Я стал засекать время. Оказалось, двигался я где-то со скоростью около трех метров в минуту, если это можно назвать скоростью. Сто восемьдесят метров в час. Ну, может чуть больше – иногда попадались участки с более рыхлым камышом. Пусть будет двести. Любая черепаха мне фору даст и выиграет эти скачки с запасом.

Держать строго на запад не получалось ни в какую, все время приходилось обтекать совершенно уж непроходимые тростниковые стенки.  Двигаться можно было только там, где прошли кабаны. Но все равно, сейчас уже одиннадцатый час, значит, ползу я больше пяти часов, и даже со всеми зигзагами километр наверняка прошел. Должен бы давно упереться в канал, но его как не было, так и нет. Кружить я вроде не мог, направление держал по качающимся метелкам – ветер тут в это время года одного направления, северо-восточного, норд-ост, как говорят мореманы. Так-то оно так, а вдруг ветер зашел? Вдруг он повернул на южный, и задул афганец? И пру я неведомо куда, и еще месяц могу переть и никуда не выйти…

Насчет месяца я, конечно, погорячился. Помру я тут, и не через месяц, а вот-вот. Сил уже не было никаких, ноги дрожали и подкашивались, и страшно хотелось пить. Холод раннего утра был далеким воспоминанием. Теперь давила тропическая духота, с меня текло ручьями, хотя давно уже должно вытечь все, что во мне было . Мне все мерещилась моя баклажка. Баклага отменная, еще из Германии, металлическая, но в деревянном кожухе. На удивление объемистая, и вода в ней не протухает и не теплеет, только винцом припахивает – я ее люблю красным домашним вином заправлять. Но нету баклаги, осталась в палатке, и я теперь клял себя последними словами за такое дебильство. Продолжить чтение →

На правом, высоком берегу комаров по идее должно быть меньше, но это на обдуве, на открытом месте, а в плотных кустах, в сплошном безветрии, где масса травы, они жгли так же беспощадно, как и на болоте. Я вытащил из рюкзака куртку, закутался в капюшон с головой, натянул на руки велосипедные перчатки, но эти сволочи забивались во все щели, впивались в полоску между брюками и кроссовками, звенели над ухом и все жалили, жалили, доводя до сумасшествия. Не было никакого терпежу выносить эту насекомую муку. В монахи Шаолиня я бы явно не прошел – они, говорят, умели как-то вызывать трансовое состояние, в нем эти комариные глупости им были бы нипочем. А я вот не мог.

Я много чего не мог. Похоже, я не мог вот так плюнуть на все и убежать в лес, зажечь дымарь и перекантоваться ночь или несколько часов, пока эти ублюдки не укатят. Вряд ли они тут останутся на ночь. А перед отъездом прикончат ту бедную распятую девку, если уже не прикончили. Прирежут, живот вспорют, и концы в воду. Поплывет она потихоньку низом до самой Волги. Да хоть до Ирана. Может, ей уже жить осталось час или полчаса – а что я могу? Один раз уж кидался ее спасать.  Еле сам спасся. С меня пока хватит. Я старый, безоружный и один. А этих молодых козлов четверо, у них пистолет, и наверняка еще много всего, вплоть до «калашей». Просто они не успели ими воспользоваться, по дури своей. Хорошо хоть я одного успел уделать, аж дюраль погнулся. Только девице той это никак не поможет, а вовсе наоборот.

Продолжить чтение →

Поужинал я еще спокойно, только иногда налетали короткие вихри, каждый раз с неожиданной стороны, да шлепали отдельные крупные капли дождя. Я уже начал задремывать, блаженно вытянувшись на мягкой хвое, когда разразилась настоящая буря, прямо Шекспир какой-то. Сначала стало темно, словно наступило затмение солнца. Дико завыл, заревел ветер, раскачивая деревья, потом загремел гром, все ближе и громче; а еще через малое время на лес – и на мой шалаш – с водопадным грохотом обрушился ливень.

