Пока я тут отходил душой и телом у ручья, бандиты ушли вперед на два дневных перехода, но меня это мало волновало. Я  знал, что они подолгу валяются утром, идут медленно, нелепыми зигзагами, рано становятся на ночлег выпивать и закусывать, двигаются часов шесть в день, от силы семь. Теперь им еще придется тащить груз, шерпа у них больше нет. Шерп вот он, с большой бациллой мщенья в душе. Я смогу идти налегке хоть десять, хоть двенадцать часов в день. Дома на охоте я мог рыскать по степи с четырех утра до десяти вечера; правда, ухаживался вусмерть, еле ногами шевелил, когда шел домой. Здесь надо с этим полегче, в расчете на долгую охоту. Опять же мне не надо будет мотаться в поисках брода через притоки, я и вплавь переберусь. Все это вдохновляло, и я уже был готов копытами землю рыть. Первым делом надо выяснить, что там впереди и вокруг.

Я огляделся. Неподалеку поваленное бурей дерево оперлось кроной о ствол векового кедра, высившегося над всей окружающей толпой дерев на манер Лемюэля Гулливера среди лилипутов. Пожалуй, самое то, что нужно. Я вскарабкался по наклонному стволу, сколько мог, потом перебрался на кедр – тут я чуть не сорвался и некоторое время провисел, мертвой хваткой уцепившись за ветку. Выше, выше, и наконец я влез на самую вершину, которая медленно ходила под ветром из стороны в сторону, и мне стало немного жутко. Было такое ощущение, что весь мир покачивается туда-сюда. Я страх как любил лазать по деревьям, высоты боялся мало, но здесь было уж очень высоко и шатко. Да и слабоват я еще был, как бы головка не закружилась. Продолжить чтение →

Почему-то все думают, что медвежья охота – это когда ты охотишься на медведя. А у меня как-то все наоборот: сам на медведей почти никогда не охотился, в основном медведи охотились на меня.  И за сорок лет скитаний по диким местам таких печальных случаев накопилось порядком.  Повезло, можно сказать.

Не то чтобы медведям в нашей большой и красивой стране вообще нечего было делать, кроме как охотиться на людей. Но что-то в этом есть.  Медвежье население у нас очень большое, людское, пожалуй, еще больше, и когда эти два вида пересекаются, кончается все не всегда так мирно, как в цирке на Цветном бульваре.  Как говорил мой друг-хохол, «могуть быть жертвы».

Это не я один заметил. Когда бродишь по диким российским просторам, практически у каждого редкого встречного есть в запасе пара забавных медвежьих историй, которыми он тебя непременно угостит.  Особенно если путешествуешь в компании дамы, до судорог боящейся животных крупнее мыши. Или мельче. Не говоря о мышах как таковых.  Тут уж рассказчик входит в полный раж. Продолжить чтение →

Я осторожно двинулся по этому проходу, тесному до того, что приходилось по нему проталкиваться изо всех сил и двигаться большей частью бочком. Через минуту я был весь в мыле. Тут, наверно, надо по мере сил описать, что такое аральские камыши, иначе остального не понять. Вот говорят – тонкий, как тростинка; так вот это точно не про аральские тростники. Старые камыши  тут мощные, толстые, метра четыре-пять высотой, но главное – растут до того плотно, что местами ствол ружья меж ними не просунешь, не то что самому пройти. Сплошная стена неведомой толщины.

В такую вот стену я в конце концов и уперся. Был проход, да весь кончился. Невпротык. Пришлось поворачивать назад.

К тому времени я уже выбивался из сил, весь взмок и еле-еле протискивался меж двумя стенками, а сам понемногу зверел. Ну, думаю, выберусь на старое место и попру на засидку Олега, стреляя перед собой от живота веером – небось, навалит в штаны и побежит. Попасть не попаду, но перепугать перепугаю. Так и надо было с самого начала сделать, да кто ж его знал… Продолжить чтение →

Грубые ребята, эти бурые медведи на Аляске.  С соседней сопки в бинокль и то жуть смотреть на их ужимки перед боем, клацанье стилетами-клыками, рык, мотание огромных голов, замах чудовищных лап и прочее безобразие.  Одного я сразу окрестил Старый Бандюган – он точно потянул бы за полтонны.  Юный Любер поскромнее массой, но только в сравнении.  Недостаток массы он возмещает дурью. Кидается вперед, словно Бандюган ему – тщедушный христианин на римской арене.  Этот старина просто монстр какой-то, сомкнул клыки у молодого на загривке да как кинет его через член, ну словно овчар котенка, в сугроб подале. А тот не унимается, кусаться лезет, ну не придурок ли. Вот и схлопотал боковой справа, кровь на снегу фонтаном. На этот раз дошло, и малый дал деру в заросли. Мол, мы еще встретимся.

