Обычный походный день.— Разбивка лагеря.— Приготовление ужина.— Тяжкая участь кока.— Раздача пищи.— Казусы с коком.— Преимущества черного котла.— Как лучше спать в спальнике — вывернув его мехом наружу или наоборот? — Утренний подъем и завтрак.— Старт 29 июля.— Плохая дорога.— "Ледяная чечевица".— Остров Дьюк-оф-Йорк.— Мои неприятности.— Пропажа мешка с солью.— Птичий базар на острове.— Метель — Палатка-парус.— Aurora Frigidissima.— Возвращение.
Возвращение солнца знаменует начало весеннего санного сезона — и вот тогда-то, впервые за все время экспедиции, участь полярника становится незавидной! Снаряжение у нас теперь настолько совершенное, что при нормальных условиях зима больше не страшна путешественникам, и обычно партия встречает конец длинной ночи в такой же хорошей форме, в какой она ее начала. Иное дело санные походы зимой или весной. Они как ничто до предела изматывают человека в самый короткий срок. Чтобы дать читателю представление о многочисленных неудобствах, связанных с санными вылазками при низкой температуре, я опишу один обычный день такого похода.
Представьте себе партию на маршруте, которой осталось в этот день еще несколько ходовых минут. Начальник уже оглядывается по сторонам — нет ли подходящего места для ночевки. Партия идет хорошо, все, конечно, устали, но тем не менее рады, что двигаются, не щадя своих сил, и поэтому не мерзнут.
Место для ночлега должно отвечать двум требованиям: это должна быть ровная или сравнительно ровная площадка таких размеров, чтобы на ней свободно поместилась палатка; она должна изобиловать снегом, который накидывают на борта палатки, иначе налетевший ветер может бе перевернуть или даже совсем унести. Чаще всего такая площадка в скором времени отыскивается, хотя на ледниках или морском льду, постоянно обдуваемом штормовыми Утрами, партия идет лишних два-три часа, пока находит Достаточно большие сугробы, а иногда так и не находит.
Завидев подходящее место, начальник кричит "Ла-а-а-герь!", все разом останавливаются как вкопанные, сбра-^вают с себя постромки и освобождают клевант*.
Палатка, стойки для нее, лопата всегда кладутся поверх бальных вещей, их снимают с саней и, если дует ветер, снова завязывают грузы, хотя и не так тщательно. Каждый из троих участников партии берет две стойки, по команде их одновременно вбивают на несколько дюймов в снег. Если сугроб оказывается слишком твердым, приходится прибегать к помощи ледоруба, и тогда двое держат стойки, а третий вырубает для них ямки в-снегу. Между стойками расстилают пол палатки, один человек становится на него и пригибает стойки, а его товарищи достают тент и с подветренной стороны накидывают на стойки. Ветер если он есть, подхватывает и раздувает тент, остается только с наветренной стороны натянуть его на стойки до самой земли. Один человек изо всех сил прижимает его к низу, а другой лопатой выламывает глыбы снега и накидывает на борта палатки. Когда напротив каждой стойки вырастает снежная куча, он заканчивает возведение вокруг палатки стены из снега, которая защитит ее от метелей, уже один, а его напарник тем временем отправляется за кухней, чтобы наполнить котлы снегом. Самое главное — хорошо поставить палатку: когда она уже обведена снежным валом, ее борта полностью скрыты под ним, иначе, как многие из нас познали на собственной шкуре, ветер пробирается в малейшую щель, использует ее как трамплин для дальнейшего продвижения, вмиг забивает палатку толстым слоем всепроникающего рыхлого снега, а в конце концов может даже и сорвать борта, отдав спящих путешественников на милость яростных вихрей.
Кок, до сих пор изнутри палатки поддерживавший стойки, теперь освободился, может принять примус и спирт и приступить к своим непосредственным обязанностям. Прежде всего он ставит примус на специальный поддон алюминиевой кухни и выбирает для него место на полу поровнее и поближе к центру палатки. В чашечку вокруг горелки он наливает немного метилового спирта, вынимает из нагрудного кармана спички и осторожно поджигает его. Когда спирт почти выгорает, он завинчивает насос примуса и для пробы нажимает на него один раз. Это критический момент. Если керосин в трубках еще не достаточно нагрелся, он выходит вслед за воздухом и кверху взвивается язык ярко-желтого пламени. Во избежание пожара приходится до конца открыть насос, выпустить весь воздух и начать сначала. Но если кок проявит терпение, выждет, чтобы трубки прогрелись как следует, наружу вырывается лишь смесь паров керосина и воздуха и под горелкой загораются язычки синего пламени. Теперь остается увеличить давление воздуха — и готово: вокруг горелки образуется венчик очень сильного синеватого огня, а палатка оглашается веселым пением примуса.
