Ларч был уже не тем веселым и беспечным жителем лесов, каким я его знал год назад. Рассказывая о сопротивлении лесопромышленников, он сказал:
— Владельцы лесопилок со слезой в голосе говорят о переспелой древесине, которую якобы надо спасать. Никакой переспелой древесины на свете не бывает, это пустое слово из тарабарского языка коммерции. Об индейском населении Топли-Лендинга он говорил с горечью и разочарованием. Он знал, что если бы среди индейцев царило согласие по поводу будущего провинциального парка, то лесопромышленники и владельцы рудников никогда не решились бы увольнять местных работников и нанимать вместо них приезжих; эти новые рабочие вербовались не только из числа Бобров; на смену уволенным привезли индейцев племени китаматов из Форт-Принс-Руперта и квакиутлей из Белла-Кулы, говорящих на языке группы сэлиш и устраивающих тайные радения. Кругом вовсю идут потлачи; но индейцы секани, сарси, чилкотины и бабины, то есть все, кто принадлежит к группе Бобров, получили предостережение туда не соваться. Талтаны и каска еще не решили, с какой из враждующих группировок им выкурить трубку мира.
На мои настойчивые расспросы о том, как обстоят дела у него самого, Ларч наконец ответил:
— Я подал прошение в Департамент земель и лесов, чтобы меня приняли на работу в Лесной патруль. Я истратил почти все свои деньги.
Ларч прожил с нами неделю, все это время мы занимались перевозкой его имущества в мою хижину, так как он не собирался зимовать на озере Такла. Однажды во время обратного рейса, когда мы доплыли до самого глубокого места, он решительно побросал в воду всю свою трапперскую снасть. На этот раз, перед тем как нам отчалить, Расти и Скреч тоже попросились в лодку. Дасти только проводила нас к воде, но в лодку не полезла. Когда мы отчалили, она повернула назад и скрылась в лесу.
— Знаешь, я наблюдал за Дасти, — сказал мне Ларч на середине озера. — У нее есть ухажер, с которым она встречается на звериной тропе.
— Пустяки! — возразил я. — Черные медведи достигают зрелости в четыре года, а самки до трех лет не спариваются.
— Эге! — воскликнул Ларч. — Ты, видно, не знаешь, что на втором году самки начинают присматривать себе подходящего холостяка, это бывает за год или за два до спаривания. Так что не удивляйся, если малютка Дасти вдруг сбежит от вас! Яблоко от яблони недалеко падает.
— Теперь я буду заранее огорчаться, — сказал я, — хотя сам же именно этого желал для всех троих медведей. Я так и думал, что с тех пор, как они самостоятельно находят себе корм, их привязанность ко мне должна ослабнуть. А инстинкт продолжения рода окончательно разрушит нашу дружную семейку.
— Может случиться, что она приведет своего избранника к тебе в дом. Ты, наверно, слыхал, что медведи иногда живут колониями.
Было тепло, но в воздухе уже чувствовалась осенняя свежесть. В компании Расти и Скреча я отправился к хребту Хогэм, и мы поднялись на склоны Скалистых гор, откуда открывался далекий вид на озера Первис и Четло. Осина, сумахи, тополя, дерен, береза и клены, тронутые первыми заморозками, оделись в яркий осенний наряд. Наверху перевала медведи откопали зарытую тушу снежного барана, припрятанную, очевидно, местным гурманом-гризли, на чей привередливый вкус она показалась недостаточно «выдержанной».
— Будем надеяться, что хозяин не объявится как раз в ту минуту, когда они будут уплетать самые лакомые кусочки, — заметил с улыбкой Ларч.
