Я поглазел вслед уходящим за поворот лодкам, перевел взгляд на Изу, растянул губы в резиновой улыбке. Но ее на такую дешевку не купишь, так что я бросил хорохориться и больше отмалчивался, прижимаясь к правому берегу, скользя под нависающими над водой деревьями и лихорадочно выискивая, где бы пристать и перекантоваться, пока эта история чем-нибудь не кончится. Буду ждать хоть неделю, решил я. Ребятам все равно вверх по реке возвращаться; скажут, что и как.
И надо ж случиться такому паскудству – пошли сплошные болота по берегам; ни куска суши, где можно было бы стать бивачком. Попался один островок, и я было обрадовался: остров для нас – самое то, без лодки на нем черта с два нас достанешь. Но оказалось, он только с виду кусок суши. Станешь вроде на сухом, а через пять минут уже по щиколотку в воде. Вроде как на губке стоишь и потихоньку в нее погружаешься. И в голове у меня от отчаяния тоже какая-то то ли губка, то ли каша образовалась.
Фокусы с шумом моторов еще долго продолжались. Опять он доносился то спереди, то сбоку, а то и сзади, но постепенно стих, а я греб все яростнее, пялясь умоляющими глазами на пропитанные влагой моховые берега, поросшие кривым, уродливым лесом, совсем не похожим на ставшую уже привычной роскошно-мрачную тайгу. Вечерело, и я уж обдумывал, как мы проведем холодную ночевку в лодке, но тут пейзаж немного изменился, правый берег стал повыше, и у первого же высокого мысочка с приличными соснами я притормозил и полез на берег, подвывая от радости, как Робинзон после бури на море.
Оказалось, не мы первые дрожали от радости на этом мысу. Видно, то было единственное подходящее для стоянки место на много верст вокруг, потому как, едва углубившись в лес, мы нашли полусгнивший шалаш, совсем уже сгнившую телогрейку и вроде бы бывшие портянки. Нашлись даже рогульки для костра.
Мы торопливо поставили палатку, сварганили супец, похлебали и забрались в наш спальник-двуспальник. Я сразу выпростал правую руку и все время держал ее на шейке приклада. Не сказать, что я всю ночь не смыкал глаз – смыкал, и еще как, потому как усталость уже начала накапливаться – но и во сне, казалось, боялся проспать что-то важное, встряхивался, слушал мирное, почти неслышное посапывание Изы и до звона в ушах вникал в звуки тайги. Бесполезное, впрочем, занятие. По этому мху целый батальон может подкрасться и окружить палатку, а ты фиг чего услышишь.
Мысли же и наяву, и даже, кажется, во сне вертелись вокруг одного: как быть. Одно ясно – здесь оставаться нельзя, слишком приметное место, наверняка известное всем, кто шляется по этим болотам. Вдруг с этими беглыми кто-нибудь из местных? Могли ж они проводника захватить, если не совсем идиоты? Вот он и наведет их сюда. Нет, тикать, тикать и тикать. Только куда? Вверх, против течения, исключено, я про то уже говорил. Оставалось только вниз, но как раз там можно было напороться на такое, о чем лучше не думать.
Под утро я принял твердое капитанское решение: плыть вниз, как плыли. Постараться отыскать место соединения реки с каким-нибудь ураем – раньше мы нередко проплывали такие протоки. Свернуть в урай и по нему отплыть куда-нибудь подальше, они ж иногда на много километров тянутся. Забиться в самый глухой угол и ждать там, пока не прошумят моторы вверх по реке. Изочке сказать, что мне приспичило половить щук, или карасей, или еще чего. Поверить она, конечно, не поверит, но хоть какое-то подобие нормального хода вещей будет изображено. Ружье держать заряженным пулями. Уток не стрелять, даже если они будут садиться на концы стволов.
Так бы я все и сделал, если б не одна беда: на следующий день не попадалось никакого урая, хоть я и греб и час, и два, и пять. Ну не было урая, хоть плачь, все тянулись и тянулись те же болота, что и вчера. А потом вообще началось страшное: поднялась стрельба. Так же, как шум моторов вчера, она доносилась непонятно откуда, то с одной стороны, то с другой, но в общем было ясно, что где-то вниз по течению – там, куда нас несло медленно, но верно, как кролик ползет к удаву.
Чтоб как-то что-то объяснить Изе, я чертыхался и матерился – вот сволочи, мол, всех наших уточек перестреляют. А какие там на хрен уточки, когда впереди отчетливо и сухо трещали АКМ, то одиночными, то очередями по два-три патрона, и много реже хлестали карабины. От них-то меня как раз и пробирал мороз по коже – это у беглых карабины. Пальба то вздувалась яростным клубком, то затихала и распадалась на отдельные редкие шлепки.
Благодарение Богу, пошел дождь, сначала слегка покрапал, потом прижал сильнее. Иза спряталась в свой кокон и уже не могла видеть, как я озираюсь по сторонам и бледнею – есть у меня такое препаскудное свойство перед чем-то решительным.
Из-за этого же дождя я чуть было не пропустил устье какой-то речки, что впадала в Пелым. Я сначала принял ее за протоку урая – уж очень хотелось, чтоб был урай – но то была явно какая-то болотная речка, узкая, с еле заметным течением и все теми же топкими берегами. И черт с ней, речка так речка, лишь бы можно было подняться по ней подальше от большой реки и всей этой страсти.