Те двое, что находятся снаружи, уже наполнили котлы снегом или льдом, передали их коку, и через несколько минут палатку заполняют пары от согреваемого снега и воды.
Это плотное облако пара относится к наиболее серьезным неприятностям, с которыми приходится бороться коку. А если обстановка усугубляется быстро приближающейся ночной темнотой, как это бывает в начале весны, то несчастный вообще не в состоянии видеть, что он делает, даже при свече. В результате в первые дни похода все идет шиворот-навыворот, пока палаточный быт не войдет в свою колею и кок не научится узнавать предметы наощупь.
Работа кока в зимний и весенний сезоны — это сплошные тернии и шипы. Те, кто имел удовольствие испробовать свои силы на этом поприще, предпочитают, даже в плохую погоду, трудиться на открытом воздухе. И немудрено — эти обязанности заканчиваются, как только вы поставите палатку, навалите на нее достаточно снега и обеспечите безопасность саней. Конечно, от работы лопатой на руках часто появляются кровавые мозоли, но что они в сравнении с многочисленными ожогами и обморожениями, которые получает несчастный кок, возясь с примусом и кухней. К концу похода его пальцы более или менее привыкают ко всем этим невзгодам, но сколько ожогов прежде выпадает на их долю! Об их количестве можно судить по настроению кока. И не вздумайте подшучивать над ним, во всяком случае пока он не справится с первой порцией супа.
Но вот внутренний котел и внешний кольцеобразный сосуд заполнены снегом или — еще лучше — льдом. Когда последний, по мнению кока, вполне растаял, он осторожно снимает сначала внешний колпак, потом крышку с внутреннего котла, отливает или наоборот доливает воды, чтобы получилось нужное число кружек похлебки. Затем засыпает воду пеммиканом и молотыми сухарями и закрывает варево крышкой и внешним колпаком. Начинающему повару легко ошибиться в пропорциях воды и продуктов, но поразительно, какой точности он достигает в результате Длительного опыта. Затем он накачивает примус до предела, и через несколько минут по палатке разносится запах пеммикана. Это опять-таки критический момент: если кок не успеет вовремя уменьшить пламя, часть бесценной еды выбежит из котла, и тогда партия, особенно если она давно покинула свою базу, вряд ли преисполнится к нему теплыми чувствами.
Предположим, что в тот день, о котором мы говорим кок благополучно разлил похлебку по кружкам, начисто выскреб котел — это его священная привилегия,— налил воды для какао во внутренний котел из наружного, а его снова набил снегом во избежание перегревания. Примус накачан, крышки водворены на место, и кок может наконец-то приняться за свою порцию супа, который за это время уже порядком остыл. Здесь снова отчетливо выступает все значение опыта: новичок в своем деле, торопящийся поскорее приняться за суп, в спешке может слишком резко опустить колпак и созданный таким образом ток воздуха задует примус.
Бывает, что неловкий кок опрокидывает котел с супом или рассыпает пеммикан — в представлении участников похода эта катастрофа равносильна падению империи. Если котел опрокидывается на кока, никто не гнушается соскребать пищу и с него самого, и с пола, смесь пеммикана, крошек и оленьих волос собирают ложками и охотничьими ножами, и пеммикана становится вроде бы даже больше, а не меньше. Но, бесспорно, горячая пища в результате всех этих злоключений перестает быть горячей и ее вкусовые качества отнюдь не улучшаются.
После какао котел выносят из палатки и, заполнив для утреннего завтрака снегом, ставят у порога, на борт палатки, под продуктовый мешок, чтобы его не унес шальной ветер.
