Было раннее утро, когда мы начали загружать лодки. План был таков: в «Пеликане» плывем мы со Славой, а в шлюпке будет находиться Дядя. Туда же мы сложим весь свой скарб, которого все-таки набралось не так уж мало. Шлюпку мы поведем в поводу, на течении, как считал Слава, моторчик потянет.
Напившись чая, мы принялись перетаскивать на берег вещи. Харитонов строго присматривал за всем. В начале пути предстояло плыть среди тундры, где не отыщешь и деревца для костра. Я насобирал дров на добрую неделю, но Слава приказал оставить запас только на два дня. В шлюпку мы погрузили палатку, спальные мешки, бачки с бензином. Получилась довольно внушительная гора, которую мы укрыли брезентом, стянув прочной веревкой.
Над озером повис белый туман. Он стлался полосой метрах в ста от берега. Озеро будто все еще спало, укрывшись этим легким одеялом. Неожиданно утреннюю тишину разорвал грохот лодочного подвесного мотора. На полной скорости пронеслась мимо красная моторка соседей. Трое людей, сидевших в ней, даже не повернули головы в нашу сторону, видно, очень куда-то торопились.
— Да, — сморщившись, вспомнил вдруг Слава, — выбросьте-ка вы этих гольцов, которыми они вас угостили.
Два гольца, что я вчера принес, конечно, были не ахти каким подарком. Но выбрасывать их теперь, разделанными, готовыми к тому, чтобы шлепнуть на сковородку и изжарить на первой же стоянке, мне показалось не то что невозможным, а просто кощунственным.
— Выбрасывайте, — приказал Слава. — Есть я их все равно не буду. Обойдемся. Сами поймаем.
Что было делать? Я пожалел, что лодка с рыбаками исчезла в тумане. Может, лучше было бы им обратно отдать. Но спорить со Славой было бесполезно. Размахнувшись, одного за другим я зашвырнул в воду разделанных гольцов. Что тут началось!
На плеск воды прилетела серебристая чайка. Увидев рыбу на дне, она что-то недовольно проклекотала, и на ее зов прилетела вскоре вторая птица. К ним подлетела третья. Четвертая… Чайки стали слетаться к отмели одна за другой.
Все исследователи озера в прошлом упоминали о том, что оно пустынно, эта его пустынность поражает. Птицы будто задались целью все это опровергнуть. Я насчитал уже сорок шесть чаек, а они все продолжали подлетать. Огромной стаей они кружили над местом, где на дне лежали рыбки, пикировали на воду, но пробить слой воды и взять их так и не решились. Будто не верили, что хорошую рыбу можно выбрасывать просто так… Наверно, им казалось, что это хитрая приманка, не иначе.
— Как на море, — довольно улыбнулся Харитонов. — Как провожают пароходы.
«Пеликан» покачивался на волне. Я пробрался вперед, готовый первым увидеть белого медведя, если он будет идти по берегу реки на север. Слава сел на корме у подвесного моторчика. Он намотал на пусковое колесо мотора шнур, что есть силы дернул, тот хлестанул меня по спине, и наш караван медленно тронулся. К моему удивлению, моторчик не только толкал вперед «Пеликан», но и помогал тащить тяжелогруженую шлюпку с Дядей. Посверкивая стеклами очков, с неизменной сигаретой в зубах, в меховой куртке и легоньком туристском картузе, он восседал в шлюпке так же привычно, как кучер на козлах или погонщик на слоне. Сплавляться на надувной лодке для него было самым привычным делом.
Пока мы плыли по озеру, все шло хорошо. Но едва караван нырнул в протоку вслед за вытекающей из озера водой, как днища лодок заскрежетали по каменистому ложу. Мотор в тот же миг заглох, и стало ясно, что наслаждаться легким плаванием не придется.
Пришлось расцеплять лодки, браться за весла. Река растекалась на несколько рукавов. Застоявшаяся вода будто торопилась разбежаться по зеленой долине. И как ни старался я, стоя на носу лодки, отгребать веслом, но мы то и дело натыкались на песчаные мели.