Едва он проговорил эти слова, как в то же мгновение, еще прежде чем я успел добавить, что лучший способ разозлить гризли — это разорить его тайник с припасами, откуда ни возьмись примчался огромный серебристый самец гризли и остановился в шести метрах от Расти и Скреча. Бесстрашно, с поистине царственным достоинством, он выпрямился на задних лапах и с высоты двухметрового роста оглядел свои владения, в пределы которых нагло вторглись двое желторотых чичако. Ярость распалила старика до белого каления, и вот повелитель здешних мест оглушительно заревел во всю мощь своих легких. Мои годовики и раньше, бывало, встречались с представителями племени гризли и знали, чего стоит одна увесистая затрещина старого ворчуна; поэтому они, не задумываясь о том, чтобы сохранить свое мужское достоинство, дунули прочь и очутились на дереве, прежде чем смолкли громовые раскаты его рева.
Вопреки распространенному убеждению, гризли вполне способен взобраться на дерево, но он не полез за ними, а только поворчал снизу на обидчиков.
Медведь-гризли сметет все на своем пути как ураган, но только в ответ на враждебные действия; мелкие же обиды скорее всего стерпит. Как и все медведи, чаще всего не агрессивен. Но в схватке показывает себя более свирепым бойцом, чем кодиак — или большой бурый медведь, живущий на Аляске и являющийся его ближайшим, но не таким крупным родственником. Весящий от трехсот до пятисот килограммов гризли способен легко тащить тушу вапити в четверть тонны весом. Но только самая тщательная охрана может спасти от вымирания это великолепное животное. В безлесной среде его обитания он представляет слишком удобную мишень для мощных, дальнобойных ружей с оптическим прицелом.
Мы с Ларчем спрятались и только из укрытия наблюдали, как гризли, изгнав Расти и Скреча, вернулся и снова закопал барана. Иначе он, чего доброго, мог решить, что и мы были причастны к ограблению его кладовой. Все еще ворча что-то себе под нос, испытанный старый боец бросил предостерегающий прощальный взгляд на дерево, где сидели наши годовики, и с суровым, недоверчивым, но, как ни странно, застенчивым выражением поплелся на выступ скалы. Усевшись на троне, выточенном из камня древним ледником, он мог обозревать все подступы к своим владениям по обе стороны горного хребта — не признавая союзников, он ни с кем не делил власти.
Домой мы вернулись после захода солнца, Дасти поджидала нашего возвращения, сидя на крыльце. Ее застенчивый поклонник не показывался на глаза. Она тотчас же двинулась в сторону леса, оглядываясь на ходу; затем вернулась и еще раз повторила тот же маневр, таким способом она давала нам понять, что проголодалась и зовет всех сопутствовать ей в ночной кормежке. Мы проводили ее немного вдоль берега, но пройдя милю, повернули назад. Расти ушел с сестрицей, а Скреч пошел с Ларчем и со мною домой. По-видимому, медведи решили использовать оставшиеся три-четыре осенних недели для жировки и будут уходить на всю ночь до рассвета. Скречу это не понравилось, но еще меньше его привлекала перспектива шататься по лесу днем в полном одиночестве. Через два дня он тоже присоединился к брату и сестре. Сперва я очень скучал по вечерам в пустой хижине, однако знал, что хочешь-не хочешь, а надо привыкать. Медведи с удовольствием высыпались днем на сухой подстилке из опавшей хвои, выбрав место на солнечной стороне двора, и, казалось, совершенно забыли, что в доме у них есть роскошное ложе.
В конце недели мой непоседливый друг Ларч нагрузил лодку и, попрощавшись в своем красноречивом стиле, отправился в путь по взбудораженному ветром озеру. Над головой трубили свою вековечную песню тысячи канадских гусей, улетавших в дальний полет из северных стран к теплым лагунам далекой Мексики. Еще медлили с отлетом красногрудые дрозды. Прошедшее лето выдалось для них на редкость удачным — они смогли вырастить потомство с самыми незначительными потерями, виновниками которых были совы и болотные луни. Соседняя семья потеряла весь выводок, который сожрала ласка.