Я в щенячьем восторге выглядывал в узкий лаз, оставленный рядом с нижним деревом, прикрывавшим торец шалаша – лаз служил окном, дверью и дымоходной трубой. Гроза и буря всегда меня возбуждают до поросячьего визга, и не только когда я сам в надежном укрытии, хотя так, конечно, поприятнее. Я вспомнил, как мы с двоюродным братцем однажды вечером возвращались с дальнего поля домой и попали в такую же передрягу.  Дождь был вроде вертикальной реки, молния полыхала беспрерывно, на нас не было сухой нитки, а босые ноги разъезжались в грязи. Я стащил мокрую майку и трусы и принялся ими размахивать, горланя “Марсельезу”, но грохот грома перекричать не мог, и вообще было непонятно, что я этим хотел сказать. Тяжелые, холодные струи дождя больно секли голое тело – меня и сейчас передернуло, при одном воспоминании об этом. А еще в тот вечер на нашей улице молнией убило молодую женщину. Продолжить чтение →

Интересно все же, как черт ловит человека на пике бытия.  Подошел день, когда я шлепнул пару крупных уточек, разбил вечером бивачок на обдуве на высоком берегу, где комарье не так доставало, запалил огонь – шурпу варить, разжарился на этом огне, разделся донага и ухнул в Пелым с обрыва.  Еще и сальто скрутил. Наверно, выпендривался, чтоб снискать восхищение дамы. Или просто затмение нашло.  А у Пелыма дно, надо сказать, то ли состоит из вечной мерзлоты, то ли расстояние до нее – раз плюнуть.  Короче, схватил я там ангину – не дай Бог.  Температура, горло перекрыло – не вздохнуть, слабость, мокрый как мышь, сердце молотит, словно колибри крылышками, круги перед глазами, на Изочке лица нет с перепугу. Ситуация – хоть флаг спускай и открывай кингстоны. Но я ж был не один.

Если по уму, поход надо было кончать и возвращаться в Верхний Пелым, потому как до Пелыма Южного пятьсот км по прямой, а со всеми зигзугами вообще неизвестно сколько, то ли тысяча, то ли полторы. В смысле селений – ноль, да и что с них толку.  Но это легко сказать – вернуться.  Против течения, хоть и слабого, мне на резинке не выгрести.  Я и по течению-то не гребу, а так… уродуюсь без особого проку. Продолжить чтение →

Я вздохнул поглубже и принялся пробиваться дальше. Только недалеко я ушел. В одном месте споткнулся, с шумом плеснулась под ногами вода, и за стенкой камыша, близко до изумления, метрах в четырех-пяти, вдруг с хрюканьем и визгом сорвалось целое стадо диких свиней и пошло крушить камыши. Автоматически-судорожно я вскинул ружье, но куда я мог его направить? Разве что в небо. Стена ж кругом, да и что толку стрелять, если я ни черта не вижу, а только стою и слушаю, как удаляется этот плеск, треск и топот. Вот действительно свиньи. Так ведь человека и до инфаркта довести можно.

Я снова откинулся спиной на камыши и принялся думать. Откуда-то выплыло детское воспоминание, точнее воспоминание о читанной в детстве книжке, кажется, «Финикийский корабль» называется. Там финикийского мальчишку поймали и куда-то ведут, а ему туда не хочется; и вот он видит, как свора собак кидается в живую изгородь, где вроде бы и прохода никакого нет, и исчезает там, а он себе и думает – где пролезет собака, там и пацан проскользнет. Вырвал он руку у своего захватчика и кинулся туда же, куда и собаки, и действительно пролез.

А может там, куда проскочило целое стадо кабанов, пройдет и один человек с ружьем, дурной, но сухопарый? Правда, кабаны уходили в сторону моря, на север, а мне надо на юг или хотя бы запад, но в тот момент мне хоть в море, хоть к черту на рога, лишь бы кончился этот камышевый ад. Тут можно так выбиться из сил, что и пальцем не пошевельнешь, и опять полезет в голову эта гамлятина насчет «умереть, уснуть»… Не, Шекспир мне сейчас нужен, как муха в борще.  Мда-а, борщичка бы… Хоть с мухами. Продолжить чтение →

Я прислушался. Нигде ничто не шевелилось. Видно, охотнички и вправду кинулись меня ловить. Неизвестно, правда, сколько времени они уже отсутствуют; могут и вернуться с минуту на минуту. Если я хочу творить тут еще какие-то добрые дела, то нужно орудовать четко, без спешки, но очень, очень резво.

Номер раз: обезопасить тыл. В карманах у меня всегда полно обрывков веревок и шнура, я их зову мутузками. Мутузки – первое дело в походе; постоянно надо что-то к чему-то вязать. Трясущимися руками я вытащил пару мутузков, потом еще пару, и связал бесчувственных бандюг по рукам и ногам, связал капитально, рифовым узлом, так, что тонкие нейлоновые шнуры врезались в кожу. Оставил их там, где они были, в более или менее натуральных позах, и кинулся шарить по поляне.

Сначала к машине – пусто. Метнулся к палатке – и на тебе, там не только голенькая мадемуазель, попавшая в такую передрягу; рядом с ней еще и крупный парень лежит лет двадцати пяти. Оба связаны липкой коричневой лентой, рты заклеены, оба в синяках и ссадинах, но явно живые – воззрились на меня растопыренными в ужасе глазами. Видно, их в палатку затолкали, чтоб с проселка не было видно, если вдруг мимо кто ехать будет. Продолжить чтение →

Когда «Закон – тайга» вышла первым изданием, читатели, если что и спрашивали, то чаще всего задавали самый что ни на есть наивный вопрос: «Неужели это все правда?  Прямо так все и было?» Я изворачивался, как мог, но моей младшей сестре удалось это лучше моего.  Ее сынишка тоже приставал к ней с вопросом: «Неужели Uncle взаправду кого-то там убил в тайге?»  На это сестра ответила, не моргнув глазом: «Ну что ты, детка. Никого дядя не убивал; в книжке про это ничего нет».  И, без паузы: «В книжках вообще все не так».  Сестра у меня вообще из породы тихих юмористов, но тут она попала в точку: в книжках действительно все не так, как в жизни.

Ах, если бы все было вот так просто: слева книжки, справа жизнь, и плети себе в книжках все, что в голову взбредет.  Многие, между прочим, так и делают. Пишут про нашествие миллионов кур на русский город с небывалым названием; или про превращение людей в насекомых – или в тех же кур, кой их черт разберет.  Еще ходят слухи про какое-то голубое сало, хотя я точно знаю, что сало белое, а когда стареет, то желтеет.  А то вот есть еще мильон авторов (назвать их писателями язык не поворачивается), в основном с англо-саксонскими фамилиями, что пачками выдают бесконечные саги про приключения в воображаемых мирах, которых никогда не было и – главное – никогда не может быть. Продолжить чтение →

Утро после дождливого дня было совершенно райское, тихое и солнечное, небо голубое и бездонное, с редкими, застенчивыми облачками-последышами. О недавнем небесном безобразии напоминала только влага, напитавшая мох и почву и покрывавшая каждый листок и всякую хвоинку, так что нельзя было сделать и нескольких шагов от шалаша, чтоб тебя не окатил настоящий дождь. Едва только налетал слабенький ветерок, как отовсюду шумным ливнем срывалась капель. Снизу поднимались плотные, почти видимые испарения, наполняя воздух одуряющим запахом корней, трав и цветов, их соков, гниющего дерева, хвои и самой земли. От всего этого на душе было, как в первый день каникул.

Солнце, отмытое, отдраенное до никелевого блеска, только-только вылезло из-за гор.  Я был в самом низу, в подвале тайги, но и отсюда солнышко уже начало выгонять потихоньку мрак и холод.  Хотелось еще поваляться, понежиться, но червяк долга уже задрал голову, и я занялся завтраком. Один котелок так и простоял у меня рядом с шалашом все эти сутки, и теперь он был полным-полнехонек дождевой воды. Порядком все ж ее излилось с небес.

Я наклонился над котелком полюбоваться своим отражением. М-да. Душераздирающее зрелище. Нет, ну точно – душераздирающее зрелище. Пол-лица занимали синяки под глазами, расцветшие коричневым и гнойно-желтым. Остальное состояло из синяков калибром помельче и богатого набора ссадин и порезов.  Левое ухо – типичная цветная капуста, как у пожилого боксера. Рот выглядел особенно интересно. Губы, и без того пухлые, за что их так любила целовать Лилечка и, прямо скажем, не только Лилечка, раздулилсь на совершенно негритянский манер, но очень неровно, какими-то буграми, пересеченными кровящими ссадинами. Продолжить чтение →

Так что был я чрезвычайно рад, когда на третий, что ли, день поутру заявились к нам, а точнее к себе, хозяева зимовья – два мужичка, Петя Пикалов и его друг, забыл, как звали.  Поначалу довольно хмуро на нас поглядывали, и разговор никак не клеился. Если б я был один, могли бы и по жопе мешалкой надавать. Но Изочка была для них, как чудное виденье и гений чистой красоты в одном флаконе.  Поначалу они ее ужасно стеснялись, но она с ними щебетала, щебетала и расщебетала.  Днем они сходили за кедровыми шишками, потом их обработали и нас угостили, а с вечера за чаем-ужином начались бесконечные разговоры.

Я это давно заметил: народ в глуши словно всю жизнь ждет, чтобы выговориться перед человеком с Большой Земли. А если еще попадется неземное созданье вроде Изабеллы, то поток вообще неудержимый и нескончаемый, будь у человека хоть сколь угодно темное прошлое.  В Сибири ж других встретить трудно. Наверно, это в натуре человека – покрасоваться, даже когда красоваться особо нечем. Так, жизненная труха, ну разве что экзотичная труха.

Экзотика, конечно, мрачная. Они нам растолковали, где обиняками, а где и напрямую, что большинство народу в тех местах – потомки немногих выживших переселенцев тридцатых. Ну, известное дело: ликвидация кулачества как класса и прочие сталинские выкрутасы.  Кидали людей голеньких на мороз: выживайте, ребята, Дарвин вам в помощь. Сколько времени прошло, а все больно. Немудрено, что они на всех иных-прочих немного волком смотрят.  И ничего хорошего ни от кого не ждут; меньше всего от чужих. Продолжить чтение →

Я брел, заложив тяжелое ружье на плечи, держась одной рукой за шейку приклада, а другой за ствол. Так себя в шею ружьем толкаешь, и идти вроде бы легче. Самообман, конечно. Справа море, слева камыши, глаза б мои их не видели. Место было как-то по-особому пустынно, только шорох камыша под ветром да плеск воды под ногами. Редко-редко в камышах вспархивали утки, но стрелять их и доставать – благодарю покорно. Да и не найдешь ни черта, хоть неделю ищи. Пару змеюк разве что найдешь. Или они тебя найдут.

Солнце начало клониться все ниже, заваливаясь за растрепанные тучки, а я все волочился, только ноги заплетались сильнее и сильнее. Остановился передохнуть. Еще одна ночь в камышах, подумал я с тоской, поддергивая штаны. Штаны уже совершенно не держались, так и норовили свалиться вместе с поясом. Ощущение было такое, будто я потерял половину своего веса за неполные сутки, хотя и до начала всего этого свинства особо жирным не был.

Я пошатнулся, жалобно вздохнул, глянул вперед – и так и вперился глазами в горизонт. Там чернела какая-то вертикальная полоска, но что оно такое, разглядеть было невозможно. Ясно только, что не дерево – откуда здесь деревья, в этой помеси пустыни, моря и болота? Значит, дело рук человеческих. Сюда бы ту злосчастную подзорную трубу… Ладно, плевать. Раз на горизонте, значит, километра четыре. Добредем как-нибудь. Продолжить чтение →

Придется, наверно, рассказать эту историю до конца, хотя уже в этом пункте все вроде закруглено, порок наказан, добродетель более или менее торжествует, правда, не совсем в белых одеждах, а несколько замаранная в процессе, но жизнь, она всегда с говнецом. А вот в том, что случилось дальше, имела место некая лабуда, и есть соблазн ее опустить и на том закруглиться. Но уж давным-давно, принимаясь за эти были, я поклялся себе излагать «все как дело было», раз у меня такой жанр. Любой рассказчик знает, что не всегда кристально ясно, как же оно вправду было, и иногда кажется вот так, а немного погодя получается иначе, с небольшим сдвигом, от которого все может вообще пойти наперекосяк. И вот ты пялишься на эти картинки и не можешь взять в толк, что к чему: ведь вроде и так было, и эдак, а уж как могло бы быть, так это вообще туши фонарь. А посему лучше рассказать поподробнее, чем что-то отсечь. Тут одно утешение: если в рассказе получится эта самая лабуда, так она и в жизни была не лучше.

А было так. Ушли мы, никем, похоже, не замеченные, в тот левый приток, куда я давеча хотел было спрятаться, а потом раздумал. И перли вверх по нему весь остаток дня и полночи. Течение несильное, но когда с ним воюешь час за часом, получается довольно противно. Берега по-прежнему отменно красивые, сплошные хвойные леса, однако я это механически только отмечал, не до того было, а в основном радовался безлюдью. Места болотистые, людям там делать совершенно нечего, деревень нет. Даже рыбаки туда не суются; по болоту к берегу не подойдешь, по реке на лодке тоже не пробьешься – часты старые завалы и бобровые плотины. Мы их обносили, и это было тяжко и грязно, но я все равно потихоньку ликовал: людские глаза нам совершенно ни к чему. Продолжить чтение →