Здесь мне хочется дать всем будущим экспедициям совет, и я рекомендую к нему прислушаться: внешний алюминиевый котел следует окрашивать в черный цвет. В таком случае он, будучи извлечен из кухни, испытывает максимальное воздействие солнечных лучей, и снег в нем тает еще во время перехода. Это дает большую экономию топлива и обеспечивает полярников на марше питьевой водой, хотя лично я противник того, чтобы пить между привалами.
Ну, а теперь, не теряя ни минуты, — на боковую. Еще дожевывая последний кусок, люди начинают дрожать от холода в пропотевшей за день одежде. Двое выходят из палатки, понадежнее закрепляют сани и добавляют лопату-другую снега на борта палатки, третий же метелкой или сложенными рукавицами смахивает со стен иней и подметает пол. Ему передают спальные мешки, он раскладывает их на полу. Затем его товарищи заползают а палатку и застегивают вход.
Каждый раскатывает свой мешок, садится на него и стягивает с себя обувь, носки и ветрозащитную одежду. Носки и финеско (Мягкая меховая обувь, род пим.— Прим. перев), в которых шли весь день, насквозь мокрые от пота, закладывают под рубашку, чтобы за ночь просушить теплом своего тела. Ботинки же подвешивают к стойке, поближе к верхушке палатки — по крайней мере никто на них не уляжется и к утру они замерзнут по форме доги. Горе новичку, который пренебрежет этими предосторожностями! Его носки придется оттаивать над котлом, но и после этого он час или два будет чувствовать себя весьма неуютно, а чтобы влезть в финеско, ему придется не меньше получаса упорно работать над ними. Раза три такое случалось и со мной, и смею вас заверить, большей муки не придумаешь. Не говоря уже о почти невыносимой боли, тебя мучает еще и сознание того, что ты заставляешь лишние полчаса мерзнуть товарищей, которые, если они не отъявленные добряки, вымещают на тебе обычное по утрам плохое настроение и отзываются о твоей персоне далеко не лучшим образом.
Первую ночь санного похода, будь то летом или весной, участники, как правило, проводят без сна — требуется известное время, чтобы привыкнуть спать, спрятавшись с головой в мешок, практически без доступа свежего воздуха. Но не высунешь же голову из мешка при температуре ниже нуля, и это причиняет наибольшие неудобства в весеннем санном походе умеренной продолжительности. Пар от дыхания спящего оседает инеем на горловине спальника, пропотевшая от тяжелой дневной работы одежда под влиянием тепла отдает свою влагу, которую, естественно, поглощает спальник, день ото дня становящийся все тяжелее. (Спальные мешки из оленьих шкур мехом внутрь, которыми мы пользовались в экспедиции Шеклтона, к концу путешествия весили на 10—20 фунтов больше, чем в начале.) Заснуть удается лишь после того, как весь лед, образующий дополнительный вес, стает и спальник нагреется. В итоге к концу первой недели похода его участникам казалось, что они вообще не спят. Ночи казались бесконечными, люди вставали утром не отдохнувшие. На самом Деле они, конечно, хоть и плохо, но все же спали, однако две недели такого режима могут свалить с ног и самого сильного человека.
Увидишь или пощупаешь такой мешок — и начинаешь верить рассказам о том, что, бывает, в спальник приходится влезать несколько часов или же он замерзает до такой твердости, что никак не удается свернуть его для погрузки на сани. Нам, к счастью, не пришлось испытать ничего подобного благодаря двум обстоятельствам, связанным между собой: во время нашего похода ни разу не было чрезмерно низкой температуры и, кроме того, мы вывертывали спальные мешки мехом наружу. Волосяной покров весь день проветривался, влага, скапливавшаяся у горловины, постепенно испарялась, а образовавшийся внутри лед мы ломали нажимая сверху на мех, и вытряхивали из мешка.
Много спорят о том, как лучше пользоваться спальным мешком — мехом внутрь или наружу, и до сих пор в этом важном вопросе нет единодушия. Мой опыт подсказывает, что в длительных путешествиях предпочтительнее выворачивать мешок шерстью внутрь. При температуре ниже —45°, наверное, лучше, чтобы мех был ближе к телу. Если термометр показывает больше 15°, влага внутри мешка не собирается, и тогда опять-таки приятнее ощущать внутри мех. Температуру ниже —45° мне самому испытать не пришлось, но люди бывалые утверждают, что в такой мороз согреваешься только в спальнике мехом внутрь.
