Так оно все и шло до самого, можно сказать, отчаянного и несчастного моего приключения за многие годы. Как-то Лева мне сказал, что вечером они всей толпой отправляются в камыши на засидки на кабанов, и если я хочу с ними, то никто не против. Как же не хотеть. Охота серьезная, не то, что невинных птичек сшибать.
Отправились вниз по каналу на двух байдарках, и это мурло, в смысле Олег, тоже за нами увязалось. Ребята покривились, но делать нечего. Сказали ему только, чтоб поближе к Сергею, ко мне то есть, держался. Не путался чтобы под ногами, значит.
Вылезли еще засветло – с одной байдары на левый, с другой на правый берег. Я был в той, что справа. Уговорились встречаться у лодок в полночь; первый, кто вернется, дает сигнал – три выстрела с интервалом в десять секунд, для ориентировки другим.
Пошли в камыши. Мне достался самый дальний от канала нумер, за мной Олег спотыкался, возбужденно сопел. Я оставил его на выжженной полянке среди камышей, а сам пошлепал дальше. Отошел еще на сотню метров, но там уже камыши стояли плотной стеной, и открытое место совсем небольшое, кабан проскочит – и моргнуть не успеешь. Я опять матюкнул этого обормота, из-за которого все мои несчастья. Даже хорошую засидку пришлось ему уступить.
Делать нечего, повалил купу камышей, угнездился на ней, несколько раз вскинул ружье и повел стволом, прикидывая, откуда может появиться кабан и как его стрелять в разных вариантах. Замер. Если кто не бывал на засидках, объяснять ему, насколько это нудное дело, бесполезно. Кабан – зверь неимоверно чуткий, не вовремя шевельнешься, и он пошел буровить по болоту, как торпеда, а ты можешь идти пить чай. На часы смотреть – самое последнее дело; стрелки начисто отказываются двигаться. Главное твое занятие – просеивать болотные звуки в надежде услышать наконец, как кабан переставляет ноги, чмок-чмок-чмок, а иногда и хрюкнет, добывая в грязи свое лакомство – водяной орех чилим. Он на этом чилиме вкуснейшее мясо тут нагуливает, хотя ничем не брезгует, ни рыбой, ни змеей, ни лягушками, ни падалью, ни чужими и собственными детишками.
Как начало темнеть, из камышей стали подниматься утки, летали тучами и, как назло, до того низко, хоть стволом их бей по заднице, но стрелять – ни-ни, так всех кабанов можно распугать. Однако все какое-то развлечение. Потом и утки угомонились, только изредка вскрякивали, то подальше, то совсем близко, аж вздрогнешь невзначай. Другие ночные птицы тоже подавали голоса, но редко. Где-то заплакал-замяукал шакал и скоро смолк. Еще томительнее стало, все тело затекло, а пошевелиться азарт не дает. Какой-то поздний полудохлый комар принялся звенеть над ухом; пришлось терпеть и это.
Ждал я, ждал, и дождался. Часов около десяти от меня слева, с той стороны, где остался Олег, послышались шлепающие по лужам шаги, не очень похоже на кабана, но я в тот момент ни о чем другом не думал. Сердце сразу замолотило, в ушах загудело, нервы натянулись до звона – еще не хватало, чтобы руки задрожали. Нет, так не пойдет. Я с усилием растянул губы в полуулыбку Будды – так, так, веселее, веселее – и нервишки пришли в относительный порядок. Натянуты, но без дрожи. Я вслушивался и всматривался, внимал всеми фибрами, не хуже кабана, но ничего не видел – слева мешали выступающие углом камыши – а потом ничего и не слышал. Шлепанье прекратилось. Видно, кабан что-то учуял или услышал – они же трение рубахи о тело улавливают – и остановился. В любую секунду зверь мог метнуться в заросли, и я не выдержал, посунулся, выглядывая из-за камышей, увидел шагах в двадцати на краю узкой лужи низкую стремительную тень и, уже стреляя, как-то одновременно понял две вещи: что эта тень – не кабан, а шакал, и что я безнадежно мажу.
