Рогов первым собрался в путешествие. В субботу к вечеру он был полностью готов для двухнедельного пребывания в тайге. Наполненные сухарями брезентовые мешочки, туес со сметаной, запасные подковы, гвозди, молоток, клеши, отбойная бабка — все было у него аккуратно уложено в кожаные, тщательно зашнурованные переметные сумы. Хорошо отбитая коса и грабли, завернутые в мешковину, приторочены к седлу. Отточены охотничий топор — облегченный колунчик — и массивный нож в кожаных ножнах.
Прокоп Ильич подтрунивал над Симовым, но в сборах помогал ему охотно.
— Волосню не забудь да крючков про запас. На Ушмуне диковинных ленков выворачивать будем! — говорил он, набивая трубку и продолжая свой бесконечный рассказ про непуганых сохатых, изюбров и соболей ушмунского урочища.
Выезд был назначен на утро в понедельник.
Весь июль шли дожди. Реки были полноводны, броды глубоки. По ключам развезло грязь и расквасило трясину. Все это предвещало трудный путь по диким таежным тропам.
В воскресенье под вечер Симов отправился со спиннингом на Ингоду. Рогов тоже пошел «для компании». Он не утруждал себя английским словом «спиннинг» и говорил просто—крутушка. После того как Рогов поймал «крутушкой» полуторапудового тайменя, он стал к этому способу лова относиться с большим почтением. Сплевывая сквозь зубы, старик любил рассказывать соседям, как выудил красноперого. Десятки раз повторяя эту историю, он дополнял ее все новыми подробностями.
А пойман был знаменитый таймень так. Поехал как-то Прокоп Ильич с Данилычем на луг к устью Джилы накосить травы и прихватил с собой диковинную снасть. Попробовал было забросить блесну. Не получилось. Попытался и Данилыч. Тоже не вышло. Тогда Прокоп Ильич добрался до камня посреди реки и с него сплавил блесну вниз по течению метров на двадцать, а затем завел в омут. Вот тут-то все и случилось. Схватил таймень блесну. Да так жадно схватил, что чуть было не выдернул удилище из рук. Прокоп Ильич растерялся, отпустил рыбину на весь стометровый шнур и стал звать на помощь. Затем перебрел на берег и, успокоившись, подкручивая катушку, вывел тайменя на мель. Потом удилище отдал Уварову, а сам по шнуру добрался к рыбе и в воде забагрил отменного тайменя килограммов на двадцать пять.
Теперь Прокоп Ильич сидел на краю яра, отмахиваясь от докучливых комаров пучком полыни, и следил за каждым движением рыболова.
На перекате Симов забрел в воду и, размахивая двухручным удилищем спиннинга, забрасывал свою любимую латун-
ную блесну «Байкал». Эту приманку в мутной воде рыба не брала. Тогда он сменил ее на никелированную «лососевую», зашел повыше под перекат и забросил ее. Слегка подергивая удилищем, то замедляя, то ускоряя вращение катушки, он выбирал шнур, давая тем самым блесне «игру», похожую на игру маленькой рыбки. На этот раз таймень не заставил себя долго ждать. Внезапно от сильного рывка дрогнуло удилище. Симов ответил подсечкой. Шнур натянулся и со свистом зачертил по воде. Затрещал тормоз. Тем временем Прокоп Ильич свалился с яра и скатился на боку по песчаному откосу. Поднявшись, побежал на помощь рыболову, отчаянно жестикулируя и крича:
— Держи! Держи его! Шнура не давай!
Его вопли отвлекли Симова. Он на секунду ослабил шнур, и рыба, почувствовав свободу, метнулась вниз по течению. Шнур на мгновенье провис.
— Упустил. Эх ты… раззява! — кричал Рогов, подбегая к товарищу.
Леса снова натянулась и зачертила по воде.
Скоро половина лесы была возвращена на катушку, а рыба подведена к берегу. Из воды показалась ее серо-стальная спина с красными плавниками. Рогов облегченно вздохнул.
— Стой! Я его сейчас… за хайло…
Не щадя праздничного костюма, он полез в воду и через минуту, ликующий, выволок на берег извивающегося тайменя.
— Добрый «дядя», есть что поджарить. Полпуда, не менее!
С этими словами Прокоп Ильич камнем оглушил рыбу и продернул через ее пасть и жаберную щель заготовленную таловую рогульку.
— Пошли главной улицей, чтобы все видели! — сказал старик.
Пошли по главной…
Прокоп Ильич гордо нес тайменя, поглядывая искоса на окна изб, из которых выглядывали односельчане.
На другой день поднялись с рассветом. Прокоп Ильич отправился на луг за лошадьми, а Симов вытащил во двор потники, седла, переметные сумы. Коней оседлали. Батыр, поглядывая на сборы, деловито расхаживал вокруг, держа хвост серпом. Изредка прогибая спину, он потягивался и зевал с протяжным повизгиванием. Неистовствовать Батыр обычно начинал, когда охотники садились в седла. Тут, оставив без внимания ворота, он прыгал через полутораметровый забор, затем с лаем проносился по деревне. Так было и в это утро.
 Переправа лошадей. |
После завтрака охотники с винтовками за спинами вышли к лошадям. Батыр припал к земле, замер на месте, затем вихрем пронесся по двору, перелетел через забор, едва коснувшись его лапами, и помчался по улице.
Когда товарищи подъехали к переезду через Ингоду, Батыр уже был на другом берегу и, нетерпеливо переминаясь на месте, смотрел через водную гладь на приближающихся всадников.
