И действительно скоро закончилось все, и прегадко, на северном берегу третьего озера, куда мы выгребли по Тихомандрице к вечеру не помню какого дня. Оттуда уже были видны далекие трубы электростанции на южном берегу, слышен отдаленный шум железной дороги; по берегам сидели редкие рыбаки или болтались на озерной глади на резиновых лодчонках, а кто и на автомобильных камерах.
Если честно, вид всего этого мне радости не доставлял, грусть давила. Прав был червяк, кончались римские каникулы, снова входили в силу правила обыденной жизни, и чему-то хорошему определенно приходил конец. Слизняк Константин, или, для краткости, просто Слизняк, все эти дни угрюмо молчал, копил ненависть. Видно, много накопил, а тут еще признаки цивилизации его подбодрили, и потянуло его, дурачка, на подвиги. Осмелел. Что чувствовала Светлана, я имею в виду – по-настоящему чувствовала, я и сейчас не рискую строить догадки. В конце концов, самому Господу Богу, и тому в голову не пришло, что, пусти Еву в Эдем, она там с ходу начнет тырить яблоки и вообще всяко-разно шкодить, с самыми суровыми физическими и метафизическими последствиями. А я ж не Бог. Я в Него по большей части и не верю, можно сказать.
Чтоб не контачить с рыбаками, я решил устроить последний ночлег на островке – их в том углу озера было несколько, и на каждом следы прежних стоянок. Быстренько выгрузились, поставили палатки, разожгли костерок, поужинали жидким супчиком, а перед сном мы со Светкой полезли в воду освежиться – еще один мой обычай, который она переняла. Вода была парная, теплее воздуха, вылезать не хотелось, и мы долго-долго нежились. Поплыли за мысок, подальше от стоянки, и это тоже врезалось в память намертво, навсегда – темнеющее небо, темнеющая вода, и как она кувыркается в этой воде, словно русалка, и наряд на ней русалочий, один только венок из лилий, а я торчу как пень и любуюсь.
Потом, грустные и умиротворенные, поплыли мы назад. Вышли на берег, а там поднимается от костра Слизняк, глаза опять хмельные, рожа перекошена, а в руках помповик. Тычет он им ровно в направлении моего желудка, а сам орет, брызжет слюной сквозь свежую дырку во рту: «Ложись на землю, гад! Ложись, сволочь!» Я опустился на колени, уперся руками в землю и был как раз в положении низкого старта, когда Светка кинулась к нему. Он отвлекся на секунду, перебросил ружьишко в левую руку, а правой, с воплем «Проститутка!» дал ей такого леща, что она покатилась, но тут я как из катапульты кинул свое тело головой вперед, и угодил ему кумполом прямо в физиономию с каким-то арбузным стуком. Он и рухнул с копыт, помповик выронил, схватился за нос, а я не смог удержаться – сграбастал его левой за кудри, а правой ребром ладони рубанул по тому же месту, перебил переносицу к чертовой матери. Я уже занес кулак, готов был из его рожи месиво сделать, но тут девчушка снова кинулась, на этот раз ко мне, ухватила меня за руку, заверещала. Я сначала вырывался, рычал что-то по-звериному, но потом глянул на нее – и обмяк. Очень жалко ее стало: стоит бедняжка нагишом, дрожит, плачет, красивый ее венок перекосился, но каким-то чудом еще держится на голове.
Я подобрал помповик, посмотрел – а он на предохранителе; этот болван с оружием толком не может обращаться, не то что с людьми. Стащил я с ее головы венок, откинул в сторону, похлопал ее в районе спины.
—Ладно, деточка, успокойся, все кончено. Пойди еще окунись, потом разотрись как следует и забирайся в мешок. Все будет в порядке, без эксцессов. Хватит с нас эксцессов.
Я походил по берегу под соснами, стараясь и сам успокоиться, но получалось это из рук вон. Вся эта история мне как-то резко насточертела. Обидно было прямо по-детски: стараешься для людей, спасаешь их черт его знает от каких неприятностей, и тебе же тычут дулом в брюхо. Вот он лежит, этот слизняк, скулит, а разве ему чего втолкуешь про неблаговидность его поступков? Да если ему снова померещится, что он может безнаказанно сделать гадость, он же ее обязательно сделает. Шалунишка, ети его мать. Небось, всю жизнь мама с папой его проказы прикрывали. Ему одно лекарство поможет – вставить ствол в задний проход да нажать на спуск. Но – не моги и думать. Негуманно.
Мне очень хотелось плюнуть на все, немедленно собрать свои манатки и поплыть, куда глаза глядят, один-одинешенек и, как матушка моя говорит, не клят и не мят. Но и тут – не моги. Черт его знает, что этот псих может со своей экс-любимой сотворить. Ведь может, урод, все свое паскудство на ней выместить. Утопит еще. Небось, родители снова прикроют, или на меня свалит. Взять ее с собой? А она захочет? Подумать надо, поговорить.
От всего этого прямо голова пухла. Вот запопал, так запопал.
В конце концов я вздохнул, связал скулежнику руки-ноги, чтоб у него еще каких-нибудь идей не возникло, и затолкал в палатку, а сам залез в свою. С малышкой толком поговорить не удалось. Какие тут разумные разговоры, если она опять на грани, только и может, что дрожать и плакать. Совсем девчушке нервы измочалили. Пришлось утешать ее все тем же старинным способом, и в конце концов она утихомирилась и заснула. Спустя время я тоже задремал, а ночью мне приснилось, что девочка выскользнула из палатки, и даже мерещились тихие голоса. Я знал, что мне надо встать и выяснить, что к чему, но убедил себя, что это мне снится, и нечего колготиться. Шибко устал, поди, да и недосып сильный имел место.
