Пока возился, я согревался движением, а тут скоро начал подрагивать, и чем дальше, тем больше, пока не затрепетал, как паралитик. Я свернулся плотным клубком, удерживая тепло, засунул холодные руки под мышки, но дрожь не унималась. Интересную вещь я заметил: когда человек жестоко мерзнет, он глупеет космически быстро и неотвратимо. Так и чувствуешь, как клетки мозга одна за другой отключаются. Ну ничего достойного не приходит в голову. Сплошной примитив на грани идиотизма. Насчет того, что хорошо бы набить рожу Олегу, про то и говорить нечего, это естественно и не обсуждается, но и остальное на том же ментальном уровне. Ничего возвышенного.
Я где-то читал, что на большой глубине, где уж действительно холодно, аквалангистам приходят в голову разные гениальные идеи. Например, а почему бы не дышать кислородом прямо из воды, ведь в воде полно растворенного кислорода, рыбы ж им дышат? И некоторые сдирают маски. Меня вот тоже озарило: и чего я тут мерзну, ведь можно зажечь камыш и прекрасно согреться. Хорошо хоть с верхнего этажа кто-то издевательски подначил: Конечно зажги, отчего ж не зажечь. Заодно отмучаешься, тут в дыму и задохнешься. От огня не уйдешь, испечешься не хуже утки по-пекински. Шакалы оценят.
Согреться все же надо было, и я слез с кучи и начал делать приседания. Тут я заметил, что в правой ляжке что-то мешает, вроде как бы торчит и даже болит при движении. Я так и замер с открытым ртом – вспомнил, как меня ожгло, когда Олег второй раз пальнул. Ах ты ж паскуда, думаю, зацепил-таки, крыса белобрысая. Я пощупал отвернутый верх ботфорта: точно, дырка. И в штанах дырка. Я приспустил брюки и пошупал бедро. Мокро, а в одном месте под кожей катается что-то твердое.
Я прокалил спичками шильце складного ножа, стиснул зубы и частью выковырял, частью выдавил из неглубокой ранки картечину «вишневая косточка» — я их сам делал, сам ими снаряжал свои патроны. Вот так, коллега, вашим же салом и вам же по мусалам, пробормотал я. Хорошо хоть заряд был на излете, да и отрекошетил небось от камышей. Этому мурлу невдомек, что на сто метров картечью стрелять человека бесполезно, разве что в глаз. Я покатал картечину в пальцах, потом спрятал в нагрудный карман. Сувенир-с.
Подумав, я раскурочил тем же шилом патрон, высыпал дробь в воду под ноги, поплевал на порох и вмазал его в ранку ранку – не дай Бог загноится. По казацкому рецепту надо бы еще землицы смешать с порохом, да где ее взять. Затем отрезал от низа тельняшки неширокую полосу и перевязал ногу. Пока сойдет и так, а утром придумаем что-нибудь покапитальнее. Забрался на свой насест, снова скорчился, сберегая тепло.
Растеребленная ранка теперь болела как следует, аж меня пот прошиб и дрожь по телу пробегала. Нет, это ж надо такой скотиной быть, живого человека стрелять… Ну ничего, доберусь я до него. Как одна юная матерщинница изящно выразилась, натяну ему яйца на уши. Дам ребром ладони по шее так, что у него башка отскочит, а потом по почкам, по почкам, пока кровью ссать не станет… Очень живо я рисовал себе эти картины, но тут опять кто-то из задних рядов буркнул: да брось ты, не будешь ты его бить ни по каким почкам, интеллигент сопливый. Не поднимется у тебя рука на эту гниду. Разве что залепишь пощечину под горячую руку, а потом его же жалеть будешь. Знаем твои пощечины. Бедные люди потом неделю головой маются.
Интересно все же, как он на такое дело решился? Трус ведь, по всем признакам. Бздиловатый мужичонка. Но, видно, все продумал до тонкостей и убедил себя, что бояться нечего. Попадет – хорошо, не попадет – никто ничего не докажет. Да и в любом случае никто ничего не докажет. Опять же он мелкая партийная сошка на атомной электростанции. Их там специально подбирают в смысле благонадежности; значит, обязательно – связь с КГБ. А уж эти своего в обиду не дадут, хоть он шлепни кого-нибудь средь бела дня. Они так привыкли жить, на особом положении, и плевать они хотели на нас, остальное быдло, хоть быдловатее их самих ничего не придумаешь, тихушников да соглядатаев. Закон для нас, для остальных; у них свой закон – не выдавать своих. А может, этот барбос и сам не сможет объяснить, чего его на убийство потянуло, что за змеиное гайно являет собой его, извините за выражение, душа.
Такие вот я набрасывал психологические этюды, но дрожь била все крупнее, и я принялся за старое – шипя от злости, снова начал резать камыш, теперь уж, чтоб им укрываться. Наворотил кучу, забился под нее, и вроде действительно стало теплее. Не перина, конечно, но и не голяком под звездами валяться. Да и время хоть как-то стронулось с места, пока возился. К двум уже подкатывает. Самая глухая глушь.
Видно, выходился и испереживался я до того, что немного придремал, несмотря на боль в ноге, сырость всепроникающую и такие же злые мысли. Даже что-то снилось, а вот что, убей не помню, а врать не буду. И без того местами привираю.
