Архив автора: turist

Проснулся я не от тарана, а от комаров.  Лодчонку занесло в обширное поле лилий, населенное этими голодными тварями, и я долго чесался и матерился, пока не выбрался на обдув.  А еще толкуют, что красота спасет мир.  Черта лысого. Рядом с красотой всегда какой-нибудь кровосос, возьми хоть лилию, хоть женщину.  Кстати лилия по-английски водяная нимфа, и по-латыни из рода нимфей.  Офелия, о нимфа, туды ее в качель, разве она кисть дает…

Пока я так бурчал, впереди по правому берегу все четче прорисовывался силуэт красоты совсем, ну совсем иного рода. Я заторопился, пока не выбрал единственную точку – на расстоянии, в три раза превышающем объект: храм в Городне.  Мощная шатровая колокольня и церковь, поменьше и подревнее, высились на холме над рекой и оврагами.  С реки смотреть, так они словно парили в небе.  Прямо небесные гости, а не земные строения.

Если отпустить на волю воображение, можно представить, как тут все было в четырнадцатом веке и позже, пока стоял городок-крепостца Вертязин, которым тверские князья прикрывали дорогу и броды.  А я вполне мог сойти за московского лазутчика. Действительно, какой из меня к черту тверитянин.  Сейчас стрела свистнет – и бенц между лопаток.  Чур меня.  Продолжить чтение →

А сейчас вот опять нечто мистическое подмывало возблагодарить Кого-то за красоту, размещенную вокруг для моего ублажения и воспитания.  Только и Диавол, видно, не дремал.

Краем глаза я увидел, как из-за острова выскочила восьмерка и пошла чесать под ярые крики рулевого.  Красиво шли, черти, а когда подошли поближе, я вообще шары выкатил: восьмерка оказалась женская. Восемь юных потных амазонок в такт заносили весла, а потом в такт же вытягивались, падали навзничь, ой мамочки.  И при чем тут амазонки, те дуры, говорят, выжигали себе правые груди для удобства стрельбы из лука, а у этих все было на месте и очень экономно прикрыто.  Я с трудом перевел взор на ландшафт, отгоняя видения Фоли Бержер, хоть я там никогда и не был и уж не буду, и вряд ли там увидишь такой ряд торсов и важных при гребле мышц.

Мы сблизились.

— Красиво идете, — прокричал я, салютуя веслом. Продолжить чтение →

Крохотное облачко, заслоненное лавиной впечатлений, возвышенных и не очень, разрослось во все небо. Зефирчик вдруг озверел и хлестнул по морде крупными каплями, и почти сразу же, после мхатовской паузы, обрушился косой потоп.  Я вдруг оказался в очень маленьком и безжалостно яростном мире, окруженный со всех сторон светло-серой стеной дождя, больше похожего на вторую, вертикальную Волгу.  Нигде ни неба, ни земли, подо мной – байдара, взбесившаяся, как бычок на родео, а я ей – фраер, которого надо скинуть.  Садист-ветер со смаком резал по живому, голому телу холодными струями, но иудино поведение “Ласточки” было страшнее: дай ей сотую долю шанса, и она выскользнет из-под ягодиц.  Чувство равновесия, похоже, таится у меня в этом органе или органах, но орган вообще-то бездарный, и я страх как боялся ошибки.

А тут еще мне стукнуло, что в любую секунду стенку дождя может пробить нос “Метеора” или “Ракеты” на скорости – какой?  Тридцать, сорок км в час?  Один хрен, накроет, как медным тазом.  Я нервно орудовал веслом; в таком каючке, завались он за печку, весло не только для гребли, но и для баланса, как шест у канатоходца.  Сунь его не в ту волну не в ту миллисекунду, и опаньки, человек за бортом, кинь ему буй, или в рифму, все равно задавим.  Словечко прилипло, где-то в подкорке пульсировала строка:  “Есть упоение в бою”, а рядом, в терцию, аукалось: “А нам, татарам, по бую…”

Справа по носу сквозь завесу проступило что-то темное, очень похожее на форштевень “Метеора”, в животе пренеприятно екнуло, но это оказался верхний клинообразный конец острова.  Скоро я проскользнул под его защиту, выбросился на берег и только набрал воздуху, чтобы облегченно вздохнуть, как меня окружил взвод народу, мужчины, женщины и дети, с охами и ахами насчет моего здоровья и целости. Продолжить чтение →