Утром события разворачиваются в обратном порядке. По сигналу побудки путешественники влезают в дневную одежду, сворачивают и специальным ремнем завязывают спальные мешки. Кок разжигает примус, товарищи подают ему снаружи котлы и, пока готовится завтрак, поправляют багаж на санях. Чтобы согреться, они притоптывают ногами и даже боксируют по несколько минут в меховых рукавицах вместо боксерских перчаток.
И тут у них снова преимущество перед коком — бедняга вынужден сражаться с примусом до того, как сумеет восстановить кровообращение. Когда примус разгорается и можно не опасаться, что он затухнет от малейшего дуновения воздуха, кок расстегивает вход, впускает товарищей в палатку, и при благоприятном стечении обстоятельств минут через двадцать все уже едят похлебку, а во внутреннем котле закипает какао.
Выпивают его немного позднее, после того как сменят ночную обувь и носки на походные, а ночной набор одежды спрячут в спальник. Затем снимают палатку, грузят вещи на сани и через несколько минут партия снова пускается в путь.
Первый весенний поход Северной партии начался 29 июля в 8 часов утра. Мы взяли курс с мыса Адэр на остров Дьюк-оф-Йорк, в глубине залива. Солнце должно было показаться на горизонте 28-го в полдень, но из-за морозного тумана, подымавшегося от открытых полыней на севере, мы увидели его только через два дня, когда огромный красный шар на несколько минут выкатился точно над горизонтом.
В эту первую нашу вылазку светлого времени, когда мы могли передвигаться, было еще мало, что усугубляло тяготы похода: приходилось лежать в спальных мешках помногу часов кряду, притом из этого времени во сне мы проводили не более четверти.
При таких вылазках, когда не вся партия снимается с места, неизбежно оставляешь что-нибудь нужное в лагере. На этот раз, однако, мы паковались так внимательно, что забыли взять только черпак для раздачи пеммикана. Но очень скоро выяснилось, что не все вещи отвечают нашим требованиям. На второй же день путешествия мы убедились, что кое-что из нашей одежды требует переделки до начала основных весенних походов. Вот один пример, показывающий, что удобства путешественников на маршруте часто зависят от ничтожных, казалось бы, мелочей. Ветрозащитные брюки были заужены так сильно, что не налезали на финеско. Известные неудобства от этого мы испытывали еще в хижине — ведь каждый раз перед выходом из дому, натягивая штаны, приходилось снимать обувь. Но, конечно, никогда на головы творцов этой бесценной одежды не сыпалось столько искренних проклятий, как в походе, особенно в этот день. Вот бы отправить их, голубчиков, в легких летних костюмчиках и узких лакированных ботинках в такой весенний поход на санях и посмотреть, каково-то им придется во время метели!
|
|
|
|
Поломанные санные полозья |
Ледяные сосульки со снежными "набалдашниками" |
Залив был покрыт преимущественно "ледяной чечевицей", как я окрестил поверхность такого рода в экспедиции Шеклтона. Не защищенная от ветра поверхность льда изобиловала маленькими выпуклостями, пропитавшимися морской водой. Для деревянных саней нет ничего хуже, чем эти неровности. Недаром путешественники по морскому льду боятся их больше, чем могучих заструг, рыхлого снега, ледяных гряд, образовавшихся от сжатия льда, — подобные препятствия легко обходятся. А подобная рябь ведет себя так, словно каждая ее морщинка вооружена присосками, которые впиваются в сани и не пугают их вперед. Поэтому нам потребовалось трое суток, чтобы достигнуть острова Дьюк-оф-Йорк, хотя от нашей зимовки на берегу бухты Ридли до него было рукой подать — всего-навсего 18 миль.
Первые двенадцать миль мы прижимались к скальному выступу мыса Адэр, но точно напротив ледника Уорнинг резко отклонились от берега и пошли к нашей цели напрямик через залив. Тут впервые после старта мы сумели развить приличную скорость на полосе снега, покрывавшей морской лед напротив ледника.
