Я стал засекать время. Оказалось, двигался я где-то со скоростью около трех метров в минуту, если это можно назвать скоростью. Сто восемьдесят метров в час. Ну, может чуть больше – иногда попадались участки с более рыхлым камышом. Пусть будет двести. Любая черепаха мне фору даст и выиграет эти скачки с запасом.
Держать строго на запад не получалось ни в какую, все время приходилось обтекать совершенно уж непроходимые тростниковые стенки. Двигаться можно было только там, где прошли кабаны. Но все равно, сейчас уже одиннадцатый час, значит, ползу я больше пяти часов, и даже со всеми зигзагами километр наверняка прошел. Должен бы давно упереться в канал, но его как не было, так и нет. Кружить я вроде не мог, направление держал по качающимся метелкам – ветер тут в это время года одного направления, северо-восточного, норд-ост, как говорят мореманы. Так-то оно так, а вдруг ветер зашел? Вдруг он повернул на южный, и задул афганец? И пру я неведомо куда, и еще месяц могу переть и никуда не выйти…
Насчет месяца я, конечно, погорячился. Помру я тут, и не через месяц, а вот-вот. Сил уже не было никаких, ноги дрожали и подкашивались, и страшно хотелось пить. Холод раннего утра был далеким воспоминанием. Теперь давила тропическая духота, с меня текло ручьями, хотя давно уже должно вытечь все, что во мне было . Мне все мерещилась моя баклажка. Баклага отменная, еще из Германии, металлическая, но в деревянном кожухе. На удивление объемистая, и вода в ней не протухает и не теплеет, только винцом припахивает – я ее люблю красным домашним вином заправлять. Но нету баклаги, осталась в палатке, и я теперь клял себя последними словами за такое дебильство.
Хотя вовсе не за это надо было клясть. Это ж надо – испугался какого-то говнюка с паршивой люшней и пошел плутать ночью по камышам. Подохнешь тут в этой вонючей жиже, и так тебе и надо. На минутку струхнул, а теперь вот плати звонкой монетой. Воистину – трусить вредно для здоровья.
Я полустоял, полулежал на камышовой стенке, отдыхая после очередного истерического рывка. Сердце постепенно успокаивалось, но пить хотелось совершенно уже невыносимо. Я вспомнил Алена Бомбара – как тот пил океанскую воду, когда пересекал Атлантику на надувном плотике. Из принципа пил. Он говорил, что хуже обезвоживания ничего нет, а от морской воды печень может лопнуть, но не сразу. А чем тутошняя вода хуже океанской?
Я посмотрел вниз. Я стоял в какой-то яме по колено, и вода в ней казалась довольно прозрачной, даже мальки какие-то кувыркались. Нет, ну отчего не выпить? Бомбар же врач. Знал, что говорил.
Я наклонился, зачерпнул ладонью воды, жадно заглотнул, потом еще и еще раз. Постоял. Привкус во рту, словно я гипс сосал, или еще какую медицинскую дрянь. Попытался сдержаться, но ничего не получилось – вывернуло меня наизнанку, аж слезы на глазах выступили. Я опять откинулся на камыши, судорожно дыша и бессильным шепотом ругаясь. Уставился в небо. Там по-прежнему ничего полезного не происходило. Все белесо, только метелки бесконечно, кругообразно болтались на фоне куска невзрачного неба. Ладно, Бомбар из меня, видно, никакой. Попробую быть собой. А раз собой, надо переть дальше, на честном слове и на одном крыле. Вперед, и с песней.
Я выпрямился, снова глянул вниз. Там мальки энергично долбали то, что я, извините, сблевнул. Омерзительное зрелище, но я все пялился на это дело, а в голове у меня ширился рассвет. Стайка мальков и то, что они долбали, постепенно дрейфовали дальше и дальше, пока не уперлись в стенку камыша. Я пошарил в кармане, нашел картонный пыж, который механически туда сунул, когда раскурочил давеча патрон, и опустил его на воду. Пыж медленно, почти незримо, и все же вполне определенно поплыл туда же, куда и мальки.
Я снова откинулся на камыши и попытался утихомирить переполох в голове. Хотя чего тут думать, все проще пареной репы. Вот тут, где я стою по колено в воде, есть течение, а значит, я стою в том самом канале, который ищу. Только я ведь хотел выйти на берег, а берега у него, оказывается, никакого и на погляд нет. Да и канала, собственно, нет, он давно где-то южнее кончился, а есть вот эти ямы с еле заметным течением и такие же камыши, как и везде, только вроде бы даже погуще и поплотнее.
Славно, славно. Хоть что-то стало ясно, но что с этой ясностью делать, полный туман. Куда податься нам, мастерам культуры? На юг, вверх по каналу? Так ведь неведомо, сколько придется пробиваться, и ямы там, небось, поглубже. Так и потонуть недолго, если в топь попасть; я ж не кабан. Я просто мудак, по грехам своим. Нет, надо выбираться туда, где суше. Пойду-ка я, как шел, а там видно будет.