Какой-то зулус прямо в палатке молотил мне в ухо свою щелчковую песню из тех, что слышно за две мили, и я подумал – вот я снова в Южной Африке. Но что-то тут было не то, я ж никогда не был в Южной Африке, и зулусов в палатке вроде не было, а щелк продолжался уже под черепом.  Я изрыгнул какую-то похабель, и все стало на место: мат был русским, я сам скорее всего русский, а щелкун – волжский соловей. Чудный голос и чувство гармонии, но миниум такта. Ни малейшего понятия, когда петь, а когда и заткнуться.  “Заткнись!” хрипло заорал я. Череп чуть не отскочил, а этот мелодист – нуль внимания, ни одной шестьдесятчетвертой не пропустил.  “Начищу клюв”, решил я, расстегнул входное полотнище, высунул голову – и так и замер на четвереньках.

Вчерашний ливень умыл мир до блеска, а солнце отполиролвало его до немыслимой красоты, словно рекламу в “Лайф”. Даже Эол или как там его замер от восторга, не дрожат листы, или кусты. Перевернутая вселенная в реке, прорисованная до мелочей, выглядела вообще эксцентрично и неотразимо. Куда уж нашему евклидову миру.

Душа моя воспарила так, что я еле поймал ее за пятку и водворил на место.  Я простил певцу все его грехи (ему и на это было плевать), выполз на свет Божий и постоял, растворяясь всем существом в этом раю.  Еще бы пару Евочек перед завтраком, вздохнул я, но тут же завопил, как каннибал, и ухнул с разбегу в речку. Продолжить чтение →

Грубые ребята, эти бурые медведи на Аляске.  С соседней сопки в бинокль и то жуть смотреть на их ужимки перед боем, клацанье стилетами-клыками, рык, мотание огромных голов, замах чудовищных лап и прочее безобразие.  Одного я сразу окрестил Старый Бандюган – он точно потянул бы за полтонны.  Юный Любер поскромнее массой, но только в сравнении.  Недостаток массы он возмещает дурью. Кидается вперед, словно Бандюган ему – тщедушный христианин на римской арене.  Этот старина просто монстр какой-то, сомкнул клыки у молодого на загривке да как кинет его через член, ну словно овчар котенка, в сугроб подале. А тот не унимается, кусаться лезет, ну не придурок ли. Вот и схлопотал боковой справа, кровь на снегу фонтаном. На этот раз дошло, и малый дал деру в заросли. Мол, мы еще встретимся.

Победитель, остывая, помотался взад-вперед по рингу. Многопудовые мяса страшно перекатывались под мохнатой шкурой.  Во мастодонт.  Метра три от носа до хвоста, не мене.

Я опустил бинокль.  Проводник Майкл мотнул головой – вперед, мол, орлы – и споро заскользил вниз на коротких ногах. За алеутом Михаил, такой же плотный и коренастый, только рыжий.  Он тут главный, потому как молодой, крутой и денежный.  Я скромненько замыкающим. Я что, доцент в должности юнги, переводчик-фоторепортер, как говорится, с возложением на такового обязанностей прислуги за все, включая погоду. Только это уж дудки, хоть я и безоружный.  Ну где мне взять столько штук зеленых проводнику да за лицензию, не считая пролета.  А так мне самому платят. Не сказать, чтоб густо, но я бы и сам приплатил за посмотреть такую охоту.  Приплатил бы – если б было чем. Продолжить чтение →

Славная речка Молога, только течет она не совсем туда, куда надо бы. Если плыть от Бежецка, или от Максатихи, как плыл я в этот раз, то направление все больше на северо-восток, и ветер в августе тоже с северо-востока, так что получается сплошной мордотык, и грести утомительно, особенно если ты на резиновой лодчонке и она парусит, как сволочь.

