И еще четыре дня прошли в параллельном восхождении – Капказ на своей стороне речки, я на своей. Скоро я заметил, что из-за стычки с медведем у меня развился нервный тик: пробираясь тайгой, я стал каждые несколько минут оглядываться, смотреть, не крадется ли за мной Хозяин. Я где-то читал или слышал, что такое бывает с летчиками-истребителями после “собачьих боев” в небе: они все посматривают, не сел ли им враг на хвост. Ну и блин с ним, лучше нервный тик, чем медвежий клык.
Видно, вздор говорят, что к опасности можно привыкнуть. Уж если ты псих – или нормальный человек, не чурбан с глазками – то так и идешь вразнос. Если не держишь себя в рамочках. Может, мне не повезло, но все офицеры, которых я знал после войны, были психованные. Чуть что, и за пистолет.
Интересно, как у Капказа с этим. Оглядывается он после исчезновения своего шестерки? Впрочем, он всегда на взводе, зверина вонючий.
Ничего, какой бы хищный хищник он ни был, все равно ему от меня не уйти. Пусть он вооружен лучше некуда, а у меня мои деревяшечки, ножик да топорик, но зато вряд ли он про меня догадывается и в любом случае засечь не может, а я у него на хвосте, и меня не стряхнуть. Ему приходилось раза два-три в день стрелять, иногда больше – надо добывать еду; по звуку выстрелов можно точно засечь, где он находится. По утрам и вечерам я мог теперь видеть не только дым его костра, но иногда и отсветы огня.
Местность изменилась еще сильнее. Один за другим накатывали ложные хребтики: лезешь, лезешь часами, вроде бы вершина хребта вот она, перед тобой, а забираешься туда и видишь, что это всего лишь увал или плато, а дальше маячит еще один хребет, наверняка не последний. Тайга сильно поредела, пошел пихтач, крученый-гнутый по вершинам. Лишь вдоль речки и по поперечным падям полосы все той же непролазной, буреломной тайги хватали за ноги.
Капказ, видно, тоже ее избегал и устраивался на ночевку в редколесье, где хоть иногда подувает ветерок и меньше комарья. Потому-то иногда я и мог видеть огонь его костра. Я же после визита косолапого выбирал места ночевок еще осторожнее, чем раньше, старался непременно отыскать пещеру и лишь раз построил нескладный шалашик под двумя огромными елями, у которых едва-едва не срослись стволы. Как всегда, огонек разводил за укрытием в небольшой ямке и жег только самые сухие, бездымные сучья. В общем, вел себя, как краснокожий воин на тропе войны. Кожа у меня более или менее белая, но тропа моя точно была тропой гражданской войны – и позади уже два трупа.
Я по-прежнему много упражнялся в стрельбе из лука. Из добычи – сбил одну копалуху и уделал зайца. В каком-то богатейшем осиннике этих зайцев оказалось, что грязи, и один болван наскочил прямо на меня. Я сидел себе под деревом в мягком мху, опершись спиной о ствол, отдыхал, никого не трогал. Смотрю, ковыляет ко мне по тропе этот белячок, вылупив свои раскосые глаза, потихоньку, вроде с устатку, и ни черта меня не видит, потому что я замер и сливаюсь со стволом, и солнышко у меня за спиной, а он трюх-трюх, все ближе и ближе.
Хорошо, что у меня рука прямо на рукоятке ножа лежала – я метательные ножи за поясом носил. Потихоньку-потихоньку вытащил я нож, взял за лезвие, метров десять оставалось. Ну, думаю, сейчас этот чертяка у меня по ногам пробежит. Свистнул слабо так, заяц замер, а я как-то автоматически, ни о чем не думая, взмахнул рукой, и зайка только ножками задрыгал, бедненький.
Еще набрел на гарь, заросшую сплошь брусникой. Ягода там только-только начала поспевать. Я так соскучился по сладкому, что забыл все на свете и пасся там в каком-то трансе, выбирая ягодки поспелее, пока в одном углу не услыхал знакомое пыхтенье-сопенье. Медведь тоже увлекся сладеньким, и я потихоньку, задом, задом выбрался из этого рая и еще долго не мог унять дрожь в коленках. Не знаю, давешний то был мишка или уже соседний. У них ведь строго очерченные территории; только иногда, когда случаюся большие пожары, все границы ломаются, медведи пускаются странствовать, и тогда такому бродяге лучше не попадаться – заломает, сожрет и только пуговицы выплюнет. Так, во всяком случае, говорил дед, а если он чего про охоту не знает, то это можно уложить в два слова. И оба лишние.