Но счастье наше длилось недолго — снежная полоса имела в ширину не больше мили, — и вскоре мы снова вступили на адский лед, снова начали тащиться со смехотворной скоростью и провели вторую ночь похода на морском льду, на полдороги между островом и мысом. Эта часть залива открыта ветрам, дующим из долины ледника Сэра-Джорджа-Ньюнса. Они пощадили лишь сугробы за случайными ледяными гребнями, но этот снег, принесенный сюда за много миль по морскому льду, весь пропитался солью. Полученная из него вода, по сути дела, не годилась в пищу. Похлебку из пеммикана мы просто не посолили, и она получилась более или менее съедобной, но чай и какао имели отвратительный, вкус. Что поделаешь, оставалось надеяться, что мы утолим жажду на следующий вечер, уже на острове.
Назавтра к концу дня нас стали беспокоить ледяные гряды, примерно такой же высоты, что и у мыса Адэр, и раз или два сани перевернулись. Это бы еще полбеды, но, осматривая грузы после особенно резкого толчка, мы увидели, что один из контейнеров порван по всей длине и из прорехи торчит аптечка, а лыжный ботинок Абботта из запасной пары валяется на льду ярдах в ста позади. В довершение бед штатив фотоаппарата провалился между поперечными перекладинами саней и был раздавлен всмятку. Скорее всего именно заостренные концы его ножек прорвали парусину контейнера — никакой лед, я думаю, не был бы ей страшен. Этот случай имел и положительную сторону — он убедил нас в том, что в основном путешествии необходимо по примеру экспедиции Шеклтона сделать на санях борта из винесты. Такие борта абсолютно прочны, почти невесомы и для большей надежности могут находить один на другой.
Вечером этого дня (31 июля) мы достигли острова Дьюк-оф-Йорк. Лагерь разбили на подветренном берегу его западного мыса, между скалистыми утесами и выходом ледника Дагдейла, превратившего припай перед ним в беспорядочное нагромождение льдов. Где-то неподалеку должен находиться зимний лагерь Борхгревинка, но мы не заметили его следов.
На протяжении всего похода держалась температура от —20° до —30°, для весны — это не мороз, но тем не менее наши спальники к этому времени пропитались влагой, что отныне грозило нам беспокойными ночами. Наутро мы проснулись мокрые, а пока сворачивали спальные мешки, верхний и нижний концы, голова и ноги, превратились в лед.
Примус в это утро издавал пренеприятнейший запах такого я еще не знал, хотя знавал запахи отвратительные, — он чуть не выкурил нас во время завтрака из палатки: пеммикан попался жирнее обычного, а когда Абботт и Кемпбелл разожгли свои трубки, судовой табак и вовсе доконал меня. Я не раз слышал, что замерзших людей находят иногда совершенно голыми, среди разбросанной одежды, как если бы перед кончиной они ощущали нестерпимую жару. Одолевавшая меня тошнота оказала такое же действие: выскочив из палатки на свежий воздух, я сорвал с себя всю одежду до нижней сорочки — и это при —48°. Это был тот редкий случай, когда я пожалел, что не курю. Запретить товарищам курить — невозможно, а дым судового табака всегда был моим злейшим врагом в санных походах, надышавшись им, я не раз пропускал завтрак, который все равно не пошел бы мне впрок.
В тот день пеммикан показался невкусным не только мне — его нечем было посолить, так как мешок с солью куда-то запропастился. Человеку, который знает палатку на троих только с виду, покажется странным: как это так, мешок с солью, не соломинка,— и вдруг затерялся. Но тот, кто сам жил в такой палатке и участвовал в подобных трапезах, когда три человека сидят на скатанных спальниках среди разбросанной в беспорядке одежды и перед одним стоит продуктовый мешок, а перед другим — кухня, тот способен лишь удивляться тому, что в такой обстановке вообще удается что-нибудь отыскать.
|
|
|
|
Старт похода на запад в сентябре 1911 г. |
Дрейфующие льды на подходе к мысу Адэр |
Стоит снять рукавицу, чтобы развязать или завязать продуктовый мешок, как она при малейшем неосторожном движении в мгновение ока исчезает. Пальцы начинают мерзнуть, а ты не можешь ее найти, как ни шаришь вокруг. То же самое относится к ложкам и кружкам. Добавьте к этому, что в палатке царит полумрак, в котором с трудом удается что-нибудь различить, и тогда легко понять, почему пропавшие вещи отыскиваются только после еды, при сворачивании лагеря. Поиски затруднены еще и тем, что в такой мороз не хочется браться голыми руками за холодные предметы, тем более что вслепую их и не узнать, если только ты не научился уже распознавать их наошупь.
