Так оно и пошло. Я уходил затемно и возвращался затемно, в сторону этой шушеры старался не смотреть даже, хотя вреда от них по-прежнему было немало. То Нинка с Татьяной опять поцапается, а рикошетом мне от Таньки достается – зачем этих вшивачей притащил с собой. То Олег ручку моего заслуженного топорика сломает, а то еще патроны начнет у меня из рюкзака потаскивать, когда меня нет, а патроны тут на вес золота. Я удивился – на черта они ему нужны? Ворон, что ли, в лагере стрелять? Оказалось потом, что не только ворон.
В общем, получился у нас с ними классический случай несовместимости, этот вечный кошмар всех моряков, альпинистов, космонавтов и прочей такой публики. По-старому это зовется cabin fever, «лихорадка в хижине». Только вместо хижины было такое большое пространство, откуда я и не хотел никуда уезжать, а они не могли. Была, правда, между нами та разница, что я о них и думать перестал, кроме как по мелочи, и балдел от дикой этой бродяжьей жизни, в которой своих сложностей и трудностей хватает, а им делать было совершенно нечего, кроме как на меня злобствовать. Ненависть в конце концов сбилась в яд на зависть кобре. Это можно было понять. Слишком глупо Олег выглядел во всей этой истории, а наблюдателей хватало. Мне бы задуматься – но кто о таких вещах думает заранее? Только когда гром грянет, золотое российское правило.
Был еще один забавный случай, когда мне пришлось ими опять заняться. Однажды ночью, только начал я у себя в палатке засыпать после тяжкого дня в поле, как чувствую, мыши по мне забегали, а одна даже по физиономии проскакала курц-галопом. Что за черт, думаю. Год тот и вправду был мышиный, лисам на радость, но этот парад был что-то из ряда вон. У меня все тело рассиропилось, так бы и нежился в спальнике, но годы бродяжьей жизни приучили, что всякие странности в природе неспроста. Кряхтя, выбрался я из палатки – и обомлел. Палаточку свою я инстинктивно поставил на бугорке, чтоб дождевая вода под нее не текла. И вот я вижу, что бугорочек мой уже остров, а вокруг все залило водой. Наводнение в пустыне! Первый случай за всю мою не самую спокойную жизнь. Возможно вода в канале резко поднялась, где-то сброс из водохранилища, или с Арала ветер нагнал, вроде как во время наводнений в Питере. Черт его знает, какая причина, но факт – вот он.
«Москвичей», видно, уже подмочило – они возбужденно перекликались в стороне и спешно снимались с лагеря. Мне тоже надо было делать ноги: вода все прибывала. Все мои шмотки были в палатке, так что я скоренько повыдергивал колышки, закинул их внутрь, взвалил палаточку, как мешок, на спину вместе с мышами – эти бедняги, небось, со всей округи на мой островок сбились – и побрел чуть не по колено в воде и грязи искать место посуше. А чего его искать, тут самое высокое место – берег канала, он вроде дамбы над плоской степью возвышается. Тут я и пристроился, а за мной и вторая бригада. Палатку решил не ставить, а повытурил оттуда мышей и забрался в нее, как в дополнительный спальный мешок.
Только я угомонился и расслабился, чувствую, Юрий меня за плечо трясет и мораль мне матерно читает: дескать, нехорошо бросать товарищей в беде, так «у нас» не делается. Ах ты, индюк надутый, думаю. Если они тебе дорогиетоварищи, так сам и помоги, а я про этих охломонов и думать забыл. Но не затевать же диспут на этические темы посреди наводнения. Да и не забыл я про них, если честно; а даже подумывал злорадно, что они, небось, терпят бедствие по полной программе. Но вот устыдил меня пролетарий физического труда. Вылез я со стоном из теплого мешка и пошел искать ненаглядную эту парочку. У них все, как всегда: Нинка занята любимым делом – истерикой, Олег без толку дергает какие-то веревочки, а барахлишко их все промокло.
Ладно. Поставил я им палатку, нарезал кучу камышей, развел костерок, пробурчал: «Сушитесь», и забрался наконец к себе в мешок, моля Бога, чтоб не случилось еще землетрясения, потому как сил у меня уже никаких не было. Аккумулятор на хрен разрядился.