А в остальном все очень даже ничего, речка тихая, малонаселенная, по берегам леса хвойные и разные, в лесу грибы-ягоды, в воде рыба, в осоке и в рогозе утки. Дождичок бывает, но не сплошь, а так, побрызгает да перестанет; никаких этих круглосуточных осенних безобразий. Ну и красота, конечно. Красотища душещипательная, аж грести забываешь – накатывает эдакий ступор с широко раскрытыми глазами. Кучерявые беленькие облачка выстраиваются в элегантные ряды во все небо, квадратно-гнездовым способом, потом медленно и затейливо перестраиваются, словно хороший кордебалет или зримый Бах, до того все гармонично и гипнотично.

А у меня еще на все эти приятные мелочи наслаивалась сладенькая ностальгия. Лет за десять-пятнадцать до того, где-то в восьмидесятых, еще до суматохи перестройки, я тут уже плавал, от Бежецка до Пестова. Всякие шероховатости стерлись, и то плаванье вспоминалось, как сплошной залет в рай. Почему-то на память приходили главным образом встречи, и все какие-то сугубо приятные. Продолжить чтение →

Протока была старая, извилистая и скорее похожая на болото – совсем без течения, покрытая ряской, местами чуть ли не вся переросшая осокой и ослепительно-белыми лилиями. В таких узинах я задницей сквозь резину чувствовал дно и продирался с трудом, но меня это только радовало: на байдаре тут и вовсе не пройти. У «Ласточки» осадка практически нулевая, и я иногда проталкивался веслом, как шестом, а этим скотам, если они сюда все же завернут, придется тут вылезать и идти впроводку, а скорее волоком, увязая в грязи по самые помидоры. Это хорошо. Плохо то, что стайка уток с треском поднялась из зарослей и начала метаться над верхушками деревьев, выдавая меня с головой, а я ничего не мог с этим поделать, только матерился придушенным шепотом. Одна надежда, что среди этого отребья нет охотников или бывших спецназовцев. Я попробовал вспомнить что-то о них, но перед глазами мельтешили только потные торсы да пьяные оскаленные морды. Ладно, Бог не выдаст…

Я уходил все дальше. В одном месте пришлось вылезти и перетащить лодчонку через поваленный ствол, перекрывший всю протоку. Обрадовался этому дереву, как родному. Потом было еще одно такое. Минут через двадцать суматошной гребли и  яростной возни я притормозил уже около верхней оконечности острова. Прислушался. Тишина. Ни голосов, ни плеска весел, ни птичьего гомона у меня за спиной. Даже уток не видно и не слышно – отлетели либо сели. Я глубоко выдохнул: оторвался-таки. Теперь можно подумать, что дальше. Продолжить чтение →

На правом, высоком берегу комаров по идее должно быть меньше, но это на обдуве, на открытом месте, а в плотных кустах, в сплошном безветрии, где масса травы, они жгли так же беспощадно, как и на болоте. Я вытащил из рюкзака куртку, закутался в капюшон с головой, натянул на руки велосипедные перчатки, но эти сволочи забивались во все щели, впивались в полоску между брюками и кроссовками, звенели над ухом и все жалили, жалили, доводя до сумасшествия. Не было никакого терпежу выносить эту насекомую муку. В монахи Шаолиня я бы явно не прошел – они, говорят, умели как-то вызывать трансовое состояние, в нем эти комариные глупости им были бы нипочем. А я вот не мог.

Я много чего не мог. Похоже, я не мог вот так плюнуть на все и убежать в лес, зажечь дымарь и перекантоваться ночь или несколько часов, пока эти ублюдки не укатят. Вряд ли они тут останутся на ночь. А перед отъездом прикончат ту бедную распятую девку, если уже не прикончили. Прирежут, живот вспорют, и концы в воду. Поплывет она потихоньку низом до самой Волги. Да хоть до Ирана. Может, ей уже жить осталось час или полчаса – а что я могу? Один раз уж кидался ее спасать.  Еле сам спасся. С меня пока хватит. Я старый, безоружный и один. А этих молодых козлов четверо, у них пистолет, и наверняка еще много всего, вплоть до «калашей». Просто они не успели ими воспользоваться, по дури своей. Хорошо хоть я одного успел уделать, аж дюраль погнулся. Только девице той это никак не поможет, а вовсе наоборот.

Продолжить чтение →

Я прислушался. Нигде ничто не шевелилось. Видно, охотнички и вправду кинулись меня ловить. Неизвестно, правда, сколько времени они уже отсутствуют; могут и вернуться с минуту на минуту. Если я хочу творить тут еще какие-то добрые дела, то нужно орудовать четко, без спешки, но очень, очень резво.