После завтрака мы все вместе прошлись к бухте Кресчент — хотелось получить общее представление об острове и собрать образцы пород. Остров был сложен из обрывисто падающих пластов твердого зеленого кварцита, почти со всех сторон ограниченных крутыми утесами. В глубине бухты склон был более пологим. Большая коричневая прогалина на нем, покрытая гуано, свидетельствовала о том что на острове гнездится или гнездилась когда-то небольшая колония пингвинов Адели.
В самой низкой точке этой прогалины мы набрели чуть позже на трупик пингвина Адели, привязанного веревкой за лапу. Птица лежала лицом к морю, натянув веревку до предела — немой укор жестокой забывчивости, из-за которой несчастная была обречена умереть, видя и слыша свою родную стихию, где все ее желания были бы удовлетворены.
Второго августа мы сняли лагерь, перепаковали сани и отправились в обратный путь. Погода не предвещала ничего хорошего, поэтому мы взяли курс на ближайшую к нам точку на мысе Адэр, находящуюся в нескольких милях к югу от ледника Уорнинг. Лагерь мы разбили на ровном участке припая под утесом. Заструги вокруг нас, направленные в диаметрально противоположные стороны, не позволяли судить о преобладающем здесь направлении ветров. Сильный порыв ветра, налетевший вскоре после того, как мы остановились, заставил нас передвинуть сани к северной стороне палатки. Южная, считали мы, вполне надежно закреплена снегом, наваленным на борт палатки. Решив, что мы достаточно обезопасили себя от атак ветра и с юга, и с севера, мы залезли в палатку в надежде отдохнуть, насколько это позволят влажные спальники.
Только мы улеглись и нас уже как будто начало клонить ко сну, как вдруг с востока-юго-востока на палатку налетели яростные вихри. Сразу стало ясно, что метель неизбежна. Я лежал с наветренной стороны и спустя несколько минут почувствовал, что палатка прижимает меня к Абботту, зато вверху она раздувается и становится больше. Это меня не насторожило: сколько раз, когда я вот так лежал в палатке, снегопад делал ее тесной для троих, а сейчас тоже шел снег, я отчетливо слышал удары снежинок о стенки. Прошло еще полчаса, я уже впал в приятную дремоту, как вдруг услышал громкий голос Кемпбелла. Я расстегнул мешок и увидел, что палатка забита снегом, подветренный борт оторван от земли и отчаянно полощется на ветру. И тут же я понял, что наветренный борт вместе наваленным на него снегом медленно сползает вниз по льдине, угол наклона которой слегка изменился из-за отлива. Я исхитрился наполовину высунуться из мешка и после нескольких секунд упорной работы вклиниться, как был, в мешке, под только что наметенный сугроб. Теперь борт палатки был надежно прижат ко льду моим телом. Но неистовый ветер успел набедокурить: наветренный полог надувался не хуже паруса и то проваливался глубоко внутрь палатки, то с громким хлопаньем вырывался наружу. Хорошо еще, что палатки были сделаны из прочного уиллесденского брезента — другая ткань наверняка порвалась бы. Край борта уже поднялся от земли дюймов на пятнадцать, и я не мог ни на секунду изменить положение тела, иначе он бы мигом взлетел вверх.
Кемпбелл в свою очередь удерживал на месте подветренный борт, иными словами, мы оба были прикованы к палатке, выйти из нее мог только Абботт. Он начал поспешно одеваться, что было нелегко, так как на этой стадии похода дневное обмундирование замерзало, как только мы сдирали его с себя, но все же за несколько минут он влез в смерзшуюся ветрозащитную одежду и выполз наружу.
Он нашарил в темноте лопату и попытался выпрямиться во весь рост, но с трудом удержался на ногах. Один раз ветер одолел его и повалил, когда он вышел на подветренную сторону, но он дополз до саней и, опираясь на них, поднялся. И все же ему удалось дотащить до палатки и навалить на борта несколько больших ледяных глыб, а с наветренного полога, наоборот, — снег сбросить, так что палатка почти вернулась к первоначальной форме. После этого я приложил все старания к тому, чтобы снова втиснуться в пространство между двумя наветренными плоскостями, но мне удалось лишь частично вернуться на исходные позиции.
