Нас было трое, но только у меня были болотные сапоги, подвязанные ремешками к поясу; у остальных – до колена. Вздувшиеся апрельские потоки в горах были глубоки, и я всё думал, какой я умный, а друзья – придурки. А потом мы подошли к первому ручью из тех, что поглубже, и тут оказалось, что мой святой долг – перетащить друзей на тот берег на собственном горбу; у меня ж болотные сапоги, ведь так? Логика неотразимая. Я молча нагнулся, друг, который покрупнее, радостно взгромоздился на мою широкую спину и весело поехал через быстрый шумный поток, полный скользких невидимых валунов, а мне все мерещилось, что я гнусь под весом концертного рояля и если что не так, то он меня тут и расплющит. Потом я вернулся ещё за одним роялем, а затем перетащил ещё наши три рюкзака; те потянули всего лишь на кабинетное пианино.

Так оно и шло час за часом. В низком, близком небе вспыхнула вечерняя звезда, потом исчезла. Лес пошёл гуще, мрачнее, холмы повыше, под ногами чаще похрустывал снег, но всё равно то были отдельные проплешины, а так всё больше мох, старая добрая скользкая грязь, да ещё бурелом. Двигались медленно и спотыкливо, фыркая, когда невидимые ветви хлестали по лицу и норовили выколоть глаза. Я всё время прислушивался – не лепечет ли где-нибудь впереди ещё один поэтический ручей. Прислушиваться особо не приходилось, и я снова и снова таскал рояли. Добродушные шутки веселили всё меньше, и Николай, по прозвищу Фокс, утешил меня: Продолжить чтение →

Так оно все и шло до самого, можно сказать, отчаянного и несчастного моего приключения за многие годы. Как-то Лева мне сказал, что вечером они всей толпой отправляются в камыши на засидки на кабанов, и если я хочу с ними, то никто не против. Как же не хотеть. Охота серьезная, не то, что невинных птичек сшибать.

Отправились вниз по каналу на двух байдарках, и это мурло, в смысле Олег, тоже за нами увязалось. Ребята покривились, но делать нечего. Сказали ему только, чтоб поближе к Сергею, ко мне то есть, держался. Не путался чтобы под ногами, значит.

Вылезли еще засветло – с одной байдары на левый, с другой на правый берег. Я был в той, что справа. Уговорились встречаться у лодок в полночь; первый, кто вернется, дает сигнал – три выстрела с интервалом в десять секунд, для ориентировки другим.

Пошли в камыши. Мне достался самый дальний от канала нумер, за мной Олег спотыкался, возбужденно сопел. Я оставил его на выжженной полянке среди камышей, а сам пошлепал дальше. Отошел еще на сотню метров, но там уже камыши стояли плотной стеной, и открытое место совсем небольшое, кабан проскочит – и моргнуть не успеешь. Я опять матюкнул этого обормота, из-за которого все мои несчастья. Даже хорошую засидку пришлось ему уступить. Продолжить чтение →

Какой-то зулус прямо в палатке молотил мне в ухо свою щелчковую песню из тех, что слышно за две мили, и я подумал – вот я снова в Южной Африке. Но что-то тут было не то, я ж никогда не был в Южной Африке, и зулусов в палатке вроде не было, а щелк продолжался уже под черепом.  Я изрыгнул какую-то похабель, и все стало на место: мат был русским, я сам скорее всего русский, а щелкун – волжский соловей. Чудный голос и чувство гармонии, но миниум такта. Ни малейшего понятия, когда петь, а когда и заткнуться.  “Заткнись!” хрипло заорал я. Череп чуть не отскочил, а этот мелодист – нуль внимания, ни одной шестьдесятчетвертой не пропустил.  “Начищу клюв”, решил я, расстегнул входное полотнище, высунул голову – и так и замер на четвереньках.

Вчерашний ливень умыл мир до блеска, а солнце отполиролвало его до немыслимой красоты, словно рекламу в “Лайф”. Даже Эол или как там его замер от восторга, не дрожат листы, или кусты. Перевернутая вселенная в реке, прорисованная до мелочей, выглядела вообще эксцентрично и неотразимо. Куда уж нашему евклидову миру.