Речка между тем все сужалась и наконец превратилась в непроходимый горный поток, особенно после того, как прошел еще один страшенный ливень с грозой. Лежа на мягком лапнике в сухой, чисто выстиранной и выветренной палатке, по которой барабанным боем бил ливень, я ликовал, представляя, как Капказ сидит под елочкой, щелкает зубами под дождем, волчара богомерзкий. Не я, так тайга его доконает, думалось мне. Вот он, настоящий закон-тайга, не тот, что себе сочинили эти ублюдки – и медведь-прокурор тут ни при чем.
Дело так и так шло к развязке. Речка скоро будет не речка, а обыкновенный горный ручей воробью по колено, и тогда мне не миновать сойтись с врагом на узкой тропе. На привалах меня снова стали донимать мысли про то, что казалось решенным бесповоротно: а ну его все к черту, эта сволочь сама сдохнет от голода и холода, а я пойду своей дорогой, пожирую в тайге, да и домой пора. Но даже когда во мне шевелились эти скользкие мысли-змейки, я знал, что скажет Сторож. Такой молодой, а уже такой лицемер, скажет он, а в голосе – сплошное ледяное презрение. Hypocrite, скажет он дедовым голосом.
И еще откуда-то выплывало серебристое, с окантовкой, слово “честь”. Нет, не так, а с большой буквы: Честь. Честь имею. Или не имею. И сразу, наплывом, картинка. Девятое Мая, мы собираемся смотреть парад пятигорского гарнизона, отец надевает китель с двумя рядами орденов, американский Legion of Honor телепается ниже всех. Дед напяливает свою нафталиновую черкеску, у него тоже иконостас дай Бог всякому, за все кампании века прошлого и нынешнего накопилось – Хива, Турция, Порт-Артур, снова Турция, Румыния, Австрия, далее везде. Потом я стою рядом с ними в толпе на тротуаре, гордый до колик, мимо маршируют солдатики, и дед, топорща усы, рычит на какого-то несчастного хриплым артиллерийским басом: “Пер-р-ремени ногу, болван!”
А что сейчас? А сейчас я наклоняюсь к воде и плещу в лицо холодной водой. Что ж еще остается, кроме как – умыться.
Развязка пришла, как обычно приходят развязки – совсем не та, что виделась, и не с того боку. Утром четвертого дня я осторожно выбрался к речке, и первое, что я увидел на другом берегу, немного вверх по течению, была согнутая фигура Капказа. Тот рассматривал что-то, наверно, следы на тропе, только я об этом не раздумывал. Хоть было далековато, все равно, не думая и не колеблясь, я поднял лук, плавным рывком натянул тетиву и, почти не целясь, послал ему стрелу в ягодицы, а сам тут же скользнул за толстенный ствол лиственницы.
Сразу же грохнули два выстрела, один за другим, но я даже не услышал свиста или чмоканья пуль – он выпалил в белый свет как в копеечку. Руки-ноги мои ходили ходуном, сердце звенело как набат на пожаре, я наложил новую стрелу на лук и готовился дорого отдать жизнь, вслушиваясь изо всех сил – не стукнет ли камень, не треснет ли сук, хотя про себя знал, что Капказ и в лучшее время не рискнул бы шагнуть в глубокий рычащий поток, не то что раненный. Впрочем, рана могла быть и пустяковой, а сгоряча люди еще не то делают. Тут я представил, как он дергает стрелу из своей задницы – даст Бог, наконечник из жести консервной банки сорвется и застрянет в мясе, а того лучше в кости, и тогда не миновать этому шакалу заражения, подохнет, как его шестерка, на радость воронам и зверью. И всему прогрессивному человечеству тоже.
Минут через десять я растер в ладонях немного травы, подновил камуфляжные полосы зелени на лице, лег на землю и осторожно выглянул из-за дерева. Но с земли много не увидишь, и я медленно, по миллиметру, поднял голову. Теперь можно было разглядеть то место, где Капказ недавно стоял буквой “г”, но там, конечно, никого не было. Он мог таиться, так же, как и я, где-нибудь за стволом или за кустами неподалеку от того места, и выслеживать меня, как я выслеживаю его.