Победитель, остывая, помотался взад-вперед по рингу. Многопудовые мяса страшно перекатывались под мохнатой шкурой.  Во мастодонт.  Метра три от носа до хвоста, не мене.

Я опустил бинокль.  Проводник Майкл мотнул головой – вперед, мол, орлы – и споро заскользил вниз на коротких ногах. За алеутом Михаил, такой же плотный и коренастый, только рыжий.  Он тут главный, потому как молодой, крутой и денежный.  Я скромненько замыкающим. Я что, доцент в должности юнги, переводчик-фоторепортер, как говорится, с возложением на такового обязанностей прислуги за все, включая погоду. Только это уж дудки, хоть я и безоружный.  Ну где мне взять столько штук зеленых проводнику да за лицензию, не считая пролета.  А так мне самому платят. Не сказать, чтоб густо, но я бы и сам приплатил за посмотреть такую охоту.  Приплатил бы – если б было чем. Продолжить чтение →

Было уже далеко заполдень, когда я выбрался на плоскую вершину кряжа. Это место еще больше напоминало настоящие горы; из земли выбивались замшелые скалки, и я вскарабкался на одну из них, похожую то ли на шлем, то ли на тюбетейку. Камень этот возвышался над окружающими деревьями, и вид был даже повеселее того, что я разглядывал утром с кедра. Да и дышалось тут совсем не так, как внизу: подувал свежий ветерок и относил комарье; это само по себе было чистое блаженство. Бормоча что-то подходящее – “Вот взобрался я на вершину, Сижу здесь радостен и тих…” – я сел на нагретый солнцем камень, потом, захлебываясь слюной, достал свою вкусную копченку с черемшой и принялся жевать.

Отсюда было видно, что маршрут я выбрал в основном правильный. Прямо от этой точки начинался довольно крутой спуск, и у подножья горы четко видно было, где темнолесье речной долины поворачивало вправо и начиналась та петля, которую сейчас обходили – или уже обошли – мои враги. Судя по тому, как далеко на юг уходила река, обогнать меня они не должны, но кто знает. Может, Капказ действительно решил поспешать, чтобы не упустить золотодобытчиков. А могли и просто водку допить, и теперь им и делать особо нечего, кроме как переть и переть. Все могло быть.

В небе над речной долиной, под белым пышным облаком, почти вровень со мной, кружила какая-то темная точка. Очень может быть, то был Nevermore, но мало ли кто тут может трепыхаться в небе в такой погожий денек. Орел какой-нибудь, или коршун.  Хорошо, небось, быть орлом. Кой черт орлом – живым бурундучком, и то славно. Куда лучше, чем кормом для червей или двуногих трупоедов. Удавлю гадов. Продолжить чтение →

Что сказать о бурых медведях? Не-пред-ска-зу-е-мы, вот и все о них. Ничего определеннее не скажешь. Случись встретиться с мишкой  в лесу, девять из десяти постараются убраться подобру-поздорову, особенно если начать палить в воздух, лупить по дну ведра или поднять дикий визг, как это делают деревенские девы, когда идут по ягоды, а натыкаются на нечто такое вот, из себя мохнатое.  Девять из десяти – а ну как сразу напорешься  на того, десятого?

Один мой старинный знакомый перестрелял на своем веку добрую сотню косолапых. Так вот он говорит, что терпеть их не может именно по этой причине: никогда не знаешь, что у него на уме. Иногда он трусливей зайца, иногда свирепей самого себя.  Так старикан и говорил: «Столкнешься с ним на узкой тропинке и никак не скажешь по его роже – любопытствует он просто или мылится тебя разорвать; только ли он вывалился на тропу или часами тебя скрадывает, чтоб закусить человечинкой».  И вообще Трофимыч предпочитал тигров и волков: с теми хоть всегда ясно, как и что.