Брод оказался глубоким. Посреди реки лошадям пришлось бы плыть, отчего сухари с одеждой неминуемо промокли бы. Расседлав лошадей, охотники переправили их вплавь за лодкой.
Спустя полчаса всадники выехали из зарослей прируслового тальника и направились через пойменные луга в долину реки Смирняги. Солнце поднялось из-за сопок и заиграло радугой в серебре росы. Легкие космы утреннего тумана таяли в его лучах, предвещая хорошую погоду. Облачко суетливых комаров летело за всадниками. Из-под ног лошадей с треском разлетались еще не отогревшиеся на солнце кузнечики и кобылки. Неугомонный Батыр носился по лугу. Припадая к траве, он «скрадывал» у нор длиннохвостых сусликов, которые, поднявшись серыми столбиками, следили за собакой, «чикали» на нее и, мелькнув длинным хвостиком, скрывались в норе.
Рассерженный неудачей, Батыр с остервенением рыл лапами нору, совал в нее нос, фыркал, стряхивал с морды землю и, убедившись в бесполезности своего занятия, стремительно мчался дальше по лугу.
К десяти часам солнце стало пригревать. На смену комарам появились пауты — слепни. Охотники поторопили лошадей и вскоре въехали в лес. Тропа вилась в зарослях сибирского ба
гульника, под густым пологом кудрявых берез и осин. В небольших распадках встречались островки кустарников с краснеющей смородиной. Временами попадались залитые солнцем лесные полянки с густым и пышным разнотравьем. Лошади сбавляли шаг, тянулись к сочному корму.
Скоро березняк с осинником сменился сосновым бором. В долине среднего течения реки появились лиственницы. С каждым часом лес становился все более хмурым и диким. Чаще приходилось сворачивать с тропы, объезжая замшелые колодины повалившихся деревьев. Тайга…
Появились кустарники ерника, которые к верховью реки образовали сплошные непролазные заросли. Все чаще стали попадаться сырые впадины, поросшие сфагновым мхом. В сухих местах высились стройные кедры с растрепанными кронами. Травянистый покров в этих местах исчез, но Рогов ехал уверенно вперед к известной ему лужайке, где можно было хорошо накормить лошадей.
Всадники ехали молча, дремотно покачиваясь в седлах.
Во второй половине дня деревья неожиданно расступились, тропа исчезла и впереди раскинулся «калтус» — топкое моховое
болото. Это было устье «Бычьего ключа», названного так прадедами, которые гоняли этой тропой скот на Онон и утопили здесь в трясине быка.
Охотники спешились. Рогов повел лошадей по известным лишь ему местам. Он шел долгомохом, аккуратно обходя сфагновые зыбуны с «окнами». Почва под ногами тряслась, уходила под ржавую воду. Лошади пугливо обнюхивали долгомох, торопливо переступали ногами. «Псе, псе, псе», — успокаивал их старик.
На середине калтуса было самое непролазное место. Ноги вязли по ко
лено в грязи. Лошади то и дело проваливались по брюхо. Карька, используя кочки, ловко выбирался из топкого места, но более грузный Сивка засел в трясине всеми четырьмя ногами и свалился набок. Пришлось его развьючивать, натолкать под грудь и бок ерникового хворосту и помочь подняться.
С большим усилием выбрались на сухой островок. Сивка покорно стоял на месте и смотрел глубокими темно-лиловыми глазами на охотников, которые, преодолевая последнюю топь, помогали Карьке выбраться на косогор. Трудное осталось позади. Люди и лошади вошли в лес.
— Здесь отаборимся, — сказал Прокоп Ильич и, щурясь на солнце, добавил: — Рано еще, но ехать дальше нельзя. Корма лошадям не будет до самого Ушмуна.
Охотники расседлали лошадей, привязали их в тени под шат- ристой лиственницей, развели дымокур, а сами занялись приготовлением ухи.
Лошади отдыхали. Сивка, расслабив заднюю ногу, стоял с закрытыми глазами. Нижняя губа у него бессильно отвисла. Изредка он подергивал кожей, сгоняя назойливых комаров, прорвавшихся через дымовую завесу.
Весь мокрый вернулся «из разведки» Батыр. Неподалеку от табора он покружил на одном месте, свалился набок и растянулся во всю длину.
В ожидании ухи охотники улеглись на потниках, разостланных на пышной моховой подстилке. Попыхивая и сопя трубкой, Прокоп Ильич рассказывал:
— Смирняга — это самая бескормная и незверистая речка. Сроду здесь никто не добывал зверя. Только на ней и хорошего, что небольшой кедровник да брусничник. А полста лет назад все сопки в вершине этой долины были в кедраче. Но вот пришли хохлы и спалили его почти целиком. — «Хохлами» Прокоп Ильич называл всех переселенцев с запада. — Уцелели только остатки громадных кедровых островов. Гляжу вот на них, — продолжал Рогов, — и сердце кровью обливается. Один какой-то, нерадивый, костер не загасил — и вот тебе сколько добра сгубил. Смотри и сам будь с огнем поаккуратнее! Береги
тайгу!
Старик медленно окинул глазами лесные просторы и, задумавшись, остановил свой взгляд на отдаленных синеющих сопках. Странно было слушать такие речи из уст Рогова — заядлого браконьера. Видно, сильно потрясла его картина опустошения тайги в долине Смирняги, и у Симова мелькнула мысль, что товарищ его вовсе уж не такой злостный таежный хищник.
