Сидели мы тут вчера ночью на кухне. Компания адекватная, но абсолютно случайная — кто-то привёл кого-то, а кто-то оказался кем-то, а кто-то где-то откуда-то куда-то. Одним словом, хорошо сидели. Всякий раз, как заходили речи на скользкие темы, один из нас всё время рычал: «давайте ещё о политике поговорим, чтоб его!».
Допрыгались. К пяти утра таки заговорили.
— Я собираю статистику, — сказал товарищ родом из Мариуполя, — я спрашиваю людей, которые были на Майдане, помнят ли они причину начала событий, понимают ли, в чём суть, ради чего вообще стояли…
— Эй, — возразила девушка из Минска, — Майдан имел смысл! Я очень люблю украинский язык!
— Да, — мрачно говорю я, — мне тоже стоило серьёзных сил не разлюбить украинский, когда террор в школе длился с первого класса.
— У вас такое есть? — удивилась минчанка. — Кто-то навязывает украинский язык?
Мне вспомнилась девушка, окончившая в Киеве элитную гимназию, и её вытаращенные глаза, когда речь заходила о притеснении русского. «Да украинский язык в нашей школе ненавидели! Да его пытались вообще из нас изжить! Я его специально назло выучила!».
У меня не было элитной гимназии. У меня было сотрясение мозга аккурат перед первым классом, в девяностые годы. И отправили меня в среднюю, а попытки разведать позже обстановку на тему перехода в какую-нибудь спецшколу заканчивались пониманием, что в других ещё хуже. Английская специализированная на моей улице вообще с грохотом взорвалась в начале нулевых — подвал сдавали под склад газовых баллонов. Пришли дети утром в школу, а вместо школы — руины, ура! Правда, их потом по разным окрестным раскидали.
Слишком хорошо понимая, что если вместо Украины в буквальном смысле получится Руина, в раскиданности не будет ничего хорошего, я искренне хочу верить в то, что хорошее что-то всё-таки будет.
— У нас в Мариуполе… ну, надо там побывать, чтобы понять, почему я не стоял на Майдане.
— Да ладно, — говорю, — достаточно добрый советский фильм «Маленькая Вера» посмотреть. В нём, между прочим, в первом сиськи показали в СССР. Нет, не эротика, не порнуха, не про проституток. Просто там столько Мариуполя, что у меня при просмотре было ощущение постапокалипсиса.
— Люди стояли на Майдане за убеждения, — продолжали настаивать аполитичные, в общем, ребята, сидевшие с нами за столом: он из хорошей киевской школы, она из Минска.
— Спой нам лучше Цоя, — аккуратно попросила ещё одна девушка. — Цой жив всегда!
— А давайте за Украину сначала выпьем!
— Не чокаясь!
— Нет, — говорю, — давайте лучше за мир. Чокаясь. А потом и Цоя спою.
— Какое право ты имеешь говорить на переменах по-русски? — спрашивала моя учительница украинского. — Какая разница, что у тебя нет украинских корней? Человек, который живёт в этой стране, должен разговаривать только на украинском!
— Как ты можешь говорить, что у тебя плохие ассоциации с украинским национализмом, — возмущалась девушка из элитной гимназии. — Да если бы за украинский не боролись, он бы вымер!
— Каково было состояние украинского языка в Союзе? — спрашивал мой университетский профессор, автор всевозможных учебников по языку, своего студента. — То есть как плохое? В смысле запрещали? А за что я Шевченковскую премию получил?
— Ты носишь вышиванку, — удивлённо спрашивали коллеги мою маму, приехавшую в Киев по распределению в советское время, — ты что, националистка? Что значит просто красиво?
Мы пели-слушали Цоя, и параллельно слушали беседу на другом конце стола.
— Вы просто не были у нас в Мариуполе и не понимаете, почему я, украинец до восьмого колена, так и не смог полюбить украинский язык, — настаивали там.
— Но у нас нет никакого навязывания, — удивлялись элитные школы.
Мы живём в разных мирах.
В одном школьники каждый день терпят унижения за самоидентификацию. Нам было стыдно признавать, что мы — русскоязычные. Стыдно понимать, что мы любим эту страну, но не будем за неё гибнуть. Что любовь наша совсем не на то настроена.
— Те, кто реально хотел счастья для Украины, делали что-то до Майдана, — настаивал мариуполец.
— Кто ещё вытащит страну из дерьма, как не мы с вами?! То, что мы не украинцы, важнее всего! — уверял меня поляк, с которым мы занимались изданием поэтических журналов за несколько лет до второго Майдана.
— Мы любим эту страну, потому и приходили на Майдан… несколько раз, — уверяли нас элитные школы. — Но там были и адекватные люди, которые находились на Майдане постоянно!
— Ну как же вы не понимаете, что политикам это было выгодно? — сходил с ума мариуполец.
— Знаешь, как мне больно за эту страну?! — где-то в прошлом плакала «гимназия».
— К сожалению, украиноязычную поэзию негде печатать, — жаловались девочки на защите ученических работ по литературе. — Всем журналам нужна русскоязычная.
— Мне отказывали на основании потребности только в украиноязычной, — приходилось в ответ поражаться мне.
Иногда мне кажется, что некое радиоактивное светило, пролетая над Украиной, распространило на страну совершенно разный цвет. Кто-то жил в чисто русском пространстве, преисполнился нежной любви к прекрасному украинскому языку и культуре, и вдохновлённо считает Майдан основой всего. И я не могу их ругать. Потому что я — всего лишь из той половины, на которой русское пространство попросту гнобили. И ведь, что забавно — разница по Киеву всего-навсего в элитности школ.
Большая часть моих друзей — интеллигенция, окончившая элитные гимназии.
Я не знаю, как пить с ними по ночам, не прибегая к помощи вечно живого Цоя. Поэтому даже если я прославлюсь как музыкант на века, и меня в старости спросят «А зачем вы выучились играть на гитаре?», я, наверное, отвечу «Из-за политики».
Потому что мы все адекватные люди. Просто видим мир под совершенно разными ракурсами, живя в одном городе, вращаясь в одном социуме.
У меня только один вывод.
Это действительно постапокалипсис.
Читать по теме:
- Украинский Майдан как репетиция апокалипсиса. Часть 1
- Украинский Майдан как репетиция апокалипсиса. Часть 2
- Украинский Майдан как репетиция апокалипсиса. Часть 3