После того как Абботт сделал все, что мог, мы расстегнули вход и, дождавшись кратковременного затишья, впустили его внутрь. Ветрозащитные вещи, меховые рукавицы, записные книжки мы засунули к себе в спальные мешки и приготовились провести ночь без сна, всем телом, удерживая борта палатки, пока ветер не уляжется. Когда Абботт влез в мешок, я препоручил ему участок стенки, который придерживал ногами, и сосредоточил свои усилия на том ее участке, где находились мои голова и плечи и где палатка снова ходила ходуном. Абботт каким-то чудом сумел сразу занять удобное, вернее, относительно удобное положение, и через час я услышал его храп. Мне повезло значительно меньше, я так и не сомкнул глаз и все время старался изо всех сил прижимать палатку головой, плечами и одним локтем, наполовину высунувшись из мешка. Впрочем, это скорее было преимуществом, так как в палатке было тепло, а кроме того, нас согревали физические усилия — удерживать палатку на месте было вовсе не легко. Кемпбелл тоже не спал всю ночь и лежал очень неудобно: при первых попытках выйти из палатки он порвал свой спальный мешок в головах. Около 4 часов утра я поменялся местами с Абботтом, чтобы дать отдых уставшим мускулам, но не успел выведать у него секрет погружения в сон. Мне же удары развевающегося брезента в затылок так и не дали заснуть.
С 5 часов утра ветер начал понемногу стихать, и мы воспользовались затишьем для того, чтобы выйти из палатки и оглядеться. Но вскоре налетел страшный вихрь, затем еще и еще. Не меньше получаса над нами свирепствовал ветер ураганной силы. После этого заключительного аккорда шторм исчерпал свои последние силы, и все успокоилось. Теперь мы смогли сползти с бортов палатки и отдохнуть, но я все равно не мог заснуть от усталости и решил взять реванш ночью.
На следующий день мы сделали несколько миль вдоль берега по отвратительной дороге, но к югу от ледника Уорнинг были вынуждены заночевать. Здесь после бессонной ночи мы выспались на славу. Кемпбелл решил подняться пораньше, чтобы успеть добраться до хижины за дневной переход. И действительно, мы встали в пять часов утра, в полной темноте, чтобы к рассвету уже выйти, и хотя воздух был сырой и холодный, без всякого сожаления расстались с влажными спальниками. Когда мы выползли из палатки за примусом и котлами, нашим взорам предстало полярное сияние. Таких холодных красок я еще никогда не видел. Это было само воплощение холодности, и я понял, что впредь буду иметь в виду, говоря о холодном свете. Одна-единственная дуга яркого зеленовато-серого цвета пересекала небосклон с юга на север подобно кривому лезвию турецкой сабли, сверкающему в свете луны. Подобные утренние сияния я видел и раньше на мысе Адэр, когда снимал в 2 часа ночи показания приборов, но я выходил из теплого помещения тепло одетый и оно казалось мне иным. В это утро мне привиделось в нем нечто демоническое, и оно напомнило мне две строки из книги, прочитанной двумя неделями раньше. Стихи эти говорят о том, что и на севере полярное сияние порой производит на путешественника такое же впечатление:
И, отсветом геены озарен,
Янтарный, фиолетовый, багряный,
Пылает полуночный небосклон.
В это утро мы согрелись не сразу, потому что довольно сильно промерзли еще до подъема, но тем не менее управились с завтраком быстрее обычного. Может быть, подстегивала мысль, что если не случится ничего экстраординарного, следующий раз мы будем есть уже на мысе Адэр.
После завтрака мы протащили сани около пяти миль до самой выдающейся точки мыса Адэр, здесь их оставили, а сами взвалили на плечи спальные мешки и прошагали еще 12 миль.
Левик, Дикасон и Браунинг, последние два дня выходившие нам навстречу, встретили нас милях в четырех от дома. Мы не без удовольствия отдали им большую часть груза и спустя полтора часа уже сидели в хижине, уписывая огромные бутерброды и запивая их горячим чаем. Вечером нас поставили на весы. Кемпбелл потерял за время похода три фунта, я — пять, Абботт же, который в момент выхода находился в наихудшей форме, похудел на девять фунтов с четвертью.