Благодаря тому, что этот год был урожайным на всяческих личинок, червей, муравьев и жуков, наши дрозды отъелись и были в хорошей спортивной форме для предстоящего дальнего перелета. Вместо трех потрепанных и чуть живых пичужек, переживших лесной пожар, у нас в этот год выросло пятнадцать удальцов, лихих чемпионов по ловле насекомых, которые улетят зимовать на южные склоны Сьерра Мадре дель Окциденте или на Сан-Педро-Мартир.
Однажды в полдень, когда после ночного промысла медведи вернулись домой, мне впервые удалось мельком взглянуть на жениха нашей Дасти; на этот раз он проводил ее до опушки возле нашей хижины. У него была блестящая шерсть оттенка корицы. Расти и Скреч, очевидно, приняли его в свою компанию, так как он каждый день присоединялся к ним по пути. Наверно, он дремал в лесу, поджидая их прихода. Я мысленно прозвал его Спуки (*** призрак), потому что его никак не удавалось разглядеть.
Медведи из своих странствий возвращались, когда им вздумается, поэтому Спуки, медведь-призрак, успевал исчезнуть в чаще кустарника раньше, чем мне удавалось расслышать шаги моих косолапых приятелей — хоть я и просматривал, вооружившись биноклем, окружающий ландшафт дюйм за дюймом — все было напрасно. Надеясь побольше разузнать о новичке, изо дня в день провожал медведей, когда они уходили в свои ночные странствия, полагая, что у них должно быть какое-то привычное место встречи, но влюбленный призрак ни разу не попался мне на глаза. Однако я был уверен, что новый знакомец сопровождает моих медведей каждый день.
Кончились теплые дни бабьего лета, октябрь принес похолодание, подули ветры, начались ночные заморозки, и тут на медведей что-то нашло — они стали ходить за мной по пятам; они вообще отличались тем, что время от времени на них нападала какая-нибудь неожиданная прихоть. Я в это время ловил на спинниг лососей в ручьях, впадающих в Отет-Крик, потом коптил свой улов, а медведи ластились ко мне, выпрашивая рыбьи головы и потроха, но больше всего им, кажется, просто хотелось привлечь к себе внимание. Они были в хорошей физической форме и гораздо лучше подготовлены к зимней спячке, чем в прошлом году. В солнечную погоду я любил посидеть на дворе, укрывшись от ветра за хижиной, и всегда у меня на коленях покоились три лохматых головы, от их тяжести у меня даже затекали ноги. По ночам медведи по-прежнему жировали, но эти прогулки стали короче, и уже под утро они возвращались домой. До захода солнца медведи оставались поблизости от дома. Расти, вернувшись на рассвете, залезал в постель и нежился в тепле, пока солнце не растопит выпавший за ночь иней.
У меня дни проходили в сплошных хозяйственных хлопотах. Вода стала слишком холодная, чтобы целый день топтаться в реке у желоба, поэтому в дневное время я пилил сухостойные деревья, колол дрова и складывал их затем под навес. Будущая зима не обещала удачливой охоты, потому что все лоси и вапити откочевали в другие места еще до начала охотничьего сезона, и мне надо было запасти фунтов двести копченой форели и лососины. Несмотря на то что Ларч оставил мне свое ружье, я не собирался отстреливать дичь, разве только нечаянно попадется навстречу раненое животное. Ягод уродилось так мало, что нечего было и думать о том, чтобы набрать достаточное количество для сушки, но Ларч словно предвидел это заранее, и благодаря ему в моей кладовке лежал большой запас чернослива, инжира, сушеных персиков и изюма. Ларч проявил гораздо больше благоразумия и предусмотрительности при закупке припасов, чем я, и гораздо правильнее составил мой рацион, добавив даже кое-какие лакомства.
