов пролив, кочуя с материка на материк.
Гипотеза была до отчаянности смела. Но тут следует сказать, что Куваев был прежде всего геологом. И еще, пожалуй, нужно припомнить, что в те годы в прессе немало мелькало различных предположений о возможности существования Несси, снежного человека и даже пришельцев с других планет, что не могло не сказаться на эмоциональном восприятии молодого писателя.
К тому же Фарли Моуэт поддержал гипотезу Куваева. И доктор Эйвельманс согласился, что гипотетический «большой медведь» Чукотки — азиатский собрат бурого медведя-гиганта, или медведя-кадьяка, живущего по ту сторону Берингова пролива. Когда Куваев уже был на озере Эльгыгытгын, я, скептик по натуре, спросил у редактора, который благословил Куваева на эту экспедицию, верит ли он, что Олег найдет неизвестного науке зверя? И услышал довольно неожиданный ответ.
— Даже если он никого не найдет, — заговорщически подмигнул тот, — то читатель в накладе не останется. Я уверен, что Куваев напишет об этом так, что очерки будут читать запоем. А в результате, по-моему, выиграют медведи, которых уже настала пора оберегать.
Так все и вышло. Очерк о поисках медведя читателям пришелся по душе. В редакцию пошли письма. Поскольку большой медведь не был встречен, дискуссия по поводу правильности гипотезы разгорелась. Автора или поддерживали, или не соглашались с ним, и за спорами как-то совсем исчез с горизонта вопрос: если не гризли и не «кадьяк», то кто же все-таки мог волновать пастухов в горах?
Признаться, и от меня ускользнул этот вопрос. Я не чадумался об этом и тогда, когда, оказавшись на Чукотке, услышал от геологов, что неподалеку от мыса Шмидта добыт очень большой медведь «палевого» цвета, след от ноги которого на снегу воспринимался как след от бензиновой бочки.
Мне дали записку с адресом человека, у которого хранилась шкура этого медведя, попросив передать ее Куваеву. Вручая в Москве записку, я пошутил: «Заварил кашу, теперь расхлебывай. Вся Чукотка о большом медведе говорит». Но Куваев в ответ не усмехнулся. Взял записку с серьезным видом. Поблагодарил. Заверил, что в скором времени с этим делом разберется, установит истину, но… выполнить этого он не успел.
И только теперь, оказавшись на берегу Анадыря, неожиданно, не без подсказки этого охотника я вдруг осознал, какой же необычный зверь мог временами появляться в горах.
Услышав от охотника, что третий медведь от Марково пошел на север, я сразу сообразил, что ущелий Анадырского нагорья ему не миновать. Следовательно, белый медведь, как и подмечали пастухи, мог объявляться в тех краях и, судя по поведению последнего в Марково, вести себя там отчаянно: нападать на оленей и на людей. Шкура его в дороге, по всей вероятности, теряла прежний цвет, становилась грязной, оттого-то оленеводы, никогда не видевшие белых медведей, и не могли в суматохе определить зверя, а называли его «необычный».
Пожалуй, Куваев, оказавшись на озере Эльгыгытгын, мог бы сам во всем этом разобраться. Геологи рассказали ему, что их базы поблизости разоряет большой… белый медведь! Они уверяли, что видели его издали. Но вот строки из очерка Куваева:
«Люди на вездеходе сообщили, что видели на гребне одного из хребтиков бредущего огромного медведя очень светлой, почти белой окраски. Они уверяли, что это белый медведь. Однако предположить, что белый медведь забрел в путаницу хребтов Центральной Чукотки, за сотни километров от моря, довольно трудно. Известны, правда, случаи, когда белого медведя встречали в тундре за десятки километров от побережья. Но, во-первых, такие случаи единичны, они всегда исключение. И во-вторых, десятки километров — это не сотни, и прибрежная тундра не горный хребет».
Впрочем, в те годы о жизни белого медведя знали не так уж много, и это заблуждение Куваева простительно. Лишь после его смерти в нашей стране вышла книжка Ричарда Перри «Мир белого медведя», где о жизни этого хищника было собрано все в то время, известное о нем ученым и охотникам. В ней говорилось, что обитатель плавучих льдов может заходить на 200 и даже более километров в глубь материка, уверенно затем находить дорогу к родному океану.
Теперь сомнений у меня не оставалось, но, для того, чтобы окончательно подтвердить свою догадку, необходимо самому увидеть и сфотографировать в горах обитателя полярных льдов. А для этого следовало уговорить Вячеслава Харитонова взять меня с собой в жспедицию на озеро Эльгыгытгын. Однако о своем желании я пока рассказывать ему не стал. Тем более что все зависело от летной погоды, а ее пока не было. Когда погода устанавливалась, то по срочным и важным делам куда-то вызывали вертолет. А время шло, не так уж много оставалось и до первого сентября. Первого же сентября, я это хорошо понимал, Дяде, Ьорйсу Михайловичу, нужно было встать перед питомцами у доски с указкой.
— Если Дядя уедет, а погода позволит лететь, не смогли бы вы составить мне компанию, отправиться на озеро Эльгыгытгын? — спросил меня Харитонов. Я признался, что рад помочь науке.
До первого сентября оставалась неделя. Вечером Слава расстелил на полу карту. Друзья промеряли маршрут до глубокой ночи. Вертолет мог доставить их на берег озера, а выбираться обратно планировалось на надувных лодках по рекам до поселка Усть-Белая, на что тоже требовалось немалое время. Завтра последний срок, решили они. Если будет вертолет — они летят, а если не будет — Дядя отправляется в Харьков.
Я очень надеялся на то, что погода завтра не наладится и Дядя уже не сможет лететь со Славой. Но к вечеру на севере небо расчистилось. Дядя торжество-нал.
Утро выдалось ясное, солнечное. Из аэропорта позвонили, попросили поторапливаться — вертолет готов, погода всюду отличная. Друзья принялись забрасывать вещи в кузов машины.
— А как же я? — спросил я Харитонова.
— Я не против, — отвечал тот бодро, — но вы же таете, вертолетчики троих взять не могут. Загрузка не позволяет.
Но об этом он мог не беспокоиться. Командиром исртолета оказался опытный полярный пилот, бывавший в тех же местах, где мне приходилось зимовать. При встрече выяснилось — нам есть что вспомнить. Заодно я спросил его, не знаком ли ему писатель Олег Куваев, который искал здесь, на Чукотке, очень большого медведя. «Помню, — отвечал командир. — Ои еще геологом работал. Небольшой такой, коренастый. Живой парень. Я его тогда с приборами возил. Геофизик он. А потом писателем стал. «Территорию» его мы все тут читали. Хорошо написал…» И тогда я рассказал ему о том, как натолкнулся на разгадку гипотезы Куваева о большом медведе. Раз автора нет в живых, негоже делу оставаться незаконченным, решил я. Вот и надо было бы мне на это озеро слетать.
— Тогда какой может быть разговор, — сказал командир. — Берем — и точка…
— Ну если так, — развел руками Харитонов и вскинул бороду кверху, выслушав меня, — разве я буду возражать. Собирайтесь. Да вот что, берите-ка вы ватную куртку, сапоги резиновые с высокими голенищами и теплый кукуль. Может случиться так, что возвращаться придется уже зимой, по снегу.
Я, конечно, не спорил.