Слава стонал, мотал головой, заводил под лоб глаза, как индийский фокусник, и уверял, что если так дело и дальше пойдет, то нам никогда не добраться до дома. Но я ничего не мог поделать. Тогда я стал выпрыгивать из лодки, чтобы столкнуть ее с мели. Но и тут Слава умолял меня не спешить, убеждая, что так я могу разорвать «Пеликан» пополам. Оказывается, «Пеликан» был старым, много походившим по рекам, латаным-перелатаным суденышком. Тогда, чтобы облегчить лодку, я просто выбирался на берег и, срезая петли, уходил вперед пешком. Однажды, поджидая лодки, я выследил скачущего мне навстречу песца. Облезлый, черный, он бежал по зеленому берегу речки, выискивая леммингов, и я спокойно снял его на цветную пленку грехсотмиллиметровым «Таиром». Песец, не подозревая засады, выбежал ко мне на расстояние «портретной» съемки, но тут он заметил подплывающие лодки,
3 В. К. Орлов
на миг застыл, а затем, взметнув хвост трубой, стремглав понесся в горы.
Когда мели пропадали, плыть, конечно, было завораживающим удовольствием. Иногда впереди возникали кусты. Мы удивлялись, откуда кусты в тундре. Но когда подплывали ближе, кусты приподнимались. Это вставали дикие олени, отдыхавшие у реки. Покачивая огромными ветвистыми рогами, вскинув голову, они пружинистым легким шагом неторопливо уходили в глубь равнины.
В эти первые часы плавания мы встречали немало оленей. Небольшие табунки их виднелись на вершинах желтоватых сопок, где они отстаивались на ветерке. Иногда олени паслись неподалеку от реки, не обращая внимания на проплывающие лодки. Впереди все время маячила стая гусей. Подпустив нас на выстрел, гуси взлетали и опускались чуть дальше по реке, будто решив поиграть с нами в догонялки. Так продолжалось на протяжении многих часов.
К полудню на западе обозначились удивительно синие облака. Час от часу они увеличивались, приближаясь, становясь все красивее. Вылезая из лодки, забираясь на холмики, я немало извел пленки, снимая лодки, плывущие средь желто-зеленой тундры на фоне этих облаков, в душе понимая, что приближение их не принесет нам добра. Но пока никто из моих спутников будто и не обращал на них внимания, решил помалкивать и я.
Было уже около четырех часов дня, в дороге мы были более восьми часов, за это время пришлось до мозолей поработать веслом, намаяться, сталкивая с мели лодку, немало побегать по тундре, облегчая плавание, и мне, одним словом, стало невтерпеж. В носу «Пеликана» стояла здоровенная кастрюля супа, специально приготовленного для дороги. Пора бы, как мне казалось, пристать, развести костерок да подзаправиться. Но Командор, как теперь мысленно я величал Славу, недвижимо сидевший на корме, устремив взгляд вперед, ответил на мое предложение, что «они с Дядей привыкли плыть с утра до позднего вечера и только тогда есть».
Есть поговорка: «Со своим уставом в чужой монастырь не лезь». И все-таки я не выдержал. Я предложил устроить скорый обед сейчас, а потом плыть хоть до самой ночи. Без видимого удовольствия Командор уступил, но, вкусив горячего супца, конечно, повеселел. Развалившись у костра, Слава позволил нам чуток и отдохнуть, отвести душу. Стоит ли говорить, что дальше плыть сразу стало интереснее.
Синие облака уже затянули полнеба, стеной поднявшись от горизонта. Потянуло холодком, как-то незаметно исчезли постоянно маячившие вдали олени. Не стало видно и птиц. Природа будто затаилась. Вот-вот должно было что-то произойти. Пора было побеспокоиться и о ночлеге, а мы плыли и плыли дальше, затеяв бесполезную гонку с рекой и временем, оставляя позади удобнейшие места для стоянки.
Стемнело так, что берега стали почти неразличимы. Налетев в очередной раз на отмель, я выпрыгнул из лодки и черпанул в сапоги ледяной воды. С досады я махнул рукой и пошел по воде к берегу переобуваться. Тут-то и налетел первый шквал. Завыл, закружил ветер, поднимая пыль и высохшие травинки, хлестанули редкие капли дождя. Пришлось второпях разгружать лодки, ставить на ветру палатку. Хорошо еще, что, облачившись в дождевики, успели согреть ужин, вскипятить на костре чаю, выпить по кружке. Начавшийся ливень заставил поскорее забраться под крышу.
