Вчера ночью мы сидели на кухне. Была случайная компания, кто-то привел кого-то, кто-то оказался кем-то, а кто-то откуда-то пришел. Мы хорошо проводили время. Когда разговор заходил на политику, кто-то всегда говорил: «Давайте поговорим о политике, чтобы его!».
В конце концов, нам удалось договориться. К пяти утра начали говорить.
«Я собираю статистику», — сказал мой друг из Мариуполя, — «я спрашиваю людей, которые были на Майдане, помнят ли они, почему все началось, понимают ли они, за что они вообще боролись…».
«Майдан имел смысл!» — возразила девушка из Минска, — «Я очень люблю украинский язык!».
«Да, — грустно сказал я, — мне тоже пришлось полюбить украинский язык, когда террор в школе начался с первого класса».
«У вас такое было?» — удивилась девушка из Минска, — «Кто-то насильно нас приучал говорить на украинском языке?».
Я вспомнил девушку, которая училась в элитной гимназии в Киеве, и ее испуганные глаза, когда речь зашла о притеснении русского языка. «Мы ненавидели украинский язык в нашей школе! Они пытались избавить нас от него! Я специально его выучила только чтобы доказать, что я не слабак!»
У меня не было элитной гимназии. У меня было сотрясение мозга перед началом первого класса в 90-е годы. Меня отправили в обычную школу, но когда я пытался узнать о специализированных школах, я понял, что в других школах было еще хуже. Даже английская специализированная школа, которая находилась на моей улице, закрылась в начале 2000-х годов. Вместо школы там были руины. Детей, которые пришли утром в школу, разбросали в разные районы.
Я очень хочу верить, что хорошее все-таки будет, потому что если Украина превратится в развалины, это не будет хорошо.
«Надо побывать в Мариуполе, чтобы понять, почему я не принял участие в Майдане», — сказал мой друг.
«А зачем просто посмотреть советский фильм ‘Маленькая Вера’?» — ответил я. «Ведь он показывает такой Мариуполь, что при просмотре у меня было ощущение апокалипсиса».
«Люди стояли на Майдане из-за своих убеждений», — настаивали наши друзья, которые не интересовались политикой. Он учился в хорошей киевской школе, она была из Минска.
«Лучше спойте нам песню Виктора Цоя», — попросила еще одна девушка. «Цой жив!»
«А давайте выпьем за Украину», — предложил я. «Не пуская пить!»
«Нет, — сказал я, — давайте выпьем за мир. После этого можно будет спеть Цоя».
«Что за право у вас говорить по-русски на переменах?» — спрашивала моя учительница украинского языка. «Зачем тебе разговаривать на украинском языке, если у тебя нет украинских корней? Каждый, кто живет в этой стране, должен разговаривать только на украинском!»
«Как ты можешь говорить, что у тебя плохие ассоциации с украинским национализмом?» — возмущалась девушка из элитной гимназии. «Если бы не украинский язык, он бы исчез!»
«Как было с украинским языком в Союзе?» — спрашивал мой университетский профессор, автор учебников по украинскому языку. «Он был запрещен?»
«Ты носишь вышиванку?» — удивленно спрашивали мою маму коллеги по работе, которая приехала в Киев в советское время. «Ты, что националистка? Зачем это?»
Мы пели и слушали Цоя, а также слушали разговор на другом конце стола.
«Вы просто не были в Мариуполе, поэтому вы не понимаете, почему я, украинец до восьмого колена, не полюбил украинский язык», — настаивали они.
«У нас никто навязывал украинский язык», — удивлялись дети из элитных школ.
Мы живем в разных мирах. В одном мире у школьников каждый день были унижения из-за их самоидентификации. Нам было стыдно признавать, что мы русскоязычные. Мы любили эту страну, но не хотели за нее умирать. Наша любовь была не в том направлении.
«Те, кто искренне хотел счастья для Украины, делали что-то до Майдана», — сказал мой друг из Мариуполя.
«Кто еще вытащит страну из этой жопы, если не мы?» — сказал мой друг из Польши.
«Мы любим эту страну, поэтому пришли на Майдан… несколько раз», — сказали дети из элитных школ. «Но на Майдане были и адекватные люди!»
«Почему вы не понимаете, что это было выгодно политикам?» — с ума сходил мой друг из Мариуполя.
«Мне так больно за эту страну!» — плакала девушка, которая закончила гимназию.
«Украинские стихи нигде не печатаются», — пожаловались девочки на защите работ по литературе. «Все журналы печатают по-русски».
«Мне отказали только на основании того, что я хотел написать на украинском», — удивлялся я.
Иногда мне кажется, что Украину озарило радиоактивное светило, которое раскрасило страну разными цветами. Кто-то живет в русском пространстве и влюбился в украинский язык и культуру, и считает Майдан основой всего. И я не могу их винить. Ведь я из той половины, которую русское пространство просто гнобило. И разница между мной и моими друзьями в Киеве состоит только в школах, в которых мы учились. Большинство моих друзей закончили элитные гимназии. Я не знаю, как я могу ночью пить с ними без помощи Цоя. Поэтому, даже если в будущем меня спросят: «Зачем ты научился играть на гитаре?», я, наверное, скажу: «Из-за политики». Мы все адекватные люди, просто видим этот мир с разных ракурсов, живя в одном городе, в одной стране. У меня одно обобщение — это апокалипсис.
Хорошая статья по этой теме: Украинский Майдан как репетиция апокалипсиса. Часть 1
Также можно прочитать: Украинский Майдан как репетиция апокалипсиса. Часть 2
И еще статья: Украинский Майдан как репетиция апокалипсиса. Часть 3