Под вечер охотники отвели лошадей на лужайку, стреножили их и развели дымокур, а сами пошли на лесное озеро посмотреть, не ходят ли к нему сохатые. Мрачные предположения Рогова подтвердились. Вокруг озера не было никаких признаков присутствия зверей.
Солнце зашло за зубчатые вершины сопок. Вниз по реке потянул ветерок. Таежная тишина наполнилась тонким комариным звоном. Около небольшого летнего костра охотники расположились на ночлег, и вскоре на таборе стало тихо.
С перевала было видно, как над дальним гольцом клубятся тучи.
— Быть дождю! — заметил Рогов.
Под гору лошадей свели на поводу, чтобы не натереть им холки.
 С перевала открывались горные дали. |
— Береги коня больше, чем себя. У тебя где трет — заметишь и предупредишь, — говорил Рогов, — а скотина безответна, терпелива. До мяса изотрет кожу — только тогда уши развесит…
По долине Выезжей бесконечно тянулись заросли ерника, окаймленные лисистыми сопками. На южных склонах высился вековой лишайниковый бор, на северных рос багульниковосфагновый лиственничный лес. Все кругом было безрадостно, мертво. Полдня охотники ехали лесом и не встретили ни одного зверя. При переходе небольших родников из-под конских копыт, взмучивая ил, серыми стрелами мелькали в ключевой воде ленки и хариусы.
Шурша ерником и предвещая непогоду, тянул вверх по реке легкий ветерок. Небо заволакивалось тучами. Издали доносились раскаты грома.
Во второй половине дня узкая долина реки перешла в широкую падь. Ерники заметно поредели, и появились первые березовые рощи. А спустя час охотники были на устье Выезжей, впадавшей в Ушмун. По широкой пали Ушмуна, закрывая вершины сопок, низко ползли тучи, поминутно рассекаемые ветвящимися зигзагами молний. Громовые удары катились по долине. Едва охотники растянули односкатный брезентовый тент, как налетел порыв ветра и забарабанили по брезенту крупные капли. С каждым порывом дождь усиливался и вскоре перешел в ливень.
Грозовая туча быстро прошла вниз по реке. Показалось солнце, и через долину перекинулась двойная арка радуги. Но ехать к зимовью охотники не решились. Пробираться сквозь заросли мокрого тальника было равносильно езде под дождем. Пришлось заночевать на месте случайного табора.
Пока Рогов разводил костер и варил лапшу, Симов собрался на разведку.
Прокоп Ильич стал было отговаривать его:
— Погода непутняя. После дождя дух крутит, по сторонам бросает. Зверей только разгонишь да сам промокнешь…
— Я недалеко… Полкилометра отойду, огляжусь, — настаивал Симов и, взяв свой карабин, отправился вниз по реке.
Осторожно пробираясь забокой, он внимательно осматривал берега реки, поросшие тальником острова и богатые пышным травостоем «залавки» прирусловой террасы. Незаметно пройдя с километр, он очутился па опушке лиственничного леса. Перед ним раскинулся широкий кочковатый луг с разбросанными по нему островками редколесья из берез, ерника и карликовых ив. Широкая торная тропа выходила из лесу к реке и терялась в
 Вальдшнеп. |
луговой растительности. На тропе можно было различить размытые дождем следы парных копыт разной величины. Это была звериная тропа. Симов, укрывшись за кустом ерника, стал ждать вечерних сумерек.
Из лесу бесшумно вылетела небольшая, немногим меньше рябчика ржаво-бурая птица и, круто развернувшись, присела на край топкого берега, у самой звериной тропы. Далеко отставленные назад глаза и длинный клюв, прижатый к зобу, придавали птице обиженный и удивленный вид. Можно было не сомневаться, что это вальдшнеп, у которого, как известно, глаза расположены выше и сзади ушных отверстий. Это исключительно редкая в этих местах птица.
Посидев некоторое время неподвижно, вальдшнеп привстал и, покачиваясь на коротких ножках, заковылял по грязи, поминутно втыкая в нее свой длинный клюв и выбирая из ила личинки насекомых и червей.
После проливного дождя комаров не было. Таежную тишину нарушали лишь обрывающиеся с дерева тяжелые капли да журчанье речного переката. Закатившееся солнце освещало вершины высоких сопок, далекие горные отроги и уходящие тучи. По долинам ползли сиреневые тени, за ними тянулся белый туман. День угасал.
На противоположную сторону луга из таежного массива вышел лось. С километрового расстояния были видны его огромные ветвистые рога. Бык неторопливо направился через луг к реке. Иногда он сворачивал в сторону, останавливался и обкусывал ивовые ветки; временами внезапно исчезал за кустами, забираясь в небольшие озера, и через минуту снова появлялся — высокий, стройный, с лоснящейся темно-бурой шерстью на покатой спине.
Симову хотелось сорваться с места, выбежать навстречу зверю, но он хорошо усвоил уроки Рогова и, пригнувшись за кустом, терпеливо ждал. Бык приближался. Уже ясно доносилось его пофыркивание и чмоканье грязи под копытами. Можно было различить число отростков на рогах. Когда до лося оставалось шагов сто, лейтенант медленно выпрямился и поднял к плечу винтовку.
В это мгновенье чуткий олень застыл и, высоко подняв голову, выжидающе смотрел на появившуюся человеческую фигуру.
Раздался выстрел. Лесной гигант сделал саженный прыжок в сторону, осел назад, но устоял на ногах и, оправившись от удара пули, стремительной иноходью бросился к лесному массиву.
Лейтенант выстрелил вторично, но зверь скрылся в зарослях, перебежал лесной остров и выскочил на табор к Рогову. Полный отчаяния Симов помчался следом.