Душа моя воспарила так, что я еле поймал ее за пятку и водворил на место.  Я простил певцу все его грехи (ему и на это было плевать), выполз на свет Божий и постоял, растворяясь всем существом в этом раю.  Еще бы пару Евочек перед завтраком, вздохнул я, но тут же завопил, как каннибал, и ухнул с разбегу в речку. Продолжить чтение →

Пока я тут отходил душой и телом у ручья, бандиты ушли вперед на два дневных перехода, но меня это мало волновало. Я  знал, что они подолгу валяются утром, идут медленно, нелепыми зигзагами, рано становятся на ночлег выпивать и закусывать, двигаются часов шесть в день, от силы семь. Теперь им еще придется тащить груз, шерпа у них больше нет. Шерп вот он, с большой бациллой мщенья в душе. Я смогу идти налегке хоть десять, хоть двенадцать часов в день. Дома на охоте я мог рыскать по степи с четырех утра до десяти вечера; правда, ухаживался вусмерть, еле ногами шевелил, когда шел домой. Здесь надо с этим полегче, в расчете на долгую охоту. Опять же мне не надо будет мотаться в поисках брода через притоки, я и вплавь переберусь. Все это вдохновляло, и я уже был готов копытами землю рыть. Первым делом надо выяснить, что там впереди и вокруг.

Я огляделся. Неподалеку поваленное бурей дерево оперлось кроной о ствол векового кедра, высившегося над всей окружающей толпой дерев на манер Лемюэля Гулливера среди лилипутов. Пожалуй, самое то, что нужно. Я вскарабкался по наклонному стволу, сколько мог, потом перебрался на кедр – тут я чуть не сорвался и некоторое время провисел, мертвой хваткой уцепившись за ветку. Выше, выше, и наконец я влез на самую вершину, которая медленно ходила под ветром из стороны в сторону, и мне стало немного жутко. Было такое ощущение, что весь мир покачивается туда-сюда. Я страх как любил лазать по деревьям, высоты боялся мало, но здесь было уж очень высоко и шатко. Да и слабоват я еще был, как бы головка не закружилась. Продолжить чтение →

Почему-то все думают, что медвежья охота – это когда ты охотишься на медведя. А у меня как-то все наоборот: сам на медведей почти никогда не охотился, в основном медведи охотились на меня.  И за сорок лет скитаний по диким местам таких печальных случаев накопилось порядком.  Повезло, можно сказать.

Не то чтобы медведям в нашей большой и красивой стране вообще нечего было делать, кроме как охотиться на людей. Но что-то в этом есть.  Медвежье население у нас очень большое, людское, пожалуй, еще больше, и когда эти два вида пересекаются, кончается все не всегда так мирно, как в цирке на Цветном бульваре.  Как говорил мой друг-хохол, «могуть быть жертвы».

Это не я один заметил. Когда бродишь по диким российским просторам, практически у каждого редкого встречного есть в запасе пара забавных медвежьих историй, которыми он тебя непременно угостит.  Особенно если путешествуешь в компании дамы, до судорог боящейся животных крупнее мыши. Или мельче. Не говоря о мышах как таковых.  Тут уж рассказчик входит в полный раж. Продолжить чтение →

Я осторожно двинулся по этому проходу, тесному до того, что приходилось по нему проталкиваться изо всех сил и двигаться большей частью бочком. Через минуту я был весь в мыле. Тут, наверно, надо по мере сил описать, что такое аральские камыши, иначе остального не понять. Вот говорят – тонкий, как тростинка; так вот это точно не про аральские тростники. Старые камыши  тут мощные, толстые, метра четыре-пять высотой, но главное – растут до того плотно, что местами ствол ружья меж ними не просунешь, не то что самому пройти. Сплошная стена неведомой толщины.

В такую вот стену я в конце концов и уперся. Был проход, да весь кончился. Невпротык. Пришлось поворачивать назад.