Номер раз: обезопасить тыл. В карманах у меня всегда полно обрывков веревок и шнура, я их зову мутузками. Мутузки – первое дело в походе; постоянно надо что-то к чему-то вязать. Трясущимися руками я вытащил пару мутузков, потом еще пару, и связал бесчувственных бандюг по рукам и ногам, связал капитально, рифовым узлом, так, что тонкие нейлоновые шнуры врезались в кожу. Оставил их там, где они были, в более или менее натуральных позах, и кинулся шарить по поляне.

Сначала к машине – пусто. Метнулся к палатке – и на тебе, там не только голенькая мадемуазель, попавшая в такую передрягу; рядом с ней еще и крупный парень лежит лет двадцати пяти. Оба связаны липкой коричневой лентой, рты заклеены, оба в синяках и ссадинах, но явно живые – воззрились на меня растопыренными в ужасе глазами. Видно, их в палатку затолкали, чтоб с проселка не было видно, если вдруг мимо кто ехать будет. Продолжить чтение →

Придется, наверно, рассказать эту историю до конца, хотя уже в этом пункте все вроде закруглено, порок наказан, добродетель более или менее торжествует, правда, не совсем в белых одеждах, а несколько замаранная в процессе, но жизнь, она всегда с говнецом. А вот в том, что случилось дальше, имела место некая лабуда, и есть соблазн ее опустить и на том закруглиться. Но уж давным-давно, принимаясь за эти были, я поклялся себе излагать «все как дело было», раз у меня такой жанр. Любой рассказчик знает, что не всегда кристально ясно, как же оно вправду было, и иногда кажется вот так, а немного погодя получается иначе, с небольшим сдвигом, от которого все может вообще пойти наперекосяк. И вот ты пялишься на эти картинки и не можешь взять в толк, что к чему: ведь вроде и так было, и эдак, а уж как могло бы быть, так это вообще туши фонарь. А посему лучше рассказать поподробнее, чем что-то отсечь. Тут одно утешение: если в рассказе получится эта самая лабуда, так она и в жизни была не лучше.

А было так. Ушли мы, никем, похоже, не замеченные, в тот левый приток, куда я давеча хотел было спрятаться, а потом раздумал. И перли вверх по нему весь остаток дня и полночи. Течение несильное, но когда с ним воюешь час за часом, получается довольно противно. Берега по-прежнему отменно красивые, сплошные хвойные леса, однако я это механически только отмечал, не до того было, а в основном радовался безлюдью. Места болотистые, людям там делать совершенно нечего, деревень нет. Даже рыбаки туда не суются; по болоту к берегу не подойдешь, по реке на лодке тоже не пробьешься – часты старые завалы и бобровые плотины. Мы их обносили, и это было тяжко и грязно, но я все равно потихоньку ликовал: людские глаза нам совершенно ни к чему. Продолжить чтение →

На третий день появились признаки близкого жилья – поляна в лесу, потом другая, а на них старые стожары, конусообразные такие остовы стогов из жердей. Самих стогов нет, поляны в этом году некошены, и вообще непонятно, когда тут в последний раз косили, однако люди где-то недалеко могли быть.

Я глянул на карту. Похоже, мы подходили к пересечению реки и грунтовой дороги, и там, чуть в стороне от моста, должна быть деревенька. Надо было идти на разведку, посмотреть, можно ли тут проскочить незамеченными. Шанс, что нас там на мосту кто-то поджидает – один на миллион, но жизнь давно вдолбила мне в маковку: чего не предусмотришь, то как раз и бывает.

Так я и объяснил своим спутникам. Затащили лодки на берег. Ленивый Костя, конечно, был рад поваляться, побездельничать, а Светлана увязалась за мной. Я и не возражал особо: дамское общество и коту приятно. Точнее, ему особенно.

Прогулка выдалась на редкость милая. Почти сразу наткнулись на старую, узкую лесную дорогу. Проселок зарос кустами и молодыми деревцами, но идти можно было. И мы пошли по ней, отмахиваясь сломанными ветками от комаров и тихонько беседуя про всякие разности – кто мы да откуда. Продолжить чтение →