Разбудил меня предрассветный холод и отдаленная, еле слышная пальба. Значит, мужики вышли стоять утреннюю зорю. Откуда доносились выстрелы, по-прежнему не понять, но теперь мне это и ни к чему: вверху проносились привычные утренние тучи дичи, иногда над самой головой, чуть шапка с башки не слетала. Все они держали путь на море, значит, на север; теперь я точно знал, где этот самый север есть, и это было хорошо. Мне надо на юг, но лет скоро кончится, опять будет не понять, где что.
Умнее всего – мне так тогда показалось – идти на запад, спиной к рассвету. Так я должен скоренько выйти к каналу. Не мог же я вчера слишком далеко от него отойти, не та скорость. А на канале я уже практически дома, часа за полтора до лагеря доберусь. Главное – выбиться за эти проклятые сплошные стены камыша. Да и ребята могут придти на лодках на поиски. И я тронул на запад.
Как я ни тщись, а описать это продвижение в камышах доходчиво вряд ли удастся. Можно, скажем, представить себе битву при Измаиле, где турки и русские сбились в такую толпу, что мертвые качались вместе с живыми, а живых носило только качанием толпы, а не своей волей. А мне надо было именно по своей воле. Я расталкивал камыши плечом там, где они были хоть чуть пореже, но часто плечо просто отскакивало, и никакого продвижения не получалось. Пытался валить камыши себе под ноги, в болотную жижу, но быстро понял, что так скоренько вымотаюсь вусмерть: камыши стояли твердо, как римские легионеры, и бороться с ними – все равно что мамино пианино на спине на десятый этаж таскать.
Я облокотился о них, судорожно дыша, подумал и решил – ведь проходят здесь как-то кабаны? Значит, и мне надо присесть, чтобы быть ростом с кабана, и так двигаться по пробитому зверем ходу. Это получилось, как танец вприсядку часами, только ноги не по полу мельтешат, а в гнусной грязи. И это бы еще ничего, но поперек пути под водой торчат корни и поломанные кабанами камыши, за которые ноги цепляются, и я несколько раз падал на задницу, а потом вообще провалился в очередную яму по горло, и решил таки: нет, прямохождение лучше. Вприсядку я вам как-нибудь потом станцую.
Лет давно кончился, и рассвело уже на полную катушку. Где-то был день, даже солнце светило, а я все ковырялся тут внизу, в грязи, полумраке и сырости, и на душе становилось все тоскливее. Мысли были типа – зачем я жил, зачем я умираю. Клаустрофобия давила вовсю, до истерики хотелось взлететь, как-то вырваться из этого камышиного карцера, стены которого так и лезли в рожу, смыкаясь все теснее и ближе. Такая дурь лезла в голову, не приведи Господь: а вдруг, мол, каракал, камышовый кот, на голову прыгнет и первым делом глаза мне вырвет? Есть ведь у них такая манера, знающие люди сказывали…
И шизофренические штучки тоже стали одолевать, знакомые по прежним стычкам с безносой. Вдруг начинаешь сомневаться, ты это или не очень ты, и что такое это так называемое ты, оно же я, и как оно тут очутилось, во всем этом дерьмовом неправдоподобии. Нормальные ж люди в типичных обстоятельствах в такие безобразия не попадают…
В общем, не твердокаменный авантюрист, а ходячий учебник психиатрии. Вся эта мозговая дребедень страшна тем, что замораживает внутри тебя какую-то важную вещь – волю к жизни, что ли. Воля улетучивается, и ты замираешь и ни на что не способен, словно курица, упертая клювом в меловую черту. Сердце само останавливается от паники и безнадеги. Я вспомнил своего друга Гришку К. – тот заблудился в таких же камышах, только в дельте Волги, тоже стрелял там уток. У него была лодка, вода и еда, и все равно, когда его нашли через три дня, он был мертвее мертвого. Сердце не выдержало. Что ж, можно и так сказать.
Ладно. Гришка молодой был, тридцати еще не было, а ты старый битый мужепес, ломаный и снова сложенный, и тебя эта курва с косой на такую дешевку не словит. Были передряги и похлеще, а я вот он, туточки. Правда, испытываю временные затруднения, но какой же русский человек без временных затруднений, это ж химера, а не нормальный русский мужик. Шурупить надо, уговаривал я себя. Не будешь шурупить – и вправду тут приляжешь. «Быть или не быть» надо читать с авансцены, а тут в ходу другие искусства, или нет более геморроя… Классика.
А как шурупить, если в голове пусто до звона, только иногда болтались сверхценные идеи типа – а танк тут пройдет? Да нет, утонет небось, или завязнет. Насчет вертолета я старался не думать. С вертолета меня точно не рассмотреть, разве что разожгу огонь, но про огонь я уже все сказал. Да и кто этот вертолет сюда пошлет. Хотя нет, могут послать – когда шакалы уж доедят мои тощие ягодицы. Ну, пропал человек в камышах и пропал. Обычное дело, стандартный варьянт. Камыши, они такие. Опять же тут вам Каракалпакия, не что-нибудь. Никто за этого пропащего не отвечает. Сам сюда забрел, сам пусть и пыхтит, чтоб выбраться. Может, через недельку-другую Виктор поедет за чем-нибудь в Нукус и мимоходом позвонит в милицию – дескать, проходил вроде мимо меня такой балбес, да вот исчез. Там будут долго препираться, на чьей территории человек пропал. Камыши ж ничейные, совсем недавно тут было дно моря, какая к черту милиция. Потом пришлют какого-нибудь мудака в погонах. Его напоят, накормят пловом до отвала, потом он постоит где-нибудь на берегу канала – хорошо еще, если этого самого, не другого – напишет безграмотный до колик протокол, и дело в архив. Финиш.