Ветер не унимался всю ночь. В тесноте спалось плохо. Легонькая летняя палаточка была для двоих. И утром, когда забрезжил рассвет, полог палатки продолжал все так же вздрагивать и трепетать. Намаявшись без сна, я выбрался наружу и вынужден был тут же зажмурить глаза. Повсюду лежал ослепительно белый снег. Пришла зима. И совсем по-зимнему буйствовал ветер. Холодный, ледяной, он так и норовил опрокинуть, сбить с ног. «Да, прав был Командор, что надо торопиться, — подумал я, — но как при таком ветре плыть на наших надувнушках? Да еще при таком собачьем холоде?»
Ища от ветра спасения, я ушел под склон небольшого ледника. Тут было тихо, и я подумал, что неплохо было бы перенести сюда палатку да переждать здесь несколько дней, пока не кончится этот ураганный ветер. Бродя под ледником, я отыскал кайло. Кто-то и здесь успел побывать. Рядом с нашей палаткой на мысу я уже обратил внимание на колышки от чужой палатки. Но заниматься расследованием не пришлось. Харитонов выбрался из палатки и, натягивая ватные брюки, подозвал меня к себе.
Вместо запланированных восьмидесяти мы прошли всего лишь двадцать километров. Отсиживаться в затишье он наотрез отказался. Надо было торопиться, плыть дальше во что бы то ни стало, так он считал.
Ледяные брызги летели в лицо. Ветер прижимал лодки к берегу, загонял их на отмели. Приходилось подолгу брести по колено в воде, пока удавалось вывести их на стремнину. С трудом давалась каждая сотня метров. Но речка от дождей и влившихся в нее ручьев пополнела. Иногда удавалось запустить мотор. Тогда мы цепляли на буксир шлюпку, метров двести тащили ее за собой. А затем винт чиркал о камень, мотор взвывал — рвалась шпонка. Приходилось глушить мотор, ставить новую шпонку. Но в это время связанные лодки непременно начинало тащить к каменной гряде. Я становился на носу, надеясь энергичным гребком весла увести «Пеликан» от камней, но и Дядя тоже брался за весла, имея целью спасти шлюпку. В результате в самый неподходящий момент одна из лодок дергала другую, тянула за собой или разворачивала поперек течения. Слава с проклятиями хватался за весло, виня во всем, конечно, меня. Но в этой ситуации выйти из Лодки и уйти вперед было уже нельзя. Плавание становилось напряженным.
К обеду ветер стал стихать, плыть стало чуть легче, поспокойнее стал и Командор, но река еще не вошла в единое русло, и мы нередко заводили с Дядей спор, в какой из рукавов править. Однажды, пока мы препирались, лодки швырнуло в бурлящий поток, где, как острия ножей, торчали черные камни. Проскочить, не повредив лодки, в первое мгновение показалось невозможным.
— Куда! — протяжно закричал Слава, но крик его потонул в реве воды. Дороги обратно уже не было. Оставалось одно: нестись вперед, умудряясь лавировать между камнями.
Ударившись бортом о валун, отлетели к другому, лодку накренило, еще миг, казалось, и пенный поток перевернет, потащит нас по камням. Счет времени шел на доли секунды, и тут Слава остался без весла. Краем глаза я видел, как, опершись им на валун, пытаясь оттолкнуться, он напрягся, и ручка весла надломилась, как спичка. Еще я успел заметить его округлившиеся от ужаса глаза, но появившаяся свобода действий дала мне возможность сделать то, что нужно: накренить лодку, оттолкнуться от одного камня, отгрести от несущегося навстречу другого… и «Пеликан» вырвался из западни. За нами вылетела и шлюпка с Дядей.
Теперь отчитывать меня было не за что, и Слава молчал. Я понимал, что он наконец-то поверил в меня, и плыть стало спокойнее. Но от моих советов разъединять лодки перед перекатами он отмахнулся. Без Дяди, объяснил он, когда его нет рядом, плыть скучно.