Согласно моему дневнику утром двадцать пятого октября я впервые увидел вблизи жениха нашей Дасти. Это был великолепный четырехлеток весом около двухсот килограммов, с шубой, так же как и у Дасти, коричневого оттенка. Его излишнюю толщину можно было отнести на счет жировых отложений, необходимых на время зимней спячки. Масть канадского черного медведя имеет различные оттенки: встречаются особи коричного, золотистого, бежевого и темно-бурого цвета. Однако настоящего черного барибала я ещё не встречал. Разглядывая призрачного поклонника Дасти, который стоял рядом с ней на тропинке ярдах в пятидесяти от хижины, я был поражен его ушами — они были величиной с бейсбольную перчатку и находились они в непрерывном движении, как будто медведь все время прислушивался к тому, что делается вокруг. Минут пять оба медведя с серьезным видом трясли головами и, урча, о чем-то переговаривались, потом встали на дыбы и положили лапы друг другу на плечи; постояв в этой позе секунд десять, Дасти потрусила к хижине, а ее жених, которому я дал кличку Спуки, сошел с тропинки и скрылся в густом кустарнике.
Следующие два дня Дасти изо всех сил старалась вовлечь пугливого Спуки в нашу компанию. Однажды после ужина я сидел на кровати, где лежали Расти и Скреч. Открыв дверь, Дасти остановилась на пороге и ворчанием что-то втолковывала своему поклоннику. В открытую дверь тянуло пронзительным холодом. Наконец Дасти отчаялась и присоединилась к нашему обществу; у нее было такое выражение, словно бы она, махнув рукой, сказала: «А ну его, дурня!» Спуки осторожно взошел по ступенькам, остановился за порогом и просунул в дверь любопытный нос, принюхиваясь к воздуху, пропитанному человеческим духом. Дасти, Скреч и я молча ждали, что будет дальше, но Расти не был расположен делить свои богатства, ласку и теплый кров с чужаком, который притащился за Дасти. Он угрожающе заворчал, и робкий Спуки стремглав бросился прочь, чтобы скрыться в лесу.
На другой день ветер стих, и все три медведя вылезли вместе со мной погреться на солнышке с южной стороны хижины. Не прошло и четверти часа, как из лесу вышел Спуки и раз шесть прошелся взад и вперед вдоль опушки в трех метрах от того места, где мы сидели. Расти и Скреч скулили и клацали зубами при виде великолепного зверя, который медленно прохаживался перед нами, а Дасти сидела, делая вид, будто ее это не касается, и притворялась, что ничего не видит и не слышит. На все попытки огромного медведя привлечь ее внимание она даже ухом не вела, и только ноздри ее едва заметно раздувались. Мои годовики умели понимать друг друга по самым незаметным знакам. Внезапно Дасти вскочила и, зарычав, кинулась на Спуки, укусила и так хватила беднягу когтями, что тот поспешно ретировался в лесную чащу. Сама же, как ни в чем не бывало, снова улеглась у моих ног и захрапела. Наверное, она была просто не в настроении принимать поклонника. Молодые медведи очень обидчивы и ревнивы; но быстро прощают, не держа зла на своих сородичей.