Появление зверя было для старика неожиданным. Он схватил винтовку, а очки в спешке надеть не успел. Батыр вихрем сорвался с места навстречу лосю и погнал его назад, к реке.
До Симова донесся приближающийся лай собаки и топот копыт. Он бросился наперерез через остров. Лай Батыра уже удалялся. Казалось, все потеряно! Неожиданно характер лая изменился: собака яростно залаяла на одном месте. Спотыкаясь, весь мокрый, еле переводя дух, Симов бежал вниз по Ушмуну на помощь собаке и вскоре оказался у широкого плеса, на середине которого виднелся черный силуэт лося. Лейтенант выстрелил. Однако зверь остался на месте. Он снова нажал спуск. Вместо выстрела раздался металлический удар затвора. Симов открыл карабин. Магазин был пуст.
Поспешно шаря по карманам в поисках завалявшегося патрона, охотник безнадежно смотрел на быка, который продолжал спокойно стоять.
Батыр был вне себя от ярости. Разрываясь от остервенелого лая, он бесновался на берегу.
Минуты тянулись, как вечность. Надвигающаяся темнота могла скрыть зверя. Но оказалось, что его судьба была решена. Он тяжело шагнул, покачнулся и упал, забив ногами по воде.
Батыр тотчас же прыгнул в воду, подплыл, взобрался на лося и стал теребить его, вырывая клочья шерсти.
— Ого-го-го! — где-то невдалеке прокричал Рогов.
— Сюда, сюда!.. — отозвался лейтенант.
Ругаясь, старик пробирался к месту происшествия. Вскоре он вышел к плесу.
— Пошто долго не стрелял? — спросил он товарища. Тот рассказал, как у него кончились патроны, а лось все продолжал стоять, будто заколдованный.
— А я, паря, побоялся к тебе на помощь подбегать. В темноте, думаю, сгоряча недолго друг в друга пулю вогнать.
Рогов поглядел на чернеющую тушу.
— Эка, фартовый какой… А! Такую беду — пудов на двадцать пять! — и завалил дома, на таборе.
С этими словами он кивнул в конец плеса. Тут только Симов заметил чернеющее на берегу зимовье.
Охотники забрели в речку и потащили сохатого к берегу. Пока глубина была по пояс, туша плыла, поддаваясь их усилиям. Батыр продолжал сидеть на ней.
— Цить, бестия! — гаркнул на собаку Рогов. — И так не проворотишь, а тут еще тебя дьявол посадил…
Батыр перескочил на берег и, отряхнувшись, обдал охотников брызгами.
На галечной отмели тащить лося стало не под силу. Пришлось выпотрошить его и оставить наполовину в воде. Довольные удачей, охотники пошли на табор, наперебой рассказывая о подробностях встречи со зверем.
Кругом все сливалось в непроглядную черноту. Шлепая по лужам и поминутно проваливаясь в промоины между корнями, люди шли вслепую следом за собакой. Наконец показалось белое полотно тента. Сдержанно заржали кони. Охотники подошли к очагу, подбросили сучьев, и яркое пламя осветило табор.
Пока Рогов спутывал лошадей, Симов накрошил в лапшу сохатиного сала, воткнул у костра рожни с кусками печенки, развесил для просушки одежду.
Было за полночь, когда охотники и пообедали, и поужинали. Лейтенант улегся на потнике перед костром и тут же уснул, как убитый. Иногда он что-то невнятно бормотал. Его сухощавые ноги подергивались: он продолжал охотиться во сне.
Рогов, ласково поглядывая на него, подбрасывал в костер сучья, перевешивал сохнувшую одежду. К утру сон склонил и его. Накрыв Симова шинелью, он прилег рядом и богатырски захрапел.
Первые лучи солнца разбудили Рогова. Он встал, потягиваясь, расправил стариковские кости и, вздув огонь, придвинул к нему котелок с застывшими в сохатином жиру остатками вчерашнего ужина.
«Чей-чей-чей-чей!» — прокричал в траве певчий сверчок. Прокоп Ильич улыбнулся. «Наш котелок!» — ответил он птичке. Затем сходил к лошадям, напоил их и привел на стан.
— Лейтенант, а лейтенант! Нам пора! — и он потеребил плечо спящего.
Симов скинул шинель, быстро поднялся и пошел к речке освежиться. На крутом берегу он осмотрелся по сторонам, вдохнул полной грудью свежий утренний воздух и невольно залюбовался, зачарованный тайгой.
Тишина. Ни один листок не шелохнется. В синем небе ни облачка. Кругом все выглядит по-праздничному. Мириады бисерных капелек, осыпав хвою лиственниц и сосен, переливались и играли золотым блеском солнца. Каждый листок, каждая веточка, обмытые вчерашним дождем, сияли. Паутинные сетки, подернутые блестящим серебром росы, как канительные звезды на новогодней елке, дополняли убранство этого светлого утра.
Так простоял лейтенант долго, не замечая десятков комаров, облепивших его спину и грудь. Наконец, он прыгнул в ледяной поток, и, зачерпнув со дна пригоршню золотого песка, стал оттирать им руки.
На стане старик встретил его ворчанием:
— Моешься ты подолгу! Надо быстрее оборачиваться. Неровен час, солнце пригреет, мухота поднимется, червей на мясо накладет…
Лейтенант промолчал. «Все равно не поймет, — подумал он, — человек состарился в тайге, ко всем красотам пригляделся».
Позавтракав, охотники свернули табор и, навьючив лошадей, переехали к калашниковскому зимовью.