Еще бы. В момент выстрела шакал словно сгинул, словно его и не было там никогда, и стрелял я в пустое место, заряд только грязь взбил. Но тут мне стало как-то не до этого, потому что не успели стихнуть раскаты моего громобоя, как поодаль грохнул еще один выстрел, и немного повыше моей головы по камышам хлестнула картечь. Я и подумать ничего не успел, как уже распластался на купе камыша, на которой до того сидел, и ровно вовремя: со стороны засидки Олега бухнул еще выстрел, опять застучала по камышу картечь, уже пониже, а правую ляжку что-то ожгло.
Я лежал неподвижно, уткнувшись носом в камыш, и горячечно молил об одном: ну иди, иди сюда, тварь, иди проверь, живой я или нет, посмотрим, как я всажу в тебя все четыре заряда, что остались в магазине. Но сам про себя я знал, что никуда он не пойдет. Одно дело пальнуть издалека на звук, и совсем другое – идти скрадывать другого стрелка, который со смаком влепит тебе из засады заряд в брюхо, и спи спокойно, дорогой товарищ. Такие эпизоды автоматически проходят, как несчастный случай – он сам будет виноват, потому как не имеет права сходить с номера до конца охоты. Меня и судить не будут.
Так я лежал лицом вниз, перебирая в голове всякие такие мысли и задыхаясь временами от приливов злобы. Ну ублюдок, это ж надо, столько ненависти накопить и так подло подсидеть. Ну ладно, дай только вернуться в лагерь, я из него мешок с дерьмом сделаю. Измочалю паскуду до кровавого поноса.
Минута шла за минутой, вокруг все было тихо, и я немного поостыл. А может, он сам подумал, что я стреляю в его сторону? Да ну вздор, я ж видел, как весь мой заряд взбил грязь в луже. Стрелял я практически с высоты роста в землю, абсолютно безопасный выстрел, и ни одна картечина в его сторону улететь не могла. А может, шакал туда шарахнулся, и он по нему стрелял? Опять же вздор, оба его заряда шли на высоте человеческого роста. Так ни шакала, ни какого другого зверя не стреляют. Нечего эту кашу размазывать, палил он в меня, и один вопрос только – сгоряча или давно задумал, а потому и увязался за нами в камыши, где ему делать ну абсолютно нечего… Очень, очень похоже на второе. Точно. Несчастный случай на охоте – лучше не придумать способа уделать кого-то. Если поподлее все продумать, никакой закон к тебе не подберется.
Где-то вдалеке на том берегу торопливым баском бухнули два выстрела, несколько секунд спустя еще один. Похоже, левкина пятизарядка – у него точно такая же, как у меня. Левка мужик серьезный, наверняка взял кабана. Особенно этот третий выстрел, через паузу, красноречивый: небось, лежачего добивал.
Ребята сейчас, скорее всего, начнут к Леве подтягиваться, тушу к лодке тащить. И времени уж пол-одиннадцатого, пора начинать отсюда выбираться. Только мне-то что делать? Выходить на берег тропой через засидку Олега, как сюда пришел? А вдруг этот гад затаился там в камышах и только и ждет, когда я подойду поближе – чтоб уж наверняка уложить, довести несчастный случай до конца? Ведь уйди он сейчас, за пальбу по мне придется ответить; он это понимает и удрать не рискнет. Попробовать самому его скрасть? Ни черта не получится: без шума в камышах не пройти, а на открытом месте луна высвечивает. Мишень из меня, что надо.
Получалось, выход один: пробиться через сплошные камыши, оставляя засидку Олега далеко справа, и так, косиной, выйти к каналу. Даже если лодки к тому времени уйдут, я вдоль канала всегда смогу выбраться к лагерю. Брести, правда, придется долгонько. Ну, не впервой.
Медленно-медленно, чтоб не дай Бог не затрещал камыш, я поднялся, осмотрелся. Как раз от того места, где я сделал себе засидку, уходило в камыши что-то вроде кабаньей тропы, а точнее – узенький проход в густых зарослях. Тропа, правда, вела много левее нужного мне направления. Ну, да ничего, наверняка попадется другая, поперечная. Тогда я и сверну вправо, к каналу.