А утром оказалось, что то был совсем не сон. Если б сон.
По-настоящему я проснулся часов около шести. Света спала, подложив под голову ладошки, и рожица у нее была такая славная, что я легонько поцеловал остатки синяка под глазом. Потом полез из палатки, и тут вмешалась мистика, а скорее экстрасенсорика какая-нибдь. Я высунул голову из палатки и тут же втянул ее назад, как бывает в горах, когда уклоняешься от летящего сверху камня, не видя его, и дубина обрушилась туда, где должна была быть моя голова, ударилась о землю, и тут я в нее вцепился с ревом. Слизняк тоже рычал, и мы с ним топтались перед входом в палатку довольно бестолково, пытаясь вырвать друг у друга дубину, пока я не догадался садануть его подъемом ноги в промежность. Он хрюкнул, отпустил оружие, и я уже занес было палицу, готовый если не размозжить ему башку, то вырубить всерьез и надолго, но тут на мне с истошным визгом сзади повисла всей своей тяжестью моя белокурая радость, спеленала так, что не вздохнуть, не то что кого-то там вырубить. А Слизняк, не будь дурак, навесил мне справа, слева и еще прямым правой, аж кровавые сопли брызнули фонтаном, и голова пошла кругом. Eще чуть, и я сам вырублюсь. Это было уже серьезно – он же кило на двадцать тяжелее меня, и бьет со всей дури.
В общем, уронил я дубину, прихватил Светкины руки у себя на груди, подбил ее ягодицами, тут же резко наклонился вперед, и она полетела вверх тормашками прямо в Слизняка, словно нелепое такое ядро в виде каракатицы. Как я ни был взбешен, все ж придержал ее за руки, чтоб ненароком шею или хребет не сломала. Потом катнулся на спине в палатку, схватил помповик и шарахнул поверх головы Слизняка, чуть пыжом в лоб не попал. Он так и присел, а Светка и вовсе лишилась чувств.
Я сидел на пятках, тяжело дышал и так же тяжело смотрел Слизняку в рожу. Рожа немного двоилась, но попасть в нее – не проблема, и Слизняк это, видно, понимал. Сидел смирно и потел. Стоило ему пошевелиться, как я тоже шевелил – стволом. Наконец, у меня в глазах перестало двоиться, а Светлана очнулась, повела головой, села. Глазки ее сразу наполнились слезами, но мне уже было не до того. Глядя в землю, я сказал речь.
—Даю пять минут на сборы. Чтоб ровно через пять минут вас тут духу не было. Не уложитесь, продырявлю вашу байдару и уплыву сам, а вы кукуйте тут.
Пять не пять, но минут за десять они покидали свои шмотки в байдарку и сами разместились. Я подошел к берегу и сказал совсем последнюю речь. Голос почему-то хрипел и подрагивал.
—Гребите на трубы электростанции. Часам к трем должны доплыть. Сразу отправляйтесь домой. Никаких обращений в полицию, ни сейчас, ни позже. Ваши паспорта я рассмотрел, разыщу вас, проверю, как и что. Вы и знать не будете. И вот что, Константин. Если со Светланой что-нибудь случится, я тебя и в Африке найду. Убивать буду долго, сам попросишь, чтоб скорее. Яйца буду отрывать по одному. Ясно? Ясно, я спрашиваю?
Я начинал бешенеть, и Слизняк торопливо зашепелявил:
—Яшно, яшно.
—Отчаливайте.
Минут десять я стоял, смотрел, как уходит из моей жизни эта байдарка и все, что в ней. Светлана сначала гребла, потом положила весло поперек лодки, повернулась назад всем корпусом и тоже долго смотрела, а я про себя колдовал: Ну что ж ты, прыгай давай; ты ж плаваешь, как русалка. Поплывем вместе, русалка.
Не прыгнула.
Я еще постоял, чувствуя, как заплывает левый глаз. Все ж таки навесил он мне от души, гад. Кровь из носу уже перестала капать. Я положил помповик на камень, зашел подальше в озеро и долго держал лицо в холодной воде. Стало чуть легче, и я вернулся на берег. Еще посидел на камне, но долго рассиживаться недосуг. Выстрел могли услышать, подъехать, поинтересоваться знать, как и что. Ни к чему это. Нам, авантюристам, главное – вовремя смыться. Из озера тут где-то есть выход в приток Мсты, а по Мсте плыви хоть до Боровичей, а там ж.д. и прочая цивилизация. Ладно. Поболтаюсь по речкам еще недельку-другую, половлю рыбку, покувыркаюсь на порогах. Близ Боровичей славные порожки, вот и покувыркаюсь. Сотру, блин, случайные черты…
Я встал и принялся неспешно паковаться, еле слышно напевая разбитыми вдребезги губами:
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты…
Я напевал да напевал, потом ухмыльнулся. Конечно, балы и тайны тут ни при чем. Но вообще-то вся эта история стара, как мир… Больновато, но скоро пройдет. Все ведь проходит, не так разве?
[1] Кстати, роман («Дурной круиз, или издевки судьбы», Москва, 2011) был закончен лишь много лет спустя. Как говорится, ars longa.
[2] Теория, мой друг, сера, Но зеленеет золотое древо жизни (Гете).
[3] Писано до кончины упомянутой личности. При редактировании решил не выкидывать. Что было, то было. Было время – хотелось пожать руку, потом было время – хотелось плюнуть в рожу. Всяко было..
Комментарии