Это было скорее не зимовье, а настоящая крестьянская усадьба. Небольшой домик с остекленным окном был срублен из толстых добротных бревен. Внутри — деревянный пол, пятиместные нары, чугунная печка, накрытая противнем. У окна — стол с деревянными мисками, ложками и вилками.
Стены избушки в свое время были побелены. Около домика возвышалась пристройка — сарай с вешалками для хомутов и седел. Здесь висели две косы и пяток волчьих капканов. На полке лежали подковы, молоток, битки для сбора голубики и брусники, пешня. Рядом стояла баня «по-черному», с аккуратно
сложенной каменкой и двумя долблеными корытами. За ней виднелись лабаз, станок для ковки лошадей, коновязь. Хозяева отрыли даже примитивный ледник. Все постройки были покрыты лубяными крышами и, несмотря на пятидесятилетнюю давность, хорошо сохранились и стояли прочно.
Симов удивился хозяйственности бывших владельцев. Хотелось расспросить Рогова о Калашни- ках. Но сейчас было не время: торопились обработать сохатого и спасти мясо от мух.
Работы хватило на весь день. Охотники сняли со зверя шкуру и насчитали в туше три прострела: одна пуля была в груди и две — в боку.
— Ладно угадал, — заметил Рогов. — Я-то наперво подумал, что первые два раза ты мимо пробросал. Больно уж прытко бык выбежал на табор. Крепкий зверь, — продолжал старик, — до последней кровинки за жизнь хватается. Душа из шкуры вон, а все бежит…
— Все же не убежал, хоть ты и пророчил, что мне не убить зверя и что сожру я мяса больше, чем добуду…
Услышав эту фразу, старик вздрогнул. Нож выскользнул из его рук. Он медленно выпрямился и подозрительным взглядом уставился на Симова.
— Тебе кто донес? — спросил он.
— Никто. Сам слышал, когда к табору подходил.
Рогов чуть слышно прошептал:
— Товарищ лейтенант. Нет — Георгий… Наплюй мне в глаза, но прости меня, старого… Ошибся я… Крепко ошибся. Экий же дурак был тогда…
Симов стоял перед стариком и смотрел ему в глаза. Он вспомнил весну этого года, случайно подслушанный им разговор на таборе, и перед ним прошла вереница сумрачных апрельских дней на Пасной. Но тут же, отмахнувшись от неприятных мыслей, он подбодрил расстроившегося товарища:
— Ну, полно тебе, Прокоп Ильич. Я ведь еще тогда тебе сказал, что научусь зверей бить… — и, переменив разговор, поспешил продолжить прерванную работу.
Разделав тушу, охотники перетащили мясо к зимовью. Отделив мякоть от костей, они порезали ее на полосы в ладонь шириной, подготовив тем самым для копчения. Перетопленные полтора пуда внутреннего жира слили в кожу, снятую чулком с со- хатиных ног. Сохатиный «курдюк» — сальный чепрак, снятый с крупа площадью в добрых пятнадцать ладоней и толщиной в три пальца — надрезали и засолили впрок. Затем охотники занялись внутренностями лося.
Трехпудовый рубец лося был до отказа наполнен кормом. Симов разрезал оболочку и с интересом исследовал содержимое. Из общей массы набралось с ведро еще не переваренных рыжиков. Остальная часть корма состояла из молодых побегов ивы и березы. Среди них изредка встречались стебли и листья вахты, сусака и корневища кувшинки. Симова поразило, что, несмотря на пышный травостой, лось все же предпочитал древесную растительность.
Вся кормовая масса была перемешана сгустками земли и дерновинками осок, срезанных вместе с землей. Эта часть содержимого трудно поддавалась учету, но тем не менее Прокоп Ильич определил, что сохатый съел, по меньшей мере, пуд земли.
— Куда ему эта земля? — спросил он. Симов объяснил, что земля помогает лосю в пищеварении, а растворенные в ней соли частично восполняют солевой недостаток в растительных кормах.
…Вечерние сумерки прервали работу. Несмотря на усталость, охотники натянули на жердях между баней и зимовьем антенну и подключили ее к приемнику.
Разделив парные наушники, товарищи расположились у костра. Перед ними на углях шипели две пары «самогунов» — массивных ножных костей сохатого. Рогов поворачивал их то одним, то другим концом к огню. Сквозь потрескавшиеся кости выступал жир и шипел на углях. Прожаренные «самогуны» охотники продольно разрубили и выбрали из них розоватый мозг. Жир застывал на губах, на небритых подбородках. Первую пару съели с наслаждением, вторая пресытила приторным привкусом костного мозга.
После березового чая, «шульты», Симов попросил Рогова рассказать про хозяев зимовья. Старик охотно согласился.
— Да… Славно здесь пожили Калашники, — начал он. —
Два брата их было. Федор — старшой и Степан. Заезжали они сюда с лета большой семьей и баб с ребятами привозили. Летом заездок городили — рыбу коробами выворачивали. Грибы, ягоды брали. Осенью женок отправляли в деревню, а сами оставались зимовать. Сохатых и изюбров перебили они здесь тьму- тьмущую, мясо целым обозом привозили в деревню. Десятка по три соболей приносили. Белковали неплохо… Кроме них здесь никого не было. Привыкли Калашники к тайге, к лесному житью. Это, паря, охота все делает. Взять, к примеру, меня: состарился я в тайге, ослаб, одряхлел, а все одно тянет в лес. Посмотришь кругом — красота какая! — так по спине и забегают мураши. Хорошо в лесу. Простор… Дышится всей грудью. Я за это дом бросил в городе…
Старик задумался. Он по-своему понимал и любил природу, но не находил нужных слов, чтобы выразить это. Симову стало стыдно за свои утренние мысли, и он рассказал Рогову, почему так долго мылся.