Я сел, опершись спиной о ствол дерева, и принялся размышлять, хотя думать особо было нечего. И отец, и дед давно вдолбили мне урок: если подранил крупного зверя – кабана, скажем, – дай ему время как следует истечь кровью, закостенеть, и только тогда иди по следу. Иначе и зверя не доберешь, и сам на крупную неприятность можешь нарваться в зарослях, где у подранка преимущество. Теперь – только терпение. Как у кошки над мышиной норкой. У Капказа не было другого выхода, кроме как продолжать идти к цели. Там, похоже, в верховьях ручья, где-то близко уже, должны быть люди, которых он хотел убивать и грабить, но теперь он скорее всего пойдет туда, чтобы сначала попросить помощи. Надо же залатать зад, отлежаться в тепле и в сытости. Если, конечно, он там раньше не нашкодил как следует. Что тоже очень даже может быть.
А охотиться ему за мной сейчас – кишка тонка. Хоть он и зверь, но пуганый. Представляю, наклонился бы я сам где-нибудь сорвать цветочек, а мне тут нежданно-негаданно впивается в чувствительное место чья-то злодейская стрела. Интересно, догадался ли он, что это я, растоптанный и едва-едва не убитый сопляк, жажду его скальпа, или грешит на местных орочон или как они тут называются, потому как кто же еще станет пулять стрелы из-за куста в чужака? Если последнее, то поджилки у него теперь вибрируют во всю, потому что одно дело – одинокий придурок вроде меня, а совсем другое – толпа невидимых тунгусов, которым почему-то не понравилась твоя рожа. Конечно, тунгусы народец мирный, судя по отзывам, добродушные алкаши и только, но и у них бывают свои заморочки. Может, он забрел в их святые места, кто знает. На вид тут безлюдно, а на самом деле за каждым кустом может тунгусский призрак скалиться.
В общем, первейшая моя задача сейчас – не сделать какой-нибудь торопливой глупости, на которые я, оказывается, такой мастак, прости Господи меня, грешника.
Поразмыслив так, я снова взвалил рюкзак на плечи и тихонько, хоронясь за стволами деревьев и кустами, выбрался из прибрежной чащи в более редкий лес и побрел по тропе, ведущей на следующий подъем. Идти старался неспешно, словно у меня самого наконечник стрелы в черных мясах. Интересно, как ему удастся перевязать рану, да и чем? Обрывком грязной, как прах, рубахи? То-то было бы мило.
Где-то после полудня тропа привела к месту, где сливались два ручья, образуя реку, и это было до чрезвычайности неприятно. Обе речушки-переплюйки были такими же бурными, как и река, которой они давали начало, но каждую из них можно было перейти вброд в удачном месте, особенно если человек уже имел дело с такими горными потоками – а Капказ, я так полагал, был все же родом откуда-то с Кавказа.
Но делать нечего, надо переходить тот рукав, что передо мной, и только удвоить осторожность. Особое внимание пташкам – сорокам, кедровкам и прочим. Там, где они трещат и чирикают, там – враг, их или мой.
Однако скопищ птиц наблюдать как-то не пришлось, а вечером, сколько я ни выглядывал с верхушки дерева, ни дыма, ни огня нигде не засек. Похоже, Капказ передрейфил, понял, что дело пахнет керосином, и таится сейчас где-то в чаще, кормит комаров. Пожалуй, придется мне утром перебираться и через второй ручей, на ту сторону, где супостат. Это было опасно, бандит мог поджидать меня, случайно или не очень, именно в этом месте и расстрелять меня в свое удовольствие. Если повезет и ничего такого не случится, буду мотаться вдоль ручья челноком, пока не возьму вражий след, а дальше по той же системе, что со Щербатым, или что-то в этом роде. Другой вариант – дунуть завтра как следует вперед, обогнать его, найти прогалинку, залечь у тропы, по которой он скорее всего пройдет – и тогда уж я в свое удовольствие… Если разминемся, выжду время, найду след, догоню – а там уж как кому повезет.
Такой вот закон-тайга, и других вроде нету.