К тому времени я уже выбивался из сил, весь взмок и еле-еле протискивался меж двумя стенками, а сам понемногу зверел. Ну, думаю, выберусь на старое место и попру на засидку Олега, стреляя перед собой от живота веером – небось, навалит в штаны и побежит. Попасть не попаду, но перепугать перепугаю. Так и надо было с самого начала сделать, да кто ж его знал… Продолжить чтение →

Грубые ребята, эти бурые медведи на Аляске.  С соседней сопки в бинокль и то жуть смотреть на их ужимки перед боем, клацанье стилетами-клыками, рык, мотание огромных голов, замах чудовищных лап и прочее безобразие.  Одного я сразу окрестил Старый Бандюган – он точно потянул бы за полтонны.  Юный Любер поскромнее массой, но только в сравнении.  Недостаток массы он возмещает дурью. Кидается вперед, словно Бандюган ему – тщедушный христианин на римской арене.  Этот старина просто монстр какой-то, сомкнул клыки у молодого на загривке да как кинет его через член, ну словно овчар котенка, в сугроб подале. А тот не унимается, кусаться лезет, ну не придурок ли. Вот и схлопотал боковой справа, кровь на снегу фонтаном. На этот раз дошло, и малый дал деру в заросли. Мол, мы еще встретимся.

Победитель, остывая, помотался взад-вперед по рингу. Многопудовые мяса страшно перекатывались под мохнатой шкурой.  Во мастодонт.  Метра три от носа до хвоста, не мене.

Я опустил бинокль.  Проводник Майкл мотнул головой – вперед, мол, орлы – и споро заскользил вниз на коротких ногах. За алеутом Михаил, такой же плотный и коренастый, только рыжий.  Он тут главный, потому как молодой, крутой и денежный.  Я скромненько замыкающим. Я что, доцент в должности юнги, переводчик-фоторепортер, как говорится, с возложением на такового обязанностей прислуги за все, включая погоду. Только это уж дудки, хоть я и безоружный.  Ну где мне взять столько штук зеленых проводнику да за лицензию, не считая пролета.  А так мне самому платят. Не сказать, чтоб густо, но я бы и сам приплатил за посмотреть такую охоту.  Приплатил бы – если б было чем. Продолжить чтение →

Было уже далеко заполдень, когда я выбрался на плоскую вершину кряжа. Это место еще больше напоминало настоящие горы; из земли выбивались замшелые скалки, и я вскарабкался на одну из них, похожую то ли на шлем, то ли на тюбетейку. Камень этот возвышался над окружающими деревьями, и вид был даже повеселее того, что я разглядывал утром с кедра. Да и дышалось тут совсем не так, как внизу: подувал свежий ветерок и относил комарье; это само по себе было чистое блаженство. Бормоча что-то подходящее – “Вот взобрался я на вершину, Сижу здесь радостен и тих…” – я сел на нагретый солнцем камень, потом, захлебываясь слюной, достал свою вкусную копченку с черемшой и принялся жевать.

Отсюда было видно, что маршрут я выбрал в основном правильный. Прямо от этой точки начинался довольно крутой спуск, и у подножья горы четко видно было, где темнолесье речной долины поворачивало вправо и начиналась та петля, которую сейчас обходили – или уже обошли – мои враги. Судя по тому, как далеко на юг уходила река, обогнать меня они не должны, но кто знает. Может, Капказ действительно решил поспешать, чтобы не упустить золотодобытчиков. А могли и просто водку допить, и теперь им и делать особо нечего, кроме как переть и переть. Все могло быть.

В небе над речной долиной, под белым пышным облаком, почти вровень со мной, кружила какая-то темная точка. Очень может быть, то был Nevermore, но мало ли кто тут может трепыхаться в небе в такой погожий денек. Орел какой-нибудь, или коршун.  Хорошо, небось, быть орлом. Кой черт орлом – живым бурундучком, и то славно. Куда лучше, чем кормом для червей или двуногих трупоедов. Удавлю гадов. Продолжить чтение →

Что сказать о бурых медведях? Не-пред-ска-зу-е-мы, вот и все о них. Ничего определеннее не скажешь. Случись встретиться с мишкой  в лесу, девять из десяти постараются убраться подобру-поздорову, особенно если начать палить в воздух, лупить по дну ведра или поднять дикий визг, как это делают деревенские девы, когда идут по ягоды, а натыкаются на нечто такое вот, из себя мохнатое.  Девять из десяти – а ну как сразу напорешься  на того, десятого?