— Я, паря, и сам это за тобой примечал. Ты вот пятнадцать лет учился. Разные науки превзошел в самом Московском пушном институте. В больших городах жил. Теперь офицер-лейтенант, а все одно не скучаешь в тайге. Радуешься лесному житью-бытью вместе с нами… Ведь другого здесь на цепях не удержишь. Тайга, конечно, хороша, заманчива, но и толку много требует. Она накормит, напоит, однако и угробить может… С дурьей головой закружишь по сопкам и из лесу сроду не выйдешь. Оступишься где в увале — костей не соберешь. По перво- ледью провалиться можно. Да мало ли еще что… Вот и Калаш- ники жили, пока беда не стряслась. А случилось вот что. Как- то Степан у наледи насторожил на сохатого бердану, а сам подался белковать. Ну, закрутился на сопке дотемна. Пристал, как полагается, снегом идти не решился. Спустился в ключ и пошел вниз по наледи. И забыл, видать, что утром в этом ключе сам же ружье насторожил! В темноте налетел на симку — вот и грохнуло по боку… Брат нашел его через день. Закоченел уже бедняга. Федор вывез братана из тайги, похоронил в деревне, а зимовье, как есть, бросил и проклял это место. Уж лет десять сюда никто не ездит…
Рогов умолк, всматриваясь в угасающую розовую полоску заката.
Ритмично размахивая литовкой, Прокоп Ильич косил вокруг зимовья густой пырей. Слегка ссутулясь, без всякого напряжения врезался он в пышную, по пояс, зелень, оставляя за собой двухметровую выбритую полосу. Под звенящей косой густая трава ложилась веером. За косцом оставался ровный прямой вал.
Симов тем временем развесил в бане на поперечных перекладинах мясо, а на земляном полу разжег дымокур. Подтаскивая по охапке сырого тальника, он скрывался в коптильне. Из открытой двери вырывались клубы дыма. Через минуту из дыма выскакивал и Симов, кашляя и чертыхаясь. В одних трусах, засаленный и закопченный, он походил на кочегара.
В перерывах, направляя оселком косу, Рогов подбадривал товарища и посмеивался над ним:
— Иди, покурим. Гляди, рога у тебя вырастут… На черта похож…
Симов подходил, и оба, развалившись, отдыхали на душистой скошенной траве.
К вечеру работу закончили. Еще горячее, прокопченное мясо сложили в большие тулуны — узкие брезентовые мешки, сшитые из тента, и, крепко завязав их, затащили в амбар. Вырубленные из туши «поребрены» — ребра сохатого — закоптили целиком и подвесили провялиться на солнечной стороне высокой лиственницы. Скосили на стойбище пырей и перевернули подсохшие к вечеру «нагребистые» валы свежего сена.
Рогов опытным глазом определил объем скошенной травы в восемь копен.
— Ну и сладкое сено. Овса к такому не надо, — восторгался он. — Полста пудов есть, коню на пять недель! Завтра столько же накосим, уберем — и шабаш… айда домой… Сюда приедем уже санями, в январе, когда прокипят реки.
С рассветом охотники снова вышли на луг, залитый матовым серебром росы. Рогов подыскал площадку поровнее и, ритмично размахивая косой, повел первую полосу. С правой стороны пристроился лейтенант; подражая движениям старика, он тоже замахал. Но его непослушная коса втыкалась концом в кочки или летела по верху травы, оставляя нескошенные места. От старания на лбу у него выступил пот. Рогов быстро закончил полосу и подошел к товарищу.
— Левую руку прижимай к груди у соска. Носок косы держи выше, а пятку прижимай к земле. — С этими словами он встал за спиной своего ученика и, придерживая кисти его рук, начал направлять движения. Стало получаться лучше.
В знойный полдень небо подернулось легкой пеленой перистых облаков. Поднялась мошкара. Микроскопические мушки тысячным роем вертелись над головой, назойливо сыпались в лицо, лезли в глаза. От их жгучих укусов опухли веки, покраснели уши. Мошка предвещала дождь. Пришлось косьбу оставить и торопливо убрать валы сухого пырея в копны.
…Ненастье длилось трое суток. Все это время сеял мелкий дождь. Лес нахмурился и стих, будто прислушиваясь к монотонному шороху мороси. Хвойные ветви лиственниц и сосен, как губки, впитавшие воду, тяжело обвисли. Прежде хрустевшие под ногами лишайники превратились в мягкие подушки. Накипные и то ожили: развернулись краями, выступив на серых каменных глыбах оранжевыми, зелеными и черными пятнами.
Прибыла река. Мутная вода ее вышла из русла и понесла сучья, коряги, дерновинки с размытых берегов.
Из-за речного поворота, хрипло «крокая», выплыла крохали- ха с десятком суетливых утят-подростков. Поравнявшись с зимовьем, мать вытянула шею, пристально разглядывая одним глазом притаившегося Симова. Он нарочно шевельнулся. Утка тревожно «крокнула», и весь выводок метнулся к другому берегу в густой тальник.
В тайге в такую непогоду все лесные птицы сидят, нахохлившись, а звери отлеживаются в густых зарослях. Нет ни охоты, ни езды. Нельзя и косить. Друзьям пришлось все три дня отсиживаться на зимовье, занимаясь мелкой починкой снаряжения.