И я очень даже понимаю, почему таежники посмеиваются, а иные внятно матерятся, когда слушают барышень из телика – про то, какие мишки милые, добродушные, безвредные и даже где-то полезные. Санитары леса, в общем. И его украшение. Мухи не обидят. Не знаю, как насчет мух, но людей они точно обижают. Иногда до смерти. Продолжить чтение →

Пока возился, я согревался движением, а тут скоро начал подрагивать, и чем дальше, тем больше, пока не затрепетал, как паралитик. Я свернулся плотным клубком, удерживая тепло, засунул холодные руки под мышки, но дрожь не унималась. Интересную вещь я заметил: когда человек жестоко мерзнет, он глупеет космически быстро и неотвратимо. Так и чувствуешь, как клетки мозга одна за другой отключаются.  Ну ничего достойного не приходит в голову. Сплошной примитив на грани идиотизма. Насчет того, что хорошо бы набить рожу Олегу, про то и говорить нечего, это естественно и не обсуждается, но и остальное на том же ментальном уровне. Ничего возвышенного.

Я где-то читал, что на большой глубине, где уж действительно холодно, аквалангистам приходят в голову разные гениальные идеи. Например, а почему бы не дышать кислородом прямо из воды, ведь в воде полно растворенного кислорода, рыбы ж им дышат? И некоторые сдирают маски. Меня вот тоже озарило: и чего я тут мерзну, ведь можно зажечь камыш и прекрасно согреться. Хорошо хоть с верхнего этажа кто-то издевательски подначил: Конечно зажги, отчего ж не зажечь. Заодно отмучаешься, тут в дыму и задохнешься.  От огня не уйдешь, испечешься не хуже утки по-пекински. Шакалы оценят.

Согреться все же надо было, и я слез с кучи и начал делать приседания. Тут я заметил, что в правой ляжке что-то мешает, вроде как бы торчит и даже болит при движении. Я так и замер с открытым ртом – вспомнил, как меня ожгло, когда Олег второй раз пальнул. Ах ты ж паскуда, думаю, зацепил-таки, крыса белобрысая. Я пощупал отвернутый верх ботфорта: точно, дырка. И в штанах дырка. Я приспустил брюки и пошупал бедро. Мокро, а в одном месте под кожей катается что-то твердое. Продолжить чтение →

Славная речка Молога, только течет она не совсем туда, куда надо бы. Если плыть от Бежецка, или от Максатихи, как плыл я в этот раз, то направление все больше на северо-восток, и ветер в августе тоже с северо-востока, так что получается сплошной мордотык, и грести утомительно, особенно если ты на резиновой лодчонке и она парусит, как сволочь.

А в остальном все очень даже ничего, речка тихая, малонаселенная, по берегам леса хвойные и разные, в лесу грибы-ягоды, в воде рыба, в осоке и в рогозе утки. Дождичок бывает, но не сплошь, а так, побрызгает да перестанет; никаких этих круглосуточных осенних безобразий. Ну и красота, конечно. Красотища душещипательная, аж грести забываешь – накатывает эдакий ступор с широко раскрытыми глазами. Кучерявые беленькие облачка выстраиваются в элегантные ряды во все небо, квадратно-гнездовым способом, потом медленно и затейливо перестраиваются, словно хороший кордебалет или зримый Бах, до того все гармонично и гипнотично.

А у меня еще на все эти приятные мелочи наслаивалась сладенькая ностальгия. Лет за десять-пятнадцать до того, где-то в восьмидесятых, еще до суматохи перестройки, я тут уже плавал, от Бежецка до Пестова. Всякие шероховатости стерлись, и то плаванье вспоминалось, как сплошной залет в рай. Почему-то на память приходили главным образом встречи, и все какие-то сугубо приятные. Продолжить чтение →