Погода налаживалась. Ветер совсем стих. Засветило солнце, и прямо-таки на глазах тундра стала темнеть. К номеру снег повсюду растаял. На этот раз на обед не останавливались. Река входила в русло, становилась глубже, все дольше удавалось идти под мотором, хотя шпонки по-прежнему летели одна за другой. В тот день мы их сменили восемнадцать штук. Под конец мы совсем увлеклись, шли до самой темноты. Однако на ночевку встали всего лишь в восьмидесяти километрах от озера Эльгыгытгын. Река отыграла у нас половину намеченного, и было мало надежды, что когда-то нам удастся наверстать упущенное.
Спать я решил у костра. В палатке тесниться не хотелось. Небо было ясным, дождя не обещало, ночь можно было проспать и в кукуле. Геологический спальник был легким, непромокаемым, теплым. Я расстелил его у костра. Неподалеку шумела река на перекате, потрескивая, догорали веточки багульника. Темнота вплотную подступала к костру, а над головой псе ярче разгорались звезды, заставляя размышлять о мирах, разбросанных в бескрайних просторах Вселенной. «Вот так и надо жить, — решил я для себя на будущее. — А не то и жизни реки по-настоящему никогда не узнаешь». Поворочавшись, незаметно уснул — как в яму провалился.
Проснулся я от диких пронзительных воплей. Придя в себя, лежа на берегу в застегнутом наглухо мешке, я сразу же подумал о шатуне — белом медведе. «Пришел-таки, — пронеслась в голове тревожная мысль. — Душит уж, верно, кого-то». Мое положение было не блестящим — оружия никакого…
Дернуть молнию, вмиг приподняться хватило мгновения. Готовый выскочить из мешка и бежать, я с облегчением рухнул обратно. Тоскливо-пронзительными голосами кричали птицы. Две большие чернозобые гагары плавали в воде в нескольких шагах от спального мешка. За ночь кукуль, как и перевернутые вверх днищами лодки, покрыло инеем. Птицы, видимо, и думать не могли, что в таком заиндевевшем кукуле может скрываться человек.
В ногах, чтобы не замерз за ночь, у меня лежал фотоаппарат с трехсотмиллиметровым объективом. Всегда осторожные, птицы были на этот раз совсем рядом. Вот было бы удачей их заснять! Красивые черно-белые мундиры гагар отражались в зеленоватой воде. Отчетливо было видно, как стекали с острого, как шило, черного клюва прозрачные капли. Еще бы немного, и я успел достать фотоаппарат, но птицы пришли в себя раньше. Ударили крыльями по воде, окропив мне лицо холодными брызгами, и, высоко подняв шеи, оторвались от зеркальной глади и полетели, гогоча, словно удивленно переговариваясь друг с другом.
Погода выдалась ясной, тихой. Солнце уже поднялось и обещало вскоре пригреть. Обсыпавшись инеем, я « выбрался из мешка, отряхнулся и с интересом оглядел незнакомый пейзаж — на ночевку-то вставали втемноте!
Желтая палатка стояла среди кустов голубики. Темные ягоды, прихваченные морозцем, съежились, но были вполне съедобны и нежны на вкус. Вокруг простиралась все та же холмистая, зеленовато-желтая тундра. Неподалеку паслись олени — три самки с двумя оленятами. Переходя с места на место, пощипывая мох и осматриваясь, они медленно приближались к реке. Я замер, прислонясь спиной к берегу, и долго просидел так, наблюдая за оленями и много раз их сфотографировав. Животные вышли на берег, посмотрели в мою сторону. Как я был рад, что они не бросились от меня прочь, а, не торопясь, как бы признав за своего, прошли вниз по берегу и переправились через речку, Не хотелось пугать их, нарушать гармонию первозданного мира.