Когда, наконец, показалось горячее августовское солнце, охотники переворошили вымокшие валы и после того как сено просохло, сметали второй стог. Они перетянули его вершину березовыми хлыстами и кругом окопали противопожарной канавой. После этого можно было заняться сборами, чтобы с рассветом выйти в далекий путь неведомой дорогой.
Решено было возвращаться через верховье ключа Ушмукан по старой «калашниковской» тропе.
Едва обозначилась утренняя заря, охотники вывели навьюченных лошадей на тропу и направились вниз по Ушмуну правым берегом реки. Через час они свернули в широкую, залитую солнцем падь небольшого ключа. Дорога пошла старой гарью по южной стороне склона. Разросшиеся молодые осинки и сосенки скрывали обгорелые пни и почерневшие колодины.
Повсюду на сухостоинах постукивали вертлявые пестрые дятлы. Завидев охотников, они пронзительно вскрикивали и перелетали на соседние. Наверху распадка жалобно стонала желна — черный дятел.
Слабо проторенная тропа терялась в густой траве. В вершине ключа, на перевале, тропа вошла в вековой лиственничный лес и исчезла в густом подлеске багульника. Но охотники уверенно шли вперед, ориентируясь по заплывшим смолой, едва заметным затесам на деревьях.
Под гору лошади шли быстро и легко несли вьюки по сто двадцать килограммов. Вскоре каменистый спуск кончился. Воспользовавшись звериной тропой, охотники легко преодолели заболоченную речку и правым берегом направились к ее истокам, на перевал к реке Ададаю.
Путь шел зарослями ерника, которые слева терялись в сосновом бору, а справа, редея, выходили к заболоченному кочкарнику — ушмуканскому «калтусу», разукрашенному бурыми и оранжевыми пятнами долгомоха и белесыми площадками сфагновых зыбунов. Зной донимал. Батыр, высунув язык, учащенно дышал и плелся сзади всех. При переходе через ключи люди и лошади жадно пили ржавую воду. Батыр выбирал лужу поглубже и, растянувшись в ней, лежал, пока охотники не скрывались из виду.
Четыре часа пути по скучной ушмуканской долине, под палящим солнцем тянулись томительно долго. Наконец дорога привела охотников к перевалу, покрытому тенистым вековым бором с примесью кедра. Рогов внимательно осматривал вершины попадавшихся кедров. На них бурело по десять, двадцать больших шишек.
— Нынче урожай на шишку слабоват, — заметил он и, подойдя к небольшому кедру, с силой толкнул его ногой. С дерева упали две шишки величиной в кулак. Еще сырые, смолистые, они красиво отливали фиолетово-бурым оттенком. Чешуйки их отделялись с трудом, а сдвоенные орешки под ними сидели крепко. Ядрышки были еще мягкие, молочные.
— Вот в конце августа, в Успенье, выедем в орехи. Наберем по кулю, тогда погрызешь, — говорил Прокоп Ильич. — Ну, а я уж свой пай продам. Приодеться надо… — Старик с грустью оглядел свою заплатанную одежду, перевел взгляд на продранные коленки брюк и глубоко вздохнул. — Подойдет она, зима- то, а шуб и стеганых брюк майор не привезет… Война…
Перед спуском к Ададаю охотники поправили на лошадях вьюки и подтянули подпруги. Тропа змейкой вилась по крутому косогору между вечно зелеными кустиками брусники, алеющими гроздьями ягод. Собирая их на ходу, люди с наслаждением освежали пересохший рот приятной кислотой ягод.
На брусничную поляну вылетел пастись табунок рябчиков. Вспугнутые молодые птицы с шумом взлетели и тут же расселись на деревьях. Забавно вытягивая шейки, они разглядывали приближающихся людей. Старая курочка, тревожно тилиликая, бежала по траве впереди охотников. Батыр выскочил вперед и замер на месте, следя за удаляющейся птицей. Но не выдержал. Инстинкт преследования вихрем послал его вперед. Старка взлетела и, ловко лавируя между ветвями, скрылась в таежной чаще.
Спуск приближался к концу. Снизу из долины доносился шум быстрого горного потока. Ададай, в отличие от Ушмукана, оказался быстрой каменистой речкой, зажатой в тесной глубокой пади. Топких «калтусов» по ней не было, и лишь в среднем течении образовалась широкая котловина с небольшим озером. К нему и торопился Рогов. Там — корм лошадям, там — отдых людям!
Во второй половине дня тропа вышла к охотничьему табору. Внимание Рогова привлекло место вокруг коновязи. Он определил, что почерневший конский навоз двухнедельной давности. Неизвестный охотник был с одним конем, жил здесь дней пять, убил зверя. Расколотые «самогуны» принадлежали «зорголу», молодому сохатенку-годовику, которого охотник увез целиком, не оставив здесь ни шкуры, ни головы.
Старик отправился на озеро, отыскал место, где был убит зверь, и тщательно осмотрел все вокруг. Обрубленных «шпилек» — молодых рогов — он не нашел и, вернувшись на табор, с возмущением сообщил, что хозяйничал здесь бессовестный браконьер и что убил он телку.
Развьючив лошадей, охотники переоборудовали табор по-своему и, пообедав разогретым копченым мясом с выжарками, расположились на отдых.
С рассветом, быстро собравшись, товарищи тронулись в дальнейший путь. Хорошо проторенная и расчищенная тропа весело уходила под уклон, вслед за шумной речкой.
