Я проснулся далеко за полночь — за окном что-то шумело, трещало, гудело… Накинув куртку, вышел во двор. Ветер гудел в кронах вековых дубов и сосен, как реактивный двигатель. Стройные березы, стоящие вдоль дороги и выхваченные ночным освещением, гнулись, словно ивовые кусты. «Все ли дубы переживут эту ночь?» — подумалось с тревогой.
Утром ветер поутих, зато пошел дождь, да сильный. Все запланированные дела пришлось отложить. Часам к десяти он прекратился. Дом мой стоит почти в центре большого поселка, а рядом большая дубовая роща, меж дубов в три обхвата стоят вечнозеленые сосны. Сто лет назад, до революции, здесь любили гулять Великий князь Михаил Романов, родной брат последнего российского царя Николая II, со своей супругой Натальей.
С каждым годом дубов становится все меньше, в последние два десятилетия одолели их болезни, внутренность гниет, они сохнут, и то здесь, то там падает очередной гигант. Обычно это случается летом, когда деревья, казалось бы, полны жизни. А посмотришь на слом — рыхлое нутро неестественно бурого цвета.
На большой площади перед воротами рынка еще издали вижу знакомую фигуру старого товарища.
— Привет, Николай Павлович! — радостно окликаю его.
Высокий, крепкий еще с виду дед в камуфлированной одежде с костылем в правой руке останавливается, услышав знакомый голос. На широком лице скупая улыбка, он смотрит на меня слезящимися бесцветными глазами.
— Здравствуй, Егорыч.
Я несказанно рад встрече. В последние годы вижу его нечасто. Раньше на охоте встречались, а теперь…
— За продуктами?
Он кивает головой.
— Палыч, наверное, рыбка закончилась? — по привычке поддеваю приятеля.
— Нет, вчера десятка полтора карасиков привез.
— А что же так мало поймал? Клев плохой?
— Клев-то был хороший, — грустно отвечает Николай Павлович, — да сам знаешь, поплавков почти не вижу. Поэтому и перешел на «резинку», леску держу в руках, чтобы чувствовать поклевку. Да не всегда это удается. А мужики поймали ха-а-ра-шо… А у тебя как дела, как сезон закончил? Много лисок набил?
— Взял пяток, висят в шкафу. А зайца не стало, жаль выбивать последних. Вот почти и не хожу. Я теперь все больше «охочусь» за письменным столом.
— Это как?
— Пишу об охоте, печатаюсь в журналах.
Николай Павлович вроде и рад моим успехам, но не понимает, как это здоровый пятидесятилетний мужик может жить без охоты.
— Видел на рынке супругу Сергея Павловича, сказала, совсем муж перестал охотиться. Я вот думаю, может, собрать вас вместе да выбраться на поля?.. Помнишь, сколько мы выхаживали за выходные? Мне же тогда было как тебе (в голосе его слышу нотки укора).
«Ну как не помнить, старый ты мой дружище, разве такое можно забыть?!»
…Нас, троих молодых парней за двадцать с небольшим, двух Сергеев, Павловича и Михайловича, меня и на четверть века старшего нас Николая Павловича подружила общая страсть. В восьмидесятые годы прошлого века любимой охотой миллионов была охота на зайца. Несмотря на химизацию полей, браконьерство из-под фар, русака каждый год плодилось немало. За день поднимали самотопом десяток, а то и больше, редко возвращались домой без добычи.
Николай Павлович, как самый опытный, играл в нашей компании первую скрипку. Он заставлял подойти к одинокому кусту в поле, незапаханному клоку соломы или куску стерни на зеленях, хотя они были далеко в стороне; показывал, где заяц выбирает место для лежки в логу, как лучше топтать пахоту… Благодаря ему мы узнали, что есть русаки-«сторожа», есть — «механизаторы».
Первые любят ложиться на маленьких заброшенных кладбищах вымерших деревень, вторые — на тракторных станах колхозов и совхозов. Он был для нас, как когда-то для него дед Петр Семенович, приучивший внука к сбору грибов, к рыбалке и охоте.