Множество примет указывало на то, что зима предстоит поздняя, но суровая; по крайней мере, так следовало со слов местных старожилов, если верить их «надежным приметам». Ларч уверял меня, что индейцы из племени бобров обожают всяческие знамения, предвещающие грядущие события. Они с жадностью внимают легендам или рассказам о сверхъестественных явлениях, не веря в них ни одному слову. Однако трудно отмахнуться от древних поверий, особенно когда за приметами не надо далеко ходить, они встречают тебя сразу за порогом дома. Разве не впечатляющее зрелище представляет собой миграция устремляющегося к югу оленьего стада, когда вереница из пятидесяти вапити проходит перед твоими глазами по берегу озера и все они как один на ходу пережевывают жвачку! Именно так ведут себя вапити в преддверии суровых зим, по крайней мере, если верить рассказам старожилов. Несмотря на то, что вокруг солнца и луны наблюдалось гало, а на небе появлялись перисто-кучевые облака, вслед за этим не пошли дожди, и в октябре не ударили «черные морозы», а это бесспорно предвещало суровую зиму. В самом конце октября показались цикады и сверчки и среди бела дня заводили свои песни (впрочем, тут-то незадачливые музыканты и попадались на зуб медведям); это явление, по мнению талтанских шаманов, тоже было неопровержимым предвестием грядущих катаклизмов. Дятлы откладывали на зиму необычайно обильные запасы, белки отгрызали с деревьев зеленые шишки и сооружали из них трехметровые кучи. Сурки и золотые земляные белки в середине сентября уже залегли в спячку. Старожилы усматривали в этом вещее знамение. Ведь нынче рано улетели все водоплавающие, кроме качурки — не так ли? А почему, спрашивается, все лишайники, так называемая каменная плесень, так рано усохли? Отчего не трубили лоси во время осеннего гона? Как могло случиться, что в северных лесах в эту пору было тихо? Это предвещает великие бедствия, не иначе! Казалось бы, все эти наблюдения хотя бы отчасти должны были что-то значить. Но, как ни странно, записанные мною приметы (а я с увлечением собирал их и в течение ряда лет) ни разу не оправдались, ничего необычного за ними не следовало. Профессиональные метеорологи, с которыми я обсуждал народные приметы, подтверждают, растения и животные не могут предсказывать погоду — жара, холод, засуха, дожди, их длительность — по ним не узнаешь.
Первый снегопад длился целые сутки, но сразу же вслед за ним наступило потепление, и снег растаял, а сухая почва впитала воду. Затем последовал ряд теплых дней, и медведи с удовольствием резвились и катались по земле во время наших прогулок по чистому сухому пляжу и по притихшим альпийским лугам. Однажды, проделав около трех миль пути и взобравшись на ближнюю гору, я присел под скалой отдохнуть, по бокам от меня расположились Расти и Скреч. В конце октября медведи стали мало интересоваться пищей, они так разленились, что только изредка перехватывали какой-нибудь лакомый кусочек. Мы поглядывали сверху на Дасти, которая не спеша возвращалась назад, пересекая участок высокогорной тундры, поросший сфагновым мхом и черникой. Вдруг, откуда ни возьмись, появился Спуки; последовала короткая схватка. Когда мы решили пуститься в обратный путь, Дасти и ее кавалер были на четверть мили впереди нас и все время, пока мы шли, сохраняли эту дистанцию. Я никогда еще не встречал такого робкого медведя, как Спуки, он отличался не только робостью; он был добродушен, как хомяк. Меня он не подпускал к себе ближе пятнадцати метров, но, конечно, не знал, что я могу хорошенько разглядеть его в бинокль. Наблюдая, как он аккуратно ест, как нежно облизывает морду Дасти, как осторожно кладет ей на плечи свои лапы, как сам обеими лапами закрывается от ее грубоватых заигрываний, и, видя, как разительно он отличается всеми своими повадками от бесшабашной Дасти, я порой испытывал к бедняге сильную жалость.
Однажды я во всей красе увидел плоды моего воспитания. Спуки притащил на полянку возле хижины тушу козленка, чтобы угостить свою ненаглядную избранницу. Едва годовики почуяли запах сырого, свежего мяса, как вскочили и стали подбираться к Спуки, стоявшему во весь рост и держа в зубах козленка. Трое разбойников, шествуя вразвалку, с самым безразличным видом приблизились к нему на расстояние двух метров и, точно по команде, дружно прыгнули, всем своим весом в триста килограммов ударяя его прямо в грудь. Хоть он и был старше, сильнее, но они его ошеломили; Спуки разинул пасть, добыча из нее выпала, а сам он упал и покатился по склону прямо в ледяную воду Отет-Крика, дружная же семейка тем временем разделила козленка на троих.
