Разбудило меня солнышко. Около земли ветер не чувствовался, и я даже вспотел слегка. Тело было неприятно липкое, настроение мерзкое, во всем теле ломота да болячки. Надо было что-то делать. Я разделся и полез в холоднющую воду, растирая кожу песочком, по-собачьи порыкивая. Долго не выдержал, но освежился капитально, аж дух взмыл неведомо куда. Потом я зажег весь оставшийся камыш и чего-то сплясал вокруг костра, вроде как твист с примесью лезгинки. Наплясавшись, растерся метелками, а сам себе думал: да, брат, неплохое тебе тело досталось. Жалко будет, если на корм шакалам пойдет. Ну да ничего, продернутся.
Снял повязку, осмотрел ранку. Дырочка – пустяк, но я что-то вспомнил нашего тренера по пулевой стрельбе. Дура-студентка баловалась в тире и всадила ему пульку в задницу из «марголина». В больнице он все шутил, трепался с сестрами, а потом не уследили – сепсис – и нет тренера. Всего за пару дней. Воскресенье, что ли, было.
Придется прибегнуть к старинному казацкому способу. Я испортил еще один патрон, насыпал в ранку малую толику пороха и, скорчив страшную рожу, поднес спичку. Коротко пыхнуло, ожгло, пекло едва терпимо, но куда денешься. Еще подкоротил свою тельняшку, перевязал ранку с почерневшими краями. Было больнее, чем раньше, но как-то надежнее.
Оделся, попил из своего колодца, и побрел дальше. А больше про тот день я мало что помню. Помню только, в одном месте пришлось обходить довольно глубокий заливчик, и я опять вперся в высокие, плотные камыши и снова на них зависал, не в силах протолкнуться ни вперед, ни в стороны, ни даже почему-то назад. В одном месте завис я вот так, ну совсем скис, и вдруг надо мной кукушка как закукует, размеренно так, словно ее же механический родственник из часов. Я ее высмотрел – оказывается, среднеазиатские кукушки совсем не такие, как российские, больше на маленького ястребка похожи. Я смотрю, а она все кукует, повиснув на камышине, и я не вытерпел и говорю ей: «И все-то ты п…..шь, брат.» Она снялась и улетела. Обиделась, небось. А чего обижаться, если она и вправду надо мной вроде как бы издевалась. Многия лета, многия лета, а откуда их взять, эти многия лета?
Тут я заметил, что выговариваю эти псевдомысли вслух, и слегка испугался. В такой передряге нужна ясность мысли кристальная, а если начинаешь заговариваться, то хорошего не жди. Идешь уже вроде на нуле горючего. Такое у нас бывает, но мы этого не любим.
Только я себя в руки взял, а тут еще испытание. Толкался я так, толкался об камыш довольно уже беспомощно, и вдруг вывалился на узкую полосу, проломленную в этой чащобе, словно танком. А я недавно про танк как раз думал, и в таком ослабленном состоянии вполне можно умом слегка подвинуться, бред с явью перепутать. Стою я так, тупо смотрю на поваленный камыш и исподволь сам себя уговариваю: Спокойно, Серега, тут надо очень спокойно все сообразить, как на стенке с отрицательным уклоном, а то можно с крюка сорваться и улететь к едрене-фене. Справа должно быть море, так? Так. Я посмотрел направо – там действительно в сотне метров танковая просека упиралась в морской, так сказать, простор. Ладно. Все правильно. Посмотрел налево – там прогалина скрывалась за поворотом, но по идее должна тянуться очень далеко и даже за край камышей, потому как не мог же танк лететь, лететь, а потом приземлиться в середине чащобы. Так не бывает, танки плавают, это точно, а насчет летания у них еще слабо поставлено. Да и не танк это вовсе, вдруг рассердился я, наклонившись и рассматривая следы гусениц. Не танк, а обыкновенный ЛАТ, легкий артиллерийский тягач. А то ты на таких не ездил. Жуткая тарахтелка, в тундре их вместо вездеходов используют. Полчаса в этой железной коробке посидишь, неделю потом с головной болью ходишь, и глухой вдобавок.