На пути встретилась разбитая медведем колодина с разоренным муравейником. Зверь оставил на тропе свой помет, состоящий из ягод брусники и муравьев, настолько сохранивших свой естественный вид, что казалось, будто они и не проходили через кишечник зверя. Тут же, при переходе через тропу, оставил свой след и сохатый. Отпечаток заостренного копыта принадлежал старой лосихе, почему-то оставшейся в этом году яловой или потерявшей теленка.
Впереди по земле промелькнула темная змейка. Она на мгновение скрылась в кустах багульника и молниеносно взвилась по стволу небольшой лиственницы. Это белка. В отличие от своего рыжего европейского собрата, она темно-бурого цвета.
 Сойка. |
и .з^иал у ncc ipnvj. jna лиски пакилила ciu na t)iUR n, nuivun-
чив с заготовительной работой, выбралась на край ветки посмотреть на приближающихся людей.
Подпустив их вплотную, зверек тревожно зацокал, взметнулся к вершине деревца и, припав к стволу, замер.
— Снег ныне большой будет, — заметил Рогов, — видишь, белка грибы высоко вешает…
Над лесом пролетели две черные вороны. Эти птицы избегают глухих таежных районов. Появление их предвещало близость поймы Ингоды с обширными лугами и полянами.
— Ну-ка, погляди, сколько там твоя механика нашагала? — спросил старик, провожая ворон одобрительным взглядом.
Лейтенант достал из кармана шагомер:
— Пятьдесят шесть тысяч триста восемьдесят два шага…
— Это точно? — Рогов всегда задавал этот вопрос, хотя в верности работы прибора был уверен, так как однажды, набравшись терпения, сам его проверил, отсчитав две тысячи шагов. — Ну. ежели точно, то пошли дальше. Еще тысяч пятьдесят прошагаем и дома будем.
С приближением к пойме Ингоды характер местности изменился, стал более мягким. Лиственничный таежный лес сменился сосновым бором. Стали встречаться березовые рощи с кустиками красной смородины. С залитых солнцем лесных полянок то и дело вспархивали табунки рябчиков.
На крутом повороте тропы, с площадки, покрытой мелкой галькой, взлетела рыжеголовая сойка. Усевшись на нижнем сучке сосны, она подняла отчаянный крик, оповещая всех лесных обитателей о пришельцах.
— Фу ты, неистовая! Ну, чего орешь? — рассердился Рогов и, подняв сучок, бросил его в крикунью. Птица перелетела выше и закричала с еще большим азартом. Рогов называл ее по-ме- стному — «теркой». Это прозвище очень подходило к ее крику.
— Вот, лейтенант, знай: другой раз из-за этой язвы лося угонишь. Как эта вещунья загорланит, так в лесу все живое настораживается и разбегается. Правда, она и на сохатого тоже орет. У меня был такой случай. Как-то шел я закрайком по ключу. Слышу, на другой стороне вот такая же крикунья суматоху подняла. Я скорее туда перебежал — и что ж? Гляжу, здоровенный сохатый по чаще путается, а она над ним горланит… Вот той терке можно сказать спасибо… Удружила!
Узкая долина Ададая неожиданно широко раскрылась, и впереди раскинулся необъятный простор лугов. Тропа вышла на берег Ингоды, к броду. Охотники взобрались на вьюки и тронули лошадей через стометровую голубую гладь. Брод оказался глубоким, вода подступила под седла. Лошадей потеснило вниз по течению, но противоположный берег был уже близок. Через минуту они благополучно вышли на галечную отмель. Добравшись до березовой рощи, охотники развьючили лошадей и привязали их в тени под кудрявыми березами.
В ясное тихое утро, часам к восьми-девяти, когда под солнечными лучами оживают кобылки и слепни, начинается самый жадный клев хариуса. Рогов воспользовался короткой передышкой и отправился наловить к завтраку этой замечательной по вкусу рыбы.
Вооружившись четырехметровым удилищем и такой же длины леской, запасшись слепнями и кобылками, он подошел к перекату. В затишьях — за камнями и в заводи — под быстриной то и дело всплескивали хариусы, сверкая на солнце серебристым брюшком.
Насадив на крючок слепня, Прокоп Ильич без грузила и без поплавка забросил снасть к игравшим рыбешкам. Этот способ лова, «нахлыстом», — как будто самый простой, но требует от рыбака большой сноровки и расторопности при подсечке быстрой рыбки. Хариус не заставляет себя долго ждать. Стремительно метнувшись к плывущей на поверхности приманке, он жадно хватает ее и бросается в глубь затонка. В этот момент и надо подсечь.
Каждую минуту Рогов выбрасывал на берег серебристую, с красноватым отливом на спине, трепещущую рыбку. Когда у
него кончился запас слепней и кобылок, он выдрал из шинели пучок шерстинок, намотал их на крючок и забросил в воду. Хариусы охотно набрасывались и на эту «наживу».
Через час охотники навьючили лошадей и вывели их на проселочную дорогу. По ней вскоре догнали ехавшего «в район» колхозника и подсели к нему на телегу.
Дома Прокоп Ильич поспешил распороть тулуны. Мясо прекрасно сохранилось. Его немедленно переложили в бочки и залили семипроцентным рассолом. В таком виде оно хранилось две недели — до приезда автомашины из города.
Как было договорено раньше, охотники ждали возвращения товарищей с Улана к десятому августа. Фока и Гаврила Дани- лыч вернулись с опозданием на три дня, изможденные и исхудавшие. Им не удалось убить лося и две недели косовицы пришлось провести на сухарях.
Посетовав на свою неудачу, они поспешили к столу и накинулись на отварное мясо и молодой картофель, залитый сохати- ным салом.
 |
 |