Ухрюкался, я конечно, дико, но все же, похоже, начинал отходить физически, отмякать от недавних передряг, потому что под утро мне снились девочки и даже явно женщины, сначала немного неопределенные, полуголой гурьбой или хороводом, а потом выплыла Лилечка, отсвечивая пышной попкой под какими-то чахлыми, абстрактными кустиками. Только у нас ничего не получалось, и это даже во сне казалось удивительным и неправдоподобным, потому что в жизни, честное слово, все иначе. Лилечка была старше меня на два года, уже на втором курсе института, и лет на десять опытнее, так что получалось как раз все и даже больше, в самых разных местах, удобных и не очень, и не без экспериментов. Зря я, что ли, изучал the Kinsey report  зимой в Ленинке, хотя Лилечка и без Кинзи до всего дошла своим крестьянским умом. А может, имела хорошего учителя или целую толпу наставников. Девичья душа – еще те потемки. Царь Соломон, и тот не разобрался.

У нас с ней была сумасшедшая любовь и все такое, аж тестикулы вспухают при одном воспоминании – то, что по-английски называется blue balls, голубые яйца. Но вообще-то Лилечка практичная девочка и иногда мне выговаривала, что ей нужен мужик, чтоб как за каменной стеной, а я что, тепличное растение, стихоплет на всем готовом у мамы с папой, и молоко еще на губах и везде не обсохло. Очень мне хотелось ей доказать, что я не такой, что я ого-го какой конквистадор. Вот и доказал, вот и барахтаюсь в этом жидком таежном навозе. Продолжить чтение →

Костерок горел исправно – невидно, но жарко. Вода в котелке еще не булькала, но уже припузыривалась на дне, скоро заходит слоями, и можно засыпать. Я вытащил из рюкзака суповый пакет, посмотрел на бычью морду в фас, подкинул в ладони. Один супец сегодня жидковато будет. Чуть не девять часов махали веслами, поджилочки так и гудят. Вытащил вторую морду, надорвал оба пакета и снова застыл, пялясь в котелок, как авгур какой-нибудь.

В ушах зудел щебет. Рутинные дела: я кашеварю, Саня лепит палатку,

супруга моя щебечет. Разделение труда.

— Вы знаете, Саша, мне иногда так жаль городских жителей, которые никогда не видели всего этого. – Сценичный жест в сторону медленно тонущих в пасмурной вечерней сини хребтов. Интересно, как она сама их видит, с ее диоптриями. Я знал эту тираду наизусть, сам ее когда-то выдал в наивную, неосторожную минуту, и теперь ежился, ожидая продолжения. – Ведь это все равно, что лишить себя какого-то органа чувств, какого-то духовного измерения. Все равно, что обокрасть себя неверием в Бога, или Высший Разум…. Продолжить чтение →

Разбудил меня предрассветный холод  и отдаленная, еле слышная пальба. Значит, мужики вышли стоять утреннюю зорю. Откуда доносились выстрелы, по-прежнему не понять, но теперь мне это и ни к чему: вверху проносились привычные утренние тучи дичи, иногда над самой головой, чуть шапка с башки не слетала. Все они держали путь на море, значит, на север; теперь я точно знал, где этот самый север есть, и это было хорошо. Мне надо на юг, но лет скоро кончится, опять будет не понять, где что.

Умнее всего – мне так тогда показалось – идти на запад, спиной к рассвету. Так я должен скоренько выйти к каналу. Не мог же я вчера слишком далеко от него отойти, не та скорость. А на канале я уже практически дома, часа за полтора до лагеря доберусь. Главное – выбиться за эти проклятые сплошные стены камыша. Да и ребята могут придти на лодках на поиски. И я тронул на запад.

Как я ни тщись, а описать это продвижение в камышах доходчиво вряд ли удастся. Можно, скажем, представить себе битву при Измаиле, где турки и русские сбились в такую толпу, что мертвые качались вместе с живыми, а живых носило только качанием толпы, а не своей волей. А мне надо было именно по своей воле. Я расталкивал камыши плечом там, где они были хоть чуть пореже, но часто плечо просто отскакивало, и никакого продвижения не получалось. Пытался валить камыши себе под ноги, в болотную жижу, но быстро понял, что так скоренько вымотаюсь вусмерть: камыши стояли твердо, как римские легионеры, и бороться с ними – все равно что мамино пианино на спине на десятый этаж таскать. Продолжить чтение →