Не знаю, чем я угодил Кому-то там наверху – а может, это мама вымолила – но только и в этот раз не пришлось нам все ночь мокнуть и мерзнуть в лодке посреди болота. Метров через восемьсот речка слегка повернула, и я увидал, что она идет вдоль гривы – так здесь называют длинные, иногда очень длинные невысокие холмы не холмы, а так, какие-то возвышения над окружающим болотом. То ли вправду место было хорошее, то ли я ему обрадовался, как родному, но только оно мне показалось райским – грива была сухой, каменистой и поросла отменным лесом, а не кривой болотной дрянью. Тут должно быть полно боровой дичи, но это я так, мельком подумал, с усмешечкой: может, в следующий раз удастся пострелять. Если буду мимо пролетать. В голубом вертолете.
Стрельба сюда доносилась совсем глухо, но все-таки доносилась, и теперь, когда лодка не петляла вместе с рекой, стало ясно, что стреляют в одном и том же месте, хоть и трудно сказать, на каком расстоянии. Шлепки раздавались все реже и реже. Если я что-то понимал в военном деле, команда с катера зажала беглецов в той заимке, что упоминал лейтенант, и бандюги будут теперь отстреливаться до последнего патрона: после убийства при побеге терять им особо нечего. На месте бандитов я бы ночью пошел на прорыв. Хоть ночи северные, светлые, но дождь мог им помочь, да и никакого другого выхода особо не оставалось. Разве что песни предсмертные петь. Хотя неизвестно, есть у латышей такие песни или нет.
Тут я как в воду глядел. Часа в три, когда уж вроде все затихло до утра, вдруг вдалеке, на юго-восток от нас, взметнулась одна ракета, вторая, третья. Собственно, самих ракет я не видел сквозь тонкую ткань палатки, только свет от них, отраженный на небе. А секундами раньше бешено застрочили автоматы, теперь уже длинными, чуть не на треть рожка очередями. Может, там и были хлесткие выстрелы карабинов, но я их не расслышал, и длилось это не больше минуты-двух, а потом все стихло, только несколько раз треснули одиночные из «калаша». «Добивают на всякий случай», подумал я, а у самого руки дрожали, словно это я сам только что там орудовал.
Я осторожненько выбрался из спальника, но Иза все равно проснулась и спросила вполне осмысленно: «Ты куда, капитан?» «Спи, спи, малыш, я недалеко, на зорьку, может, карасика поймаю», пробормотал я, плотнее упаковывая ее в спальник и набрасывая сверху кое-какую одежду.
Выбрался наружу и долго-долго сидел, присматриваясь и прислушиваясь, хотя слушать было особо нечего. Только редкий шум ветра в вершинах, тоскливое поскрипывание сухой ветки да иногда стук капель. От предутренней свежести и болотной сырости я весь продрог, но упрямо сидел, пока не расслышал далекое урчание моторов. Тогда я спустился к лодке, тихонько оттолкнулся и поплыл к устью.
Там я вылез на топкий берег, привязал лодку так, чтоб ее не было видно с реки, и стоял, схоронившись за чахлой сосенкой и слушая нарастающее гудение моторов, пока из-за туманного поворота не выкатились давешние катер и моторка. На палубе катера, где потеплее от машины, сидели солдатики и лежал тот лейтенант – руки аккуратно сложены, на груди фуражка, а непокрытая голова беспомощно моталась, когда катерок встряхивало волной. Рядом с ним лежала собака, положив морду на лапы – второй не было. Как раз, когда они проплывали мимо меня, пес поднял голову и взвыл долгим, могильным воем; кто-то из ребят на него прикрикнул, но он не обратил внимания. Я пересчитал солдат; их было восемь. «Значит, четверых», подумал я и перевел взгляд на моторку. Та была чуть не вровень с бортами нагружена какой-то темной массой, только белело чье-то лицо да торчали носками в небо два сапога.
Лодки довольно ходко удалялись и уже подходили к следующему повороту, когда – не разумом, иначе как-то – я ощутил чужую правоту. Правильно Иза делает, что уезжает отсюда. Не всем тут дано жить, и нечего мучаться. Это было так же верно, как для меня невозможно уехать, хоть здесь и трупы, волкодавы и всегда за ближним углом – этот скелет с косой: в любой секунд махнет не глядя и прихлопнет тебя, как комара. Я, может, и хотел бы уехать, да не могу, и все, и не хрена эту кашу размазывать.
Лодки уже скрылись, а я все стоял, слушая шум удаляющихся моторов, как вдруг у меня над головой простучала короткая гулкая очередь, потом еще и еще. Дико озираясь, я вскинул ствол, шарахнулся в сторону и лишь через пару секунд сообразил: дятел. Он сидел на соседней сосне и бешено молотил по коре, а на меня нуль внимания. «Смотри, клюв поломаешь, тварь безмозглая», пробормотал я, залез в лодку и поплыл на стоянку.
Когда я вернулся, Иза сидела в палатке, и вид у нее был жалкий и испуганный, но я не дал ей слова сказать – навалился, как бык-производитель. Про это бы соврать или промолчать, но что было, то было. А был пожар в чреслах, как от напалма, и меня, наверно, и под пистолетом не удержать бы. Изочке, конечно, и в голову не пришло меня удерживать, и это было хорошо. Изумительно было, до боли. Хотя она немного и удивилась неистовству, какого, пожалуй, не случалось ни до, ни после. Давным-давно я и сам когда-то сильно подивился такому выбросу из-за близко фыркающей смерти – но мы об этих делах заговорили только в Москве. Там, в тепле и безопасности, я ей и изложил подробно ту старую историю.
Вот, собственно, и все. Выпало нам тогда, правда, еще много чего. Например, мы заблудились в озере Пелымский туман, огромном, как море – никак не могли найти истока Малой Пелымки, по которой потом приплыли в Южный Пелым. И еще случалось всякого-разного по мелочи. Тоже приключения вроде бы, но совсем-совсем из другой оперы. В другой раз как-нибудь расскажу.
Если до того картинки в памяти не выцветут.
