Я стал засекать время. Оказалось, двигался я где-то со скоростью около трех метров в минуту, если это можно назвать скоростью. Сто восемьдесят метров в час. Ну, может чуть больше – иногда попадались участки с более рыхлым камышом. Пусть будет двести. Любая черепаха мне фору даст и выиграет эти скачки с запасом.

Держать строго на запад не получалось ни в какую, все время приходилось обтекать совершенно уж непроходимые тростниковые стенки.  Двигаться можно было только там, где прошли кабаны. Но все равно, сейчас уже одиннадцатый час, значит, ползу я больше пяти часов, и даже со всеми зигзагами километр наверняка прошел. Должен бы давно упереться в канал, но его как не было, так и нет. Кружить я вроде не мог, направление держал по качающимся метелкам – ветер тут в это время года одного направления, северо-восточного, норд-ост, как говорят мореманы. Так-то оно так, а вдруг ветер зашел? Вдруг он повернул на южный, и задул афганец? И пру я неведомо куда, и еще месяц могу переть и никуда не выйти…

Насчет месяца я, конечно, погорячился. Помру я тут, и не через месяц, а вот-вот. Сил уже не было никаких, ноги дрожали и подкашивались, и страшно хотелось пить. Холод раннего утра был далеким воспоминанием. Теперь давила тропическая духота, с меня текло ручьями, хотя давно уже должно вытечь все, что во мне было . Мне все мерещилась моя баклажка. Баклага отменная, еще из Германии, металлическая, но в деревянном кожухе. На удивление объемистая, и вода в ней не протухает и не теплеет, только винцом припахивает – я ее люблю красным домашним вином заправлять. Но нету баклаги, осталась в палатке, и я теперь клял себя последними словами за такое дебильство. Продолжить чтение →

На правом, высоком берегу комаров по идее должно быть меньше, но это на обдуве, на открытом месте, а в плотных кустах, в сплошном безветрии, где масса травы, они жгли так же беспощадно, как и на болоте. Я вытащил из рюкзака куртку, закутался в капюшон с головой, натянул на руки велосипедные перчатки, но эти сволочи забивались во все щели, впивались в полоску между брюками и кроссовками, звенели над ухом и все жалили, жалили, доводя до сумасшествия. Не было никакого терпежу выносить эту насекомую муку. В монахи Шаолиня я бы явно не прошел – они, говорят, умели как-то вызывать трансовое состояние, в нем эти комариные глупости им были бы нипочем. А я вот не мог.

Я много чего не мог. Похоже, я не мог вот так плюнуть на все и убежать в лес, зажечь дымарь и перекантоваться ночь или несколько часов, пока эти ублюдки не укатят. Вряд ли они тут останутся на ночь. А перед отъездом прикончат ту бедную распятую девку, если уже не прикончили. Прирежут, живот вспорют, и концы в воду. Поплывет она потихоньку низом до самой Волги. Да хоть до Ирана. Может, ей уже жить осталось час или полчаса – а что я могу? Один раз уж кидался ее спасать.  Еле сам спасся. С меня пока хватит. Я старый, безоружный и один. А этих молодых козлов четверо, у них пистолет, и наверняка еще много всего, вплоть до «калашей». Просто они не успели ими воспользоваться, по дури своей. Хорошо хоть я одного успел уделать, аж дюраль погнулся. Только девице той это никак не поможет, а вовсе наоборот.

Продолжить чтение →

Поужинал я еще спокойно, только иногда налетали короткие вихри, каждый раз с неожиданной стороны, да шлепали отдельные крупные капли дождя. Я уже начал задремывать, блаженно вытянувшись на мягкой хвое, когда разразилась настоящая буря, прямо Шекспир какой-то. Сначала стало темно, словно наступило затмение солнца. Дико завыл, заревел ветер, раскачивая деревья, потом загремел гром, все ближе и громче; а еще через малое время на лес – и на мой шалаш – с водопадным грохотом обрушился ливень.

Я в щенячьем восторге выглядывал в узкий лаз, оставленный рядом с нижним деревом, прикрывавшим торец шалаша – лаз служил окном, дверью и дымоходной трубой. Гроза и буря всегда меня возбуждают до поросячьего визга, и не только когда я сам в надежном укрытии, хотя так, конечно, поприятнее. Я вспомнил, как мы с двоюродным братцем однажды вечером возвращались с дальнего поля домой и попали в такую же передрягу.  Дождь был вроде вертикальной реки, молния полыхала беспрерывно, на нас не было сухой нитки, а босые ноги разъезжались в грязи. Я стащил мокрую майку и трусы и принялся ими размахивать, горланя “Марсельезу”, но грохот грома перекричать не мог, и вообще было непонятно, что я этим хотел сказать. Тяжелые, холодные струи дождя больно секли голое тело – меня и сейчас передернуло, при одном воспоминании об этом. А еще в тот вечер на нашей улице молнией убило молодую женщину. Продолжить чтение →

Интересно все же, как черт ловит человека на пике бытия.  Подошел день, когда я шлепнул пару крупных уточек, разбил вечером бивачок на обдуве на высоком берегу, где комарье не так доставало, запалил огонь – шурпу варить, разжарился на этом огне, разделся донага и ухнул в Пелым с обрыва.  Еще и сальто скрутил. Наверно, выпендривался, чтоб снискать восхищение дамы. Или просто затмение нашло.  А у Пелыма дно, надо сказать, то ли состоит из вечной мерзлоты, то ли расстояние до нее – раз плюнуть.  Короче, схватил я там ангину – не дай Бог.  Температура, горло перекрыло – не вздохнуть, слабость, мокрый как мышь, сердце молотит, словно колибри крылышками, круги перед глазами, на Изочке лица нет с перепугу. Ситуация – хоть флаг спускай и открывай кингстоны. Но я ж был не один.

Если по уму, поход надо было кончать и возвращаться в Верхний Пелым, потому как до Пелыма Южного пятьсот км по прямой, а со всеми зигзугами вообще неизвестно сколько, то ли тысяча, то ли полторы. В смысле селений – ноль, да и что с них толку.  Но это легко сказать – вернуться.  Против течения, хоть и слабого, мне на резинке не выгрести.  Я и по течению-то не гребу, а так… уродуюсь без особого проку. Продолжить чтение →

Я вздохнул поглубже и принялся пробиваться дальше. Только недалеко я ушел. В одном месте споткнулся, с шумом плеснулась под ногами вода, и за стенкой камыша, близко до изумления, метрах в четырех-пяти, вдруг с хрюканьем и визгом сорвалось целое стадо диких свиней и пошло крушить камыши. Автоматически-судорожно я вскинул ружье, но куда я мог его направить? Разве что в небо. Стена ж кругом, да и что толку стрелять, если я ни черта не вижу, а только стою и слушаю, как удаляется этот плеск, треск и топот. Вот действительно свиньи. Так ведь человека и до инфаркта довести можно.

Я снова откинулся спиной на камыши и принялся думать. Откуда-то выплыло детское воспоминание, точнее воспоминание о читанной в детстве книжке, кажется, «Финикийский корабль» называется. Там финикийского мальчишку поймали и куда-то ведут, а ему туда не хочется; и вот он видит, как свора собак кидается в живую изгородь, где вроде бы и прохода никакого нет, и исчезает там, а он себе и думает – где пролезет собака, там и пацан проскользнет. Вырвал он руку у своего захватчика и кинулся туда же, куда и собаки, и действительно пролез.

А может там, куда проскочило целое стадо кабанов, пройдет и один человек с ружьем, дурной, но сухопарый? Правда, кабаны уходили в сторону моря, на север, а мне надо на юг или хотя бы запад, но в тот момент мне хоть в море, хоть к черту на рога, лишь бы кончился этот камышевый ад. Тут можно так выбиться из сил, что и пальцем не пошевельнешь, и опять полезет в голову эта гамлятина насчет «умереть, уснуть»… Не, Шекспир мне сейчас нужен, как муха в борще.  Мда-а, борщичка бы… Хоть с мухами. Продолжить чтение →

Я прислушался. Нигде ничто не шевелилось. Видно, охотнички и вправду кинулись меня ловить. Неизвестно, правда, сколько времени они уже отсутствуют; могут и вернуться с минуту на минуту. Если я хочу творить тут еще какие-то добрые дела, то нужно орудовать четко, без спешки, но очень, очень резво.

Номер раз: обезопасить тыл. В карманах у меня всегда полно обрывков веревок и шнура, я их зову мутузками. Мутузки – первое дело в походе; постоянно надо что-то к чему-то вязать. Трясущимися руками я вытащил пару мутузков, потом еще пару, и связал бесчувственных бандюг по рукам и ногам, связал капитально, рифовым узлом, так, что тонкие нейлоновые шнуры врезались в кожу. Оставил их там, где они были, в более или менее натуральных позах, и кинулся шарить по поляне.

Сначала к машине – пусто. Метнулся к палатке – и на тебе, там не только голенькая мадемуазель, попавшая в такую передрягу; рядом с ней еще и крупный парень лежит лет двадцати пяти. Оба связаны липкой коричневой лентой, рты заклеены, оба в синяках и ссадинах, но явно живые – воззрились на меня растопыренными в ужасе глазами. Видно, их в палатку затолкали, чтоб с проселка не было видно, если вдруг мимо кто ехать будет. Продолжить чтение →