Дед бродил по полям и лесам еще с берданкой, знал все места в округе, где растут белые грибы и клюква, на каких участках речки Крапивна больше рыбы, где водятся тетерева, а где глухари… С Николаем Павловичем мы строили в лесу кормушки для зверей, солонцы, заготавливали веники и рябину, развозили их, а также зерноотходы для подкормки зверей и птиц зимой.
В охоте по чернотропу самотопом наипервейшая задача — понять, какие места в этот день зайцы предпочли для лежки. Ведь как бывает: то поднимаешь русаков из стерни, неделей раньше они лежали в пахоте, а в предыдущие выходные, как сговорившись, в логах.
Иной раз с утра до вечера ноги бьешь, а так и не разберешься, где искать. Полдня по полям и ложкам мы проходили впустую. Была с нами пегая гончая, но смысл охоты десятимесячная Чайка только-только начала постигать. Проходя мимо овчарни у деревни Петрилово, услышали призывные крики работающих людей. Николай Павлович направился к ним, а вскоре вернулся озабоченный:
— Говорят, на лугу каждое утро видят зайцев.
Я с сомнением осмотрел небольшой, гектаров десять, весь в кочках лужок, лежащий между деревней и овчарней.
— Посмеяться решили, — сделал скоропалительный вывод.
— Как знать, как знать… — задумчиво произнес мой более опытный приятель и наметил план «кампании».
За какой-то час мы подняли пять зайцев, лишь двое ушли подобру-поздорову. Четвертого взяли через пару часов в другом месте. После чего я на радостях предложил:
— Палыч, присядем перекусить, от обеда еще осталось.
Совсем с другим настроением, не то что четыре часа назад, я набросился на еду; товарищ скромно пьет чай с бутербродом.
— Палыч, ты чего стесняешься?
— Да не хочу я, у стариков нет такой потребности в еде. Доживешь до моих лет, узнаешь.
Бывали у нас и курьезные случаи, как без них… Однажды охватили мы лог: Николай Павлович шел низом, Сергей, который тоже Павлович, и я по краям подступивших к логу полей. Из высокой стерни поднялся русак, я отдуплетил, но мимо. Русак — в лог, в еще более высокую побуревшую траву. Выстрелил Николай Павлович, да куда там.
Заяц выскочил на узкую дорогу среди травы, по которой и шел наш наставник, и, видимо, одурев от пальбы, свернул… на охотника. Летит русак как на крыльях, я жду выстрела, а Николай Павлович опустил ружье и смотрит на зайца, который чуть не сбил его с ног.
— Стреляй же, чего ждешь?!
— С чего?! Ружье разряжено!
— А второй патрон?!
Он открывает двустволку, сокрушенно охает, качает головой:
— Как же я так сплошал?! Я же думал, что два раза стрельнул.
Посмеялись мы беззлобно от души да и пошли дальше.
А затем я увлекся охотой на лисиц с подхода, «изменив» своим друзьям. Но после выходных обязательно созванивались, интересовались успехами каждого. И частенько слышал от Николая Павловича настойчивые просьбы сходить на русака. Иногда соглашался, и тогда вновь вдвоем, втроем или вчетвером, в зависимости от занятости двух Сергеев, топтали поля, лазали по заросшим логам.
Палыч ходил всегда, несмотря на ветер и мороз, грудь нараспашку, две верхние пуговицы в куртке расстегнуты. Высокий, широкоплечий, казалось, износу ему не будет. Нельзя сказать, что был очень удачлив в охоте, но сколько в нем было страсти! Ее хватало на всех нас. А летом он пропадал на озерах, либо собирал грибы. Наверное, первый в поселке узнавал, что по лесополосам пошли боровики — колосовики. Причем ездил всегда на стареньком велосипеде. А на мои удивленные вопросы отвечал, что спать нужно поменьше.
Однажды он пожаловался, что плохо видит мушку.