В восемь в палатке заиграла музыка. То проснулся Командор. Без транзисторного приемника в тундре он жизни не представлял. И слушал его всегда перед сном . и во время побудки. Завтрак у меня уже был готов, можно было начинать сплавляться. Но Слава неожиданно объявил, что всё: торопиться нет смысла. Я не верил своим ушам. Неужели начинается спокойная и интересная жизнь? Да, говорил Слава. К чему куда-то мчаться, когда вокруг такая красота! Надо походить по окрестным озеркам, произвести сбор водорослей, а заодно и поохотиться.
Рыба у Дяди не ловилась, сколько он ни закидывал блесну спиннинга. И с лодки, и с берега. Хотя нередко у нас перед носом шумно выпрыгивали из воды, ударяя хвостом, довольно большие рыбины. Свежатинки поэтому у нас не было, но консервов и прочих продуктов хватило бы на несколько дней. Об этом, исполняя обязанности кашевара, я хорошо знал.
— Может, не стоит охотиться, — сказал я, приподняв мешок с продуктами и тряхнув им. — Вон сколько мсего у нас!
— Мало, — отвечал Слава, — а оленей мы видим чдесь в последний раз. В горах олени встречаться не будут. Лучше запастись мясом сейчас.
Я понимал, что руки ему жгла лицензия на отстрел, полученная в связи с тем, что улетать мы должны были с ограниченным запасом вещей и продуктов — все из-за этой запасной бочки с горючим, но удерживать больше не стал.
Несколько часов понадобилось Харитонову, чтобы осмотреть окрестные водоемы, собрать образцы водорослей и добыть оленя. Дядя все еще безуспешно закидывал и закидывал в речку спиннинг, и разделывать оленя Слава предложил мне. Пришлось с его ножом отправиться в тундру. Олень был красивым, молодым, темношкурым. Мне было жаль его. С собой мы могли взять только часть туши, все остальное доставалось песцам да росомахам. Не по большой необходимости, не умирая от голода, убили мы этого оленя. Но в моем ли положении было перечить: ведь навязался же в экспедицию, не уговаривали меня ехать, а тут еще и ворчуном сочтут.
Мясо оказалось вкусным. Мы развели костер побольше, истратив последние дровишки, приготовили жаркое, заварили крепкого чаю, не торопясь, отвели душу. И стали собираться, решив непременно дойти до кустарников, где только и могли посидеть у огня. С полярной тундрой мы должны были распрощаться через несколько часов.
Шлюпку накрепко привязали к «Пеликану». Хотя впереди был перекат, но даже мне он показался неопасным. Я договорился со Славой, что пройду пешком вперед, чтобы сфотографировать момент, когда караван будет одолевать этот перекат.
Светило яркое солнце, и всё — лодки, вода, камни с белыми бурунами — выглядело очень эффектно. Перекат был преодолен с легкостью, я едва успел сделать пару кадров. Сил у реки прибавилось, скорость течения возросла, лодки несло, как пушинки. Слава не без груда сумел подвернуть к берегу, и, когда я прыгнул в «Пеликан», сразу же отчалили. Течение подхватило караван.
Впереди, справа, начинались серые отвесные скалы. Основной поток реки устремлялся к ним, там было глубоко, мотор исправно работал, и я принялся, не видя причин для волнений, перезаряжать пленки в аппарате.
Опасность, на мой взгляд, могла быть дальше, когда вынесет на мелководье, тут уж надо смотреть в оба. Но все оказалось иначе.
Увлекшись перемоткой пленки, бросив взгляд в сторону, я обратил внимание на то, что поток воды стремительно несется мимо скал, а мы будто стоим на месте, хотя мотор продолжал работать в полную силу. И только когда он заглох, предварительно взвыв, а в наступившей тишине стало слышно шипение воды, я понял, что случилось что-то страшное.
Встав и обернувшись, я увидел вначале Дядю, который, раскинув руки, то ли отталкивался от скалы, то ли пытался влезть на нее. Оранжевую нашу спасательную шлюпку с принайтовленным к ней грузом течение вбило в небольшую выемку скалы и прочно удерживало там. А красный нейлоновый шнур, протянувшийся от носа шлюпки к розовой лопасти «Пеликана», напрягшись, как струна, удерживал его на стремнине, как коня, пойманного за хвост. Зеленоватая вода, заглушив мотор, мощным потоком вливалась через корму в лодку. Слава был уже по пояс в воде, шарил рядом с собой рукой.