Один мой старинный знакомый перестрелял на своем веку добрую сотню косолапых. Так вот он говорит, что терпеть их не может именно по этой причине: никогда не знаешь, что у него на уме. Иногда он трусливей зайца, иногда свирепей самого себя.  Так старикан и говорил: «Столкнешься с ним на узкой тропинке и никак не скажешь по его роже – любопытствует он просто или мылится тебя разорвать; только ли он вывалился на тропу или часами тебя скрадывает, чтоб закусить человечинкой».  И вообще Трофимыч предпочитал тигров и волков: с теми хоть всегда ясно, как и что.

И я очень даже понимаю, почему таежники посмеиваются, а иные внятно матерятся, когда слушают барышень из телика – про то, какие мишки милые, добродушные, безвредные и даже где-то полезные. Санитары леса, в общем. И его украшение. Мухи не обидят. Не знаю, как насчет мух, но людей они точно обижают. Иногда до смерти. Продолжить чтение →

Пока возился, я согревался движением, а тут скоро начал подрагивать, и чем дальше, тем больше, пока не затрепетал, как паралитик. Я свернулся плотным клубком, удерживая тепло, засунул холодные руки под мышки, но дрожь не унималась. Интересную вещь я заметил: когда человек жестоко мерзнет, он глупеет космически быстро и неотвратимо. Так и чувствуешь, как клетки мозга одна за другой отключаются.  Ну ничего достойного не приходит в голову. Сплошной примитив на грани идиотизма. Насчет того, что хорошо бы набить рожу Олегу, про то и говорить нечего, это естественно и не обсуждается, но и остальное на том же ментальном уровне. Ничего возвышенного.

Я где-то читал, что на большой глубине, где уж действительно холодно, аквалангистам приходят в голову разные гениальные идеи. Например, а почему бы не дышать кислородом прямо из воды, ведь в воде полно растворенного кислорода, рыбы ж им дышат? И некоторые сдирают маски. Меня вот тоже озарило: и чего я тут мерзну, ведь можно зажечь камыш и прекрасно согреться. Хорошо хоть с верхнего этажа кто-то издевательски подначил: Конечно зажги, отчего ж не зажечь. Заодно отмучаешься, тут в дыму и задохнешься.  От огня не уйдешь, испечешься не хуже утки по-пекински. Шакалы оценят.

Согреться все же надо было, и я слез с кучи и начал делать приседания. Тут я заметил, что в правой ляжке что-то мешает, вроде как бы торчит и даже болит при движении. Я так и замер с открытым ртом – вспомнил, как меня ожгло, когда Олег второй раз пальнул. Ах ты ж паскуда, думаю, зацепил-таки, крыса белобрысая. Я пощупал отвернутый верх ботфорта: точно, дырка. И в штанах дырка. Я приспустил брюки и пошупал бедро. Мокро, а в одном месте под кожей катается что-то твердое. Продолжить чтение →

Славная речка Молога, только течет она не совсем туда, куда надо бы. Если плыть от Бежецка, или от Максатихи, как плыл я в этот раз, то направление все больше на северо-восток, и ветер в августе тоже с северо-востока, так что получается сплошной мордотык, и грести утомительно, особенно если ты на резиновой лодчонке и она парусит, как сволочь.

А в остальном все очень даже ничего, речка тихая, малонаселенная, по берегам леса хвойные и разные, в лесу грибы-ягоды, в воде рыба, в осоке и в рогозе утки. Дождичок бывает, но не сплошь, а так, побрызгает да перестанет; никаких этих круглосуточных осенних безобразий. Ну и красота, конечно. Красотища душещипательная, аж грести забываешь – накатывает эдакий ступор с широко раскрытыми глазами. Кучерявые беленькие облачка выстраиваются в элегантные ряды во все небо, квадратно-гнездовым способом, потом медленно и затейливо перестраиваются, словно хороший кордебалет или зримый Бах, до того все гармонично и гипнотично.

А у меня еще на все эти приятные мелочи наслаивалась сладенькая ностальгия. Лет за десять-пятнадцать до того, где-то в восьмидесятых, еще до суматохи перестройки, я тут уже плавал, от Бежецка до Пестова. Всякие шероховатости стерлись, и то плаванье вспоминалось, как сплошной залет в рай. Почему-то на память приходили главным образом встречи, и все какие-то сугубо приятные. Продолжить чтение →