— Пора, наверное, сменить очки, — посоветовал ему тогда.
Но все оказалось сложнее и страшнее: моему товарищу дали направление в глазную клинику.
Он долго раздумывал, ехать или нет. Но стоило ли осуждать его за нерешительность? Когда на пенсию враз обнищавшей стране можно было только существовать. А Николай Павлович еще помогал дочери поднимать двоих детей, у которых при валке леса трагически погиб отец.
Однажды после длительного перерыва он позвонил: приехал из клиники после операции, врачи строго наказали в течение года остерегаться тяжелых физических нагрузок.
— Так что, — голос его был печален, — желаю тебе успеха в этом сезоне.
…Через год он пригласил меня на охоту — разве мог я отказаться? Теперь он стрелял с левого плеча — правому глазу так и не возвратилась острота зрения. Но легко ли в шестидесятилетнем возрасте приобретать новые навыки?
Когда руки за сорок лет привыкли вскидывать ружье к правому плечу, указательный палец правой, а не левой руки, находить спусковой крючок… Тяжело было видеть, как он неуклюже, словно с палкой, обращался с ружьем, с выстрелом обычно запаздывал, но старался не показывать своей досады.
— Ничего, — бодрился Николай Павлович, — в следующий раз попаду.
Но подходил следующий раз, и еще следующий, и опять следующий… А затем он стал, чего раньше не замечал, изменять охоте, теперь все чаще ездил на рыбалку. А на мои вопросы отшучивался: жена, мол, ухи хочет…
Минул год, другой, третий… Однажды Николай Павлович зашел ко мне на работу. Подслеповато щурясь, он оглядел кабинет, здесь я или нет?
— А-а, Палыч! Заходи. Давненько тебя не видел.
Он молча поздоровался за руку, уселся на стул, достал очки с давно вышедшей из моды оправой и только тогда ответил:
— Из больницы… Направляют на ВТЭК — глаз совсем перестал видеть.
— Это какой, правый?
Николай Павлович тяжело вздохнул:
— Ты же знаешь, что правый три года вообще почти не видит. Левый. Видно, берет свое старость…
— Да какие твои годы, Палыч! До семидесяти еще лет пять, наверное? — с наигранной бодростью произнес я.
— И вроде не стар еще, и сила в ногах есть, а глаза не видят.
Он опустил голову, губы его дрогнули, и я воочию убедился, как старит человека беда.
— Через неделю открытие охоты, — Николай Павлович, справившись с волнением, вновь смотрел на меня, — возьмешь с собой?
Та охота стала для него последней. После операции на левом глазу, чтобы не бередить душу, отдал ружье внуку, а сам полностью переключился на рыбалку. Со временем и левый глаз стал видеть все хуже и хуже.
Я смотрю на Николая Павловича и с грустью отмечаю, что стал он сутулиться, во взгляде появилось выражение неуверенности.
— А в целом как себя чувствуешь? Ноги ходят, руки работают? Восемьдесят уж скоро?
— В следующем году, — он замолкает на минуту, словно собираясь с мыслями. — Все ничего, если бы не глаза. Как-то шел недавно мимо техникума, а в изгороди не могу найти прохода. Хожу взад-вперед, нет его. Словно туман в голове. И пришлось через забор лезть. Хорошо, что невысоко.
— К дочери не думаешь перебираться?
Николай Павлович (несколько лет назад похоронил супругу) отрицательно качает головой:
— Пока силы есть рыбачить, буду жить в своем доме.
«Эх, Палыч, Палыч, старый мой товарищ! — с грустью размышляю я, идя домой. — Как мне жаль тебя. Что с нами делает жизнь… Правду говорят: не бойся смерти, бойся старости».
Домой я возвращаюсь по дубовой роще, делая километровый крюк. В конце ее, где дубы стоят наиболее часто, вижу поверженного великана. Да, время не щадит их. Что уж говорить о человеке…
Анатолий Гуляев13 октября 2015 в 12:30