— Нож… где нож? — кричал он, остервенело ругаясь. Этим ножом я разделывал оленя, вернувшись, отдал Славе, он положил его рядом с собой, вместо того чтобы сразу же вложить в ножны. А теперь…
— Эх, Дядя, тонем же, — причитал Слава, все еще не отыскав нож, который только и мог нас спасти. Стоило перерезать шнур, и мы бы благополучно ушли от опасного места, а теперь… Я поднял сумку с аппаратами, готовясь прыгать за борт. Как глупо все получилось! Конечно, не утонем, вода выбросит на берег, Но удастся ли удержать сумку с аппаратурой? Ведь только началось плавание, а теперь даже если и спасу фотоаппараты, то снимать они уже не будут до тех пор, пока не побывают в мастерской. Не везло. Год назад сгорели в экспедиции на полуострове Таймыр все отснятые пленки и аппараты. И вот теперь опять. Все это мгновенно пронеслось в голове. Вода уже заполнила лодку, пора было и нырять. И тут я отчетливо увидел совсем близко небольшой выступ на скале. К нему подносило нашу лодку. Не размышляя, радуясь тому, что есть возможность сохранить сухими фотоаппараты и пленки, я сделал шаг и оказался на скале. На небольшой приступочке в нескольких сантиметрах от стремительно несущегося потока. Приступочка держала, сумка с фотоаппаратами не побывала в воде, а лодка, которую на стремнине водило, словно маятник па туго натянутом шнуре, уже была от меня далеко. И гут Слава отыскал нож. Он остервенело ударил им по нейлоновому шнуру, тот лопнул, и «Пеликан» вместе со Славой в мгновение ока унесло из поля моего зрения. Еще через несколько секунд от скал отвалила и шлюпка, в которой, подняв руки, молчаливо замер Дядя. Поток подхватил ее и тут же унес. Я остался один в полуметре от бушующего потока, не имея никакой уверенности в том, что меня когда-нибудь снимут отсюда.
Слишком сильным было течение, слишком слабым наш моторчик, на приступочке я не мог ни сесть, ни даже поставить рядом сумку. Надо было что-то предпринимать. И я стал подыскивать для начала место поудобнее для ожидания. Ведь неизвестно, сколько мне предстоит тут пробыть.
Еще утром я обратил внимание, что скалы все в осыпях. Но, к моему удивлению, снизу они оказались плотными. Где помогая себе рукой, где упираясь ногой, я начал подниматься выше и добрался до небольшой ровной площадочки, где можно было не только сидеть, но и улечься. Мне бы задержаться тут, дождаться товарищей, но в каком-то радостном азарте, что удалось спасти фотоаппараты, выбраться с отвесной скалы, я полез дальше. Товарищам, ясно, сейчас не до меня, пусть и занимаются своими делами, выберусь как-нибудь сам. Так я думал, взбираясь на каменистую осыпь.
С широкоформатным аппаратом на груди, держа в руке кофр, эту тяжеленную сумку с аппаратом и несколькими объективами, я забрался по осыпи на высоту трехэтажного дома. Хотел было тут остановиться и передохнуть, как осыпь неожиданно пришла в движение. Не до конца осознав опасность, отталкиваясь от ускользающих камней, я продолжал подниматься наверх. Но вслед за нижними пришли в движение и верхние ряды камней и покатились мне навстречу. Я едва успевал уворачиваться, а скорость каменного потока нарастала.
«Попался, — промелькнуло в сознании. — Тут уж не выбраться». Я даже представил, как рухну в реку с проломленным черепом или сломанной рукой и поток, вращая меня, как куклу, потащит в глубину. Выплыть, спастись — тут уж надежд не оставалось. Не раздумывая, я поставил сумку с фотоаппаратами на какой-то камень — в начавшейся борьбе за жизнь она только мешала. Камень тут же поехал вниз, и краем уха я слышал, как с особенным звуком, бренча, покатилась вниз и сумка. Я даже различил, как в общем грохоте камнепада она ударилась о воду, но пожалеть дорогие аппараты не было времени.
Избавившись от сумки, я сразу же почувствовал себя свободнее, будто прибавилось сил. Я увернулся от одного, от другого камня, тяжело катившихся на меня сверху, но третий все-таки задел, ударил по ноге. Боль была терпимой, я продолжал упрямо стремиться вверх. Тонюсенькая веточка какого-то растения спускалась вниз, будто протягивала руку. Я рвался к ней, но камни уходили из-под ноги вниз, и временами я напоминал собой муху, бьющуюся на липучке.
Рывок в сторону от катящегося валуна. Пропустив его, сразу же делаю упор на соседний, еще не начавший двигаться камень и, толкая его вниз, вцепляюсь в веточку из последних сил. «Не выдержит — конец!» Но тонюсенькая веточка держит. Не долго, но этого оказывается достаточно для того, чтобы успеть перенести тяжесть тела на другую ногу, опереться о камень, который, тут же уходит вниз, и вцепиться рукой в дерн. Теперь подтянуться… и все… Спасен!
Чуть отдохнув, я уползаю от гиблого места. Сажусь. Ноги дрожат. Весь мокрый. Пот прошиб, как в парилке. Отираю лоб. Аппараты на дне, а я готов хохотать от счастья. До чего же, оказывается, прекрасна жизнь! До чего красиво это голубое небо! Это солнце! Эта рыжая тундра и река, что так резво бежит подо мной. Страшно чешется вспотевшая голова, и, не боясь показаться смешным, я встаю, запускаю обе руки в волосы и чешу затылок, как год не мывшийся человек.
Озирая окрестности и продолжая восхищаться красотой пейзажа, как вернувшийся с того света, я не мог не отметить, что две человеческие фигуры стоят не там, где им надлежало быть: у лодок. А они стоят как раз напротив того места, где только что сыпались камни и где я, прощаясь с жизнью, взбирался наверх. Да, это были они, мои товарищи. Стоит во весь рост и смотрит в мою сторону Борис Михайлович, а Слава… Почему-то он сидит. Руками зажал уши и в мою сторону совсем не смотрит.
— Эй, Слава! — крикнул я что есть мочи. — Брось переживать. Вставай. Все в порядке.
Но Слава продолжал сидеть, ничего не слыша и, должно быть, зажмурившись, чтобы не видеть жуткую картину падения человека со скалы. Потом я узнал, что, услышав шум камнепада, приятели сразу почувствовали неладное. Побежали вдоль берега к этому месту и увидели меня барахтающимся на осыпи среди срывающихся вниз камней. Но что они могли сделать, чем помочь, стоя на противоположном берегу реки?! Слава в бессилии замычал, а когда увидел полетевшую вниз сумку с фотоаппаратами, как рассказывал Дядя, опустился на землю, отвернулся и закрыл уши руками. Так и сидел, пока Дядя не догадался по моему сигналу потрепать его по плечу, сказать, чтобы вставал, что все в порядке. Только тогда он обернулся, увидел меня на скале целым и невредимым и без улыбки тяжело, как больной старик, поднялся, опираясь рукой о землю. Он покачал головой и, больше не взглянув на меня, направился к лодкам. Случись что со мной, вся тяжесть вины, конечно, легла бы на его плечи, но на этот раз судьба пощадила нас.
Пребывая в радостном возбуждении, не в силах усидеть на месте, но и не зная, оставаться ли мне здесь либо самому подыскивать место для спуска и переправы через речку, я ходил взад-вперед по бережку, когда с высоты обрыва увидел в воде свою сумку. Как, почему она не утонула, я до сих пор понять не могу. Ведь в ней был фотоаппарат и тяжеленные телеобъективы. Но сумка, покачиваясь на волне вверх дном, держалась на воде, как поплавок. И что странно, мощное течение не унесло ее, а загнало в единственную, наверно, в этом месте укромную заводь и не позволяло оттуда выбраться.
— Слава! — сделав рупором ладони, закричал я что есть мочи. — Моя сумка здесь, под берегом. Она не утонула. Подплывите сюда.
Сразу вспомнилось, что помимо пленок и фотоаппаратуры в сумке документы, деньги на обратную дорогу. Продержаться долго на плаву она не сможет. И если утонет на том же месте, то и тогда ее вряд ли можно будет достать. Под скалами всегда большая глубина. Но Слава и Борис Михайлович на мой призыв не прореагировали, будто и не слышали его. Раздевшись до трусов, со степенной деловитостью домохозяек они раскладывали на гальке вымокшее бельишко, спальники, придавливали камушками какие-то бумажки.
— Карты! — крикнул я, ударив себя по лбу. Перед отплытием Слава попросил меня положить их, как в самое надежное место, в мою сумку. Если сумка утонет, без карт мы как без рук.
Как был в трусах, альголог ринулся к «Пеликану», с одного рывка запустил вымокший мотор и, с трудом преодолевая течение, поплыл к указанному мной месту. Сумка была спасена. Я ликовал: все оказалось в целости, и на радостях, желая освободить друзей от забот, прошел по берегу в обратную сторону, благополучно спустился со скалы и, подняв голенища сапог, решил преодолеть речку вброд. Сделав шаг и второй, дойдя почти до середины, я вдруг почувствовал звериную мощь реки. Тугая вода неслась с такой силой, что, сделай я шаг еще, и меня бы, как щепку, завертело в водовороте. Я растерялся, застыв посередине с блуждающей на губах улыбкой, а на самом деле будучи прикован к месту внезапно навалившимся страхом перед рекой, в которой я распознал вдруг смертельного хищника вроде удава, в любую минуту способного без всякого сожаления меня задушить, как мышь.
— Куда? Назад! — орал, ругаясь, Слава, в резиновых сапогах и трусах, с развевающимися рыжими волосами мчась ко мне по другому берегу. Для убедительности он еще и грозил мне здоровенным кулаком. — Назад и ниже по течению! Там вас заберем. И прошу вас, больше не экспериментируйте.
Я повиновался. Да, шутить с рекой нельзя. Все время надо быть начеку, готовым к опасности, а я только теперь, кажется, по-настоящему вник в это. По сути плавание только началось, а сколько испытаний пришлось вынести! Впереди Леоновские пороги, отмеченные на всех картах. Каково же там придется!.. Как мне вдруг захотелось оказаться сейчас дома. Оставить все и уехать. Окажись рядом вертолет, не размышляя, улетел бы с ним. Я даже стал проигрывать мысленно вариант возвращения обратно пешком. К тем рыбакам на озеро Эльгыгытгын. Так не хотелось мне продолжать это плавание.
— Шок. Так бывает, — успокоил Слава. — Пройдет. И пороги одолеем, но только, чур, давайте договоримся. Из лодки, что бы в дальнейшем ни случилось, на скалы не прыгать!
— И перекаты в связке не проходить, — счел нужным в свою очередь напомнить я.
В итоге нашего столкновения со скалой размок хлеб, вермишель и сигареты пришлось выбросить. Смыло резиновый клей, утонул фотоаппарат Славы. Пропала планктонная сеть. Из моих фотоаппаратов невредимым остался один, который во время начавшегося потопа висел у меня на шее. Все остальное побывало в воде. Как я ни пытался вылить воду из длиннофокусных объективов, сделать это так и не удалось. Она осталась между линзами. Для съемки чверей и птиц я оказался обезоруженным. И если раньше я мечтал пройти эту реку не торопясь, то теперь думал только о том, чтобы побыстрей закончилось это путешествие.
Пока солнце не спряталось за облака, мы сушили вымокшие вещи на берегу, а затем стали собираться. Надо было плыть дальше. Здесь мы не имели возможности погреться у огня, дровишек у нас уже не было. С чувством страха перед рекой садился я на свое место в лодке. Но Энмываам приняла нас милостиво. Русло ее, как только прошли прижим, доставивший нам столько неприятностей, распрямилось, стало напоминать канал, созданный руками человека. Дно было идеальным — ни одного опасного валуна, сплошная голубовато-серая галька. Мотор работал с каким-то упоением, ни разу не чихнул. И страх мой начал постепенно проходить. Мы быстро миновали предгорье и вошли в теснину Илир-нейского кряжа.