Умозаключаем: где-то тут поблизости, а может и не поблизости, есть какой-то военный объект. Их же по всей стране в самых неожиданных местах понатыкано, и все секретные – никогда не знаешь, когда и во что наступишь. И вот эти вояки катались тут по своим милитаристским делам, а скорее всего кабанов гоняли, доппаек себе добывали, причем наверняка боевым оружием – «калашами» и прочим. Очень это предосудительно, но нам сейчас весьма наруку. Слава нашим доблестным вооруженным силам. Крепите обороноспособность страны…
Я опять резко оборвал бессмысленное бормотание, развернулся спиной к морю и побрел по поваленным камышам «в пяту», как говорят охотники, то-есть в направлении, обратном движению ЛАТа. Не сказать, чтобы идти было совсем уж мед: под ногами было скользко и колко, особо упрямые камышины наполовину уже выпрямились после прохода тягача и все норовили воткнуться куда не надо – то в глаз, то между ног, то в руку. Но все равно это было совсем не то, что продираться сквозь трещинку в стене или брести в воде по колено и выше. Если честно, это было как раз то, с чем я еще мог справиться. Остальные способы локомоции были бы мне уже не под силу. Разве что телекинез.
Голод, жажда, запредельная усталость и недосып давили на мозги безжалостно. Впереди сорвалась и полетела пара уток, прямо вдоль полосы поваленного камыша, а я даже не сразу сообразил, что я же могу их срубить, ведь они упадут на чистое. Мозги работали, словно только что из морозилки. Тихонько матерясь, снял ружье с плеча, толкнул предохранитель и шел наизготовку, но очень долго шел, не меньше часа, прежде чем чуть не из-под ног вспорхнула выпь и полетела, нелепо взмахивая расхристанными своими крыльями. Я целую вечность тянул приклад к плечу и выпалил почти не целясь, но выпь таки кувыркнулась с краю камышей и дико на меня пялилась, когда я подошел. Я было наклонился подобрать ее – и каким-то незаслуженным чудом увернулся от острого клюва: била она точно в глаз. Я злобно вскинул ствол и в упор отстрелил ей башку. У Виктора был егерь, которого выпь долбанула в глаз. Белок вытек, и теперь он фигуряет с искусственным буркалом. Такая вот сучара эта выпь.
Я в жизни не считал выпь съедобной птицей, но каракалпаки отучили меня от этих глупостей, и оказалось даже вкусно, вроде кроличьего мяса, такое же желтоватое. Испек я ее обычным манером, благо камыша поваленного было – хоть слона жарь. И слопал потом всю до косточки без соли и специй. После обеда пыхтя растянулся на готовом камышовом ложе, и настроение было – не вставать, а тут же и заночевать. Но жажда погнала дальше. С обезвоживанием шутки дурные, это я понимал даже своим путаным мозгом.
Только к вечеру выбрался я из осточертевших на всю оставшуюся жизнь камышей, рухнул на краю их на колени и так стоял долго-долго, опершись лбом о ствол ружья, а сам все рассматривал благостную картинку – просторную до самого далекого горизонта степь-матушку. Не поверите, именно такими дурацкими словами и думал – про степь-матушку. Хоть слезливые песни пой, да во рту все пересохло и слезы из глаза не выжать.
Я кое-как поднялся, развернулся спиной к роскошному закату и побрел дальше. Теперь все было просто и ясно: иди себе краем камышей на восток – и непременно упрешься в канал, замкнешь эту мертвую петлю, а когда это будет, кто ж тебе доложит. Но все проходит – пройдет и это. Это, кажется, перс какой-то сказал. Персы, они такие. Только он умер давно, а ты вот живой. Вроде бы. Ладно, не кажи гоп…
На ночь я остановился около небольшого озерца. Пить из него не рискнул, а принялся опять рыть ямку у ее кромки. Только на этот раз, пока в ямку сочилась вода, я постоял немного на зорьке и сшиб юркого чирочка – и даже его нашел. Испек, но большую часть оставил на утро.
Третья ночь оказалась поскучнее предыдущих. С моря натянуло тучек, и с полуночи пошел дождь, не сильный, но мерзкий. Пойдет-пойдет, перестанет, опять пойдет. Эх, где моя палаточка, нету моей серебряночки, штопаной да латаной. Все порядочные люди спят по палаткам, даже эти двое …..вошек спят под кровом, а я тут гнись у костра, да и тот гореть отказывается. Камыш-то мокрый.
Забился я подальше в камыши и кое-как построил себе шалашик вроде палатки-гималайки, стянув поясом да ружейным ремнем верхушки камышей, сколько смог захватить. Укрытие получилось крохотное, вроде кокона, только-только задницу примостить, но более или менее сухое внутри. Забрался я туда и заснул, сидя с ружьишком в обнимку. Прямо сразу как сел, так и отключился.
Притомился, видно.