Когда медведи разделались с козлятиной до последней косточки, Дасти подхватила ошметочек белой шкурки и отнесла его несчастному Спуки, который, дрожа от холода, вылизывал на берегу свою мокрую шкуру. Когда она приблизилась и бросила перед ним белый лоскуток, он протянул свою огромную лапу, повозил подношение по земле, а потом обернулся к Дасти и лизнул ее в лоб.
В борьбе за жизнь моя троица опиралась как в наступательных, так и в оборонительных действиях на принцип взаимопомощи. Настала поздняя осень; черника, нежные побеги травы и сочные стебли исчезли, и тогда мои медведи, благодаря своей тактике, стали весьма успешно грабить других хищников, втроем они могли заткнуть за пояс кого угодно, кроме седого гризли, с которым были приучены не связываться. Озерный край, родина моих медведей, расположенная на севере центральной части Британской Колумбии, представляла собой дикую окраину, область чрезвычайно динамичную в биологическом отношении; на первый взгляд там царило безмятежное спокойствие, но временами оно под влиянием голода нарушалось внезапными взрывами кровавого разбоя. Вашим глазам открывается прекрасное зрелище лесной просеки, озаренной лучами заходящего солнца, а рядом, незримо рыщут хищные звери с острыми клыками и могучими мускулами. Золотоискатели и трапперы, работавшие на Компанию Гудзонова Залива в начале ее существования и побывали в этом краю, были единодушны в своем мнении, которое вкратце резюмируется следующим образом: «Он не приспособлен для цивилизованной жизни!»
Однако Спуки всем своим поведением доказывал, что при всей жестокости, свойственной природе дикого Севера, здесь есть и нежность, и доброта.
Десятого ноября из Арктики надвинулись тучи с первыми зимними бурями. А спустя два дня температура упала до тридцати градусов ниже нуля, медведи забрались в конуру и впали в спячку. Сильных оттепелей в ту зиму не случилось, но и стужи такой, как в прошлом году, не было.
Снежный покров держался в среднем на два метра ниже нормы, но погода стояла ровная, и дело обошлось без стихийных бедствий. Кое-где только потрескалась кора на деревьях под действием ветра; он дул со скоростью сотни километров в час, вздымая на воздух тучи мельчайших острых льдинок; после нескольких часов такой метели с деревьев, росших на опушке леса, слезала кора и обнажался слой камбия.
За это время я перечитал все книжки, к которым в прошлом году даже не притрагивался, и каждый день занимался своим дневником, расшифровывая торопливые летние заметки и дополняя краткие деловые записи более пространными «размышлениями и выводами». Однажды в первых числах марта я выбрал солнечный день, чтобы навестить хижину Ларча и захватить оттуда десяток книг, которые не хотел брать осенью. Если погода позволяла, то делал пятимильные лыжные прогулки, чтобы не потерять форму. Медведи вели себя спокойно, продолжая спать, даже когда температура в жилище поднималась до двадцати градусов. До самого апреля они ни разу не попросились за порог.
Ларч выбрался к нам и привез новые припасы только пятнадцатого марта, он прилетел на самолете лесной авиации. Наутро гости уже улетели, так как Ларчу необходимо было срочно вернуться в Викторию. В Форт-Принс-Джордже образовалась мощная группировка, протестовавшая против создания заказника на том основании, что в связи с его созданием образуется большая площадь не подлежащих продаже государственных земель, вследствие чего уменьшится приток населения в этот и без того малозаселенный район Канадского доминиона. Ларч показался мне еще более молчаливым, нервным и беспокойным, чем в октябре. Медведи при нем так робели, точно видели перед собой незнакомого человека; такое же чувство было и у меня.
