Прошло почти два года с тех пор, как попрощался я со своим лесом, со своими медведями, и за все это время мне так и не удалось побывать ни в лесной деревушке, ни в охотничьем домике на берегу таежного озера… Как он там без меня, мой лес? Как там мои медведи? Лишь изредка приходили ко мне короткие письма от охотников и рыбаков, с которыми я успел познакомиться за два года жизни в лесу. Но охотники и рыбаки бывали теперь в тайге редко и почти ничего не могли мне рассказать. Жив ли еще Хозяин? Бродит ли по троне у Верхнего озера угрюмый Лесник? Не убили ли кого из моих старых друзей? А может быть, кто-то из них уже успел состариться, оставил свои лесные тропы и навсегда расстался с тайгой?..

Я знал, что медведи — погибают от выстрела, погибают от удара лосиного копыта, но животные умеют еще и просто умирать. Надолго остался у меня в памяти рассказ лесника Виктора Герасимова о том, как умирают медведи на лесной тропе, вытянув впереди себя последний раз уже слабеющие лапы и тяжело опустив на землю между лапами большую, лобастую голову. От такой памяти мне становилось другой раз грустно, грустно было и оттого, что не мог я, как прежде, с весны до зимы бродить по знакомым лесным тропам.

Продолжить чтение →

Всю трону до Верхнего озера я знал почти наизусть. От лесной деревушки, где жили пастухи, я плыл сначала на лодке. Лодку оставлял в конце озера, на берегу мелкого заросшего залива, и по чуть приметной тропе шел к дальнему таежному озеру, которое и Петро, и Василий называли Верхним. Старая, давно не хоженная лесная дорожка миновала поляну и осторожно пробиралась между двумя угрюмыми елями.

Эти ели всегда казались мне воротами в лес. Здесь я обычно останавливался, курил и только потом шел дальше через густой, слепой ельник. Ельник оканчивался, и очень скоро над тропой нависала высокая и кривая береза с наростом плоского узорчатого гриба. До этой березы было всего пятнадцать минут быстрого шага. И почти сразу за березой встречал я обычно следы медведя.

Сегодняшние свежие следы уже лежали на моей тропе, и я еще раз убедился, что этот медведь выходит на прогулку когда ему вздумается по-моему, у него не было никакого определенного распорядка дня. Он мог появиться около березы и днем, и вечером, и утром. Выйдя на тропу, этот зверь брел дальше к болоту, но пути задерживался чуть ли не у каждой кротовой норы, иногда рылся в кустах, сворачивал на лесную поляну и так, не торопясь, добирался до ягодного болота, которое именовалось Первым Сокольим.

Продолжить чтение →

По вечерам в старом деревянном домике у темного окна в притихшую тайгу — рядом с табаком, кружкой крепкого чая, куском сахара, тщедушной коптилкой и собственной угрюмой тенью по стенам, по потолку, над потрепанным в Дорогах дневником — я острее и реальнее представлял себе, что наша деревушка, наше стадо, наши собаки и мы сами, я и двое пастухов, находимся в кольце медвежьих владений. Нас как бы впустили в лес и отрезали дорогу назад тремя эшелонами глубокой обороны: медведь за Собольей пашней у Нашева ручья, лежку которого я разыскал; медведица с медвежатами у Вологодского ручья и не слишком осторожный медведь-подросток на Череиове. Но это еще не все.

Впереди, на троне к Верхнему озеру, тоже ходит медведь. Слева от деревни —другой. Медведи есть и справа, за озером. И это только первый ряд медвежьего оборонительного кольца. А может быть, и наступательных позиций. В конце дня, после долгого вечернего чая вместе с пастухами, я ухожу к себе и долго рисую в своем дневнике карту, наношу на лист бумаги свои встречи со следами животных, наношу сведения, полученные от Василия и Петра, надписи на деревьях и даже лай собак. Границы медвежьих владений, Медвежьего Государства, обрисовываются пока еще только контурами, но это Государство уже есть, живет для меня реально, хотя и загадочно…

Продолжить чтение →

К Долгому озеру все ближе и ближе подходила осень. На осине, что прикрывала своими ветвями наш домик, стали появляться желтые листья. На озере уже отцвели белые лилии, вызрели и приготовились распушиться на осеннем ветру коричневые шишечки камыша-рогоза. Ночи загустели, стали темными, по ночам над озером загорались теперь яркие близкие звезды и поднималась большая белая луна, предвещая своим чистым, горящим светом ночной холод и слепой туман осеннего утра.

Этот туман поднимался над озером еще с вечера, неслышными, мутными струями тек с берега к воде и затягивал к ночи всю воду. Звезды и луна, заглядывая сверху в ночное озеро и не добираясь до воды через туман, подсвечивали, подкрашивали полотно тумана небесным холодным светом, и всякий раз, глядя на ночное озеро, затянутое серебристой пеленой, представлял я себе, что сейчас я не в лесу, не около избушки, а где-то очень высоко, над облаками, где царствует вечный холод.

Однажды в такую «заоблачную» