На правом, высоком берегу комаров по идее должно быть меньше, но это на обдуве, на открытом месте, а в плотных кустах, в сплошном безветрии, где масса травы, они жгли так же беспощадно, как и на болоте. Я вытащил из рюкзака куртку, закутался в капюшон с головой, натянул на руки велосипедные перчатки, но эти сволочи забивались во все щели, впивались в полоску между брюками и кроссовками, звенели над ухом и все жалили, жалили, доводя до сумасшествия. Не было никакого терпежу выносить эту насекомую муку. В монахи Шаолиня я бы явно не прошел – они, говорят, умели как-то вызывать трансовое состояние, в нем эти комариные глупости им были бы нипочем. А я вот не мог.
Я много чего не мог. Похоже, я не мог вот так плюнуть на все и убежать в лес, зажечь дымарь и перекантоваться ночь или несколько часов, пока эти ублюдки не укатят. Вряд ли они тут останутся на ночь. А перед отъездом прикончат ту бедную распятую девку, если уже не прикончили. Прирежут, живот вспорют, и концы в воду. Поплывет она потихоньку низом до самой Волги. Да хоть до Ирана. Может, ей уже жить осталось час или полчаса – а что я могу? Один раз уж кидался ее спасать. Еле сам спасся. С меня пока хватит. Я старый, безоружный и один. А этих молодых козлов четверо, у них пистолет, и наверняка еще много всего, вплоть до «калашей». Просто они не успели ими воспользоваться, по дури своей. Хорошо хоть я одного успел уделать, аж дюраль погнулся. Только девице той это никак не поможет, а вовсе наоборот.
Чтобы не сидеть вот так без толку, как крысе в норе, я достал из кармана рюкзака складную садовую пилку, подполз к молодой березке и принялся ладить из нее дубинку. Сначала тихонько срезал стволик где-то на аршин от земли, потом принялся ножом и руками ковырять почву вокруг комля и отпиливать корни. Дубинал получился знатный, с увесистым набалдашником-корневищем. От пистолета не спасет, а вот если кто с ножом или кастетом кинется, прошу любить и жаловать. Размозжу башку за милую душу.
Я еще посидел в кустах, расчесывая укусы и поигрывая булавой. В конце концов, чем я рискую. По такой гущине подобраться к поляне – раз плюнуть. Местность я припомнил отчетливо, а главное – не ждут они меня отсюда ни при какой погоде, задурил я им голову основательно. Если несчастной девчонке не помогу, так хоть номер их джипа запомню. Министру внутренних дел анонимку напишу: так, мол, и так, имело место такая вот сцена, примите меры. Ага, так он и разогнался, принимать меры. А что делать. В местный райотдел обращаться – это уж надо полным дебилом быть. Местные шерифы либо с мафией заодно, одно от другого не отличить, либо боятся бандосов до поноса. У них же тоже семьи, то да се, опять же все проплачено. В общем, гуляй, рванина, терзай девок в свое удовольствие. Бандитский капитализм на дворе.
Ладно, оставим эту публицистику на потом, а сейчас идем на задание. Как доблестный партизан. Не знаю, как там партизаны, а я поначалу дрожал в коленях на каждом шагу и все спрашивал себя: Старик, а оно тебе нужно? Ответа не было, да я на него и не рассчитывал. Потом, правда, отвлекся: надо было двигаться так, чтоб ни сучок не треснул, ни ветка не шелохнулась, а в такой гущине это нелегко. И птиц никак нельзя было тревожить. Хорошо хоть ни одной сороки не попалось. Самая предательская птица: такой треск поднимет – любой дурак догадается, что здесь враг народа крадется. В одном месте дятел застучал прямо над головой, я аж на задние ноги присел. Но потом разошлись – я по своим делам, он по своим.
Потом я оступился в какую-то яму. Присмотрелся – канава. Точно, тут должна быть канава, я ее еще по прошлому разу запомнил, потому что не мог сразу понять, зачем она, а ребята объяснили: это средство от низового пожара. Теперь она сильно заросла, но все равно мелковатая такая траншея осталась, и очень это мне наруку. Поляна была уже совсем рядом. Я засунул дубинку за спину, за пояс, опустился на четвереньки и пополз по канаве, еще медленнее и осторожнее.
Не знаю, долго ли, коротко ли я так полз, медленно переставляя руки-ноги на манер крокодила. Помню только, что мне это жутко надоело; не самый это удобный способ передвижения, если ты не крокодил, и мышцы аж болели от напряжения. Я уже хотел было выпрямиться, как услышал звук, от которого свело живот: то был определенно человеческий храп. Постояв враскорячку минуту-другую, я продвинулся еще на несколько шагов, к краю зарослей, медленно-медленно поднял голову над краем канавы и выглянул из-за молодой елочки.
Музей-поляна была как на ладони. Только скульптур на ней уже не было. Небось, пожгли – либо эти выродки, либо их братья в Антихристе. Стол уцелел. За столом, положив голову на руки, сидел давешний стрелок из пистолета и храпел, как трактор, только с длинными перебоями, после которых он взрывался совсем уж лошадиным всхрапом. Рядом с головой стояла большая бутылка, похожа на Beеfeater Gin. Пустая, конечно. Вообще полных, пустых и полупустых бутылок на столе было немеряно. Коробка баночного пива. Еще там валялись шампуры, пустые и с остатками шашлыка, лук и прочее.
Тут же, под сосной, на надувном матрасе, на котором давеча кайфовал стрелок, лежал здоровенный бычок в одних плавках и с перевязанной головой; сквозь бинты проступали ржавые пятна. Мой крестник, с удовольствием отметил я.
Больше ничего живого на поляне не было видно, лодки тоже. Внедорожник стоял, где стоял – под другой сосной. На противоположном конце полянки виднелась палатка, старенькая кондовая «серебрянка». Прошлый раз я ее не заметил. Не до того было.
Вопрос: где девица? Где еще двое бандюг? Про девицу все ясно: либо в машине, либо в палатке, либо на дне Мологи. А вот где те двое? Ни в машине, ни в палатке по собственной воле сидеть в такую жару невозможно – мигом сваришься. И лодки не видно. Значит, они на охоте. За кем? За мной, за кем еще.
Самое интересное, наверно, что я так и не посмотрел на номера джипа, как себе недавно обещал. Сам себе пудрил мозги, наверно. Я вытащил дубинку из-за спины, глубоко вдохнул и выдохнул, выпрямился, потом на неслышных ногах выскочил под сосну и двумя ударами по голове успокоил обоих братков. Молодой на матрасе дрыгнул ногами и так и остался лежать, а тот, что храпел, постарше и покряжистей, дернулся из-за стола и лапнул себя за карман, хоть у него по лбу уже текла кровянка. Пришлось ему добавить, и он осел.
Он был без майки, весь в тюремных наколках, но мне их рассматривать было решительно недосуг. Из заднего кармана у него торчала рукоятка – это оказался газовый револьвер, переделанный под стрельбу боевыми патронами. Не шибко круто; неудивительно, что он так мазал. Мог бы и в своих попасть. Я откинул барабан – он был полон; в карманах нашлись еще патроны россыпью. Это хорошо. Это намного лучше. Теперь я могу беседовать с теми двумя, можно сказать, по душам.