Пятнадцатого июля я отправился в путь не столько для того, чтобы наметить новые золотоносные места для разработки, сколько желая посмотреть, как поведут себя медведи в дорожных условиях. Уложив в рюкзак десятидневный запас продовольствия, и усадив в каноэ Расти и Скреча (Дасти не пожелала расстаться со Спуки), мы переплыли озеро, а затем отправились пешком к восточному водоразделу Оминека, который проходит в верховьях протекающей через цепочку озер реки Нейшен. Наше путешествие подтвердило, что медведи действительно следуют за мной повсюду, куда бы я их ни повел, а не просто обходят привычную территорию; кроме того, подтвердилось предположение Ларча о том, что можно добывать золото в притоках Нейшен-Ривер, составляющих разветвленную сеть. Наш путь пролегал по бездорожью; особенно трудно было продвигаться на нижних склонах, где заваленный буреломом кустарник образовал непролазную чащу.
В лесу нам то и дело приходилось петлять, обходя густые заросли; зверье всевозможных видов провожало нас любопытными взглядами, не спеша убраться с дороги. Очевидно, человек, странствующий в обществе двух медведей, представлял для лесных обитателей не менее любопытное зрелище, чем древние предки эскимосов, которые некогда двигались на юг тем же путем.
Русла труднодоступных из-за пышной прибрежной растительности речек и ручьев пролегали по местам, богатым кварцем, там можно было найти такие самородки золота и платины, что все труды, которые я положил на разработку месторождений на берегах озера Такла, показались мне пустой тратой времени и сил. Но остановка была за одной неразрешимой задачей — как быть с доставкой необходимых припасов, их невозможно было перебросить ни по воде, ни по воздуху, ни на своем горбу, не говоря уже о том, как трудно было бы вывезти тяжелый груз добытого золота и платины.
Переправляясь на обратном пути через озеро, я издали разглядел спокойно сидящую на крыльце парочку — Дасти и Спуки, у обоих был вполне благополучный вид. Когда лодка достаточно приблизилась к берегу, я окликнул Дасти; медведица бросилась в воду и поплыла нам навстречу, она так бурно проявляла свой восторг по поводу нашего возвращения, что все мы чуть не вывалились в воду. Спуки, по обыкновению всех призраков, скрылся.
На берегу, то порхая, то вскачь по песку, к нам устремились два дрозда. Я, как всегда в таких случаях, велел медведям сидеть смирно, пока не кончились взаимные приветствия с птичками. В этом году их вернулось всего двое — самец и самочка.
Отчаявшийся и разуверившийся в своих надеждах Ларч неожиданно приехал на моторной лодке, с тем, чтобы провести с нами весь август. Родители его оба умерли, сессия парламента закрылась, так и не поставив на голосование вопрос о резервате, сам Ларч остался без работы, поэтому был в полном унынии, производил впечатление издерганного человека и почти не разговаривал. Чтобы отвлечь его мысли от пережитых горестей, я не мог ничего придумать, кроме усиленного физического труда, и составил для нас соответствующую программу: каждый день мы до изнеможения работали на промывке золота, а в субботу и воскресенье совершали дальние походы в горы Оминека. По вечерам Ларч допоздна просиживал в окружении медведей у очага или в одиночестве бродил при свете звезд по берегу озера. Поступь его обутых в мокасины ног была так тиха, что я не слышал, как он возвращался в дом и, завернувшись в одеяло, укладывался спать перед прогоревшим очагом. Я никогда не приставал к нему с разговорами, если видел, что он хочет помолчать. Северные леса сами собой исцеляют привычного к ним человека.
Возвращаясь из лесных странствий, Расти, Дасти и Скреч всякими правдами и неправдами старались выманить у Ларча шоколадку или коробочку изюма или хотя бы добиться от него, чтобы он почесал им брюхо, для этого они начинали валяться по полу, задрав кверху все четыре лапы, или приносили ему поиграть свою любимую игрушку, или сбивали с ног и принимались вылизывать ему физиономию. Медведи к этому времени стали уже такими сильными, что человеку ничего не оставалось, как сдаться на их милость.
Таким образом, еще один месяц мы прожили вместе в любви и согласии. А в тот день, когда Ларч уехал с берегов Таклы, нам опять показалось, что кончился и навсегда канул в прошлое прекрасный отрезок нашей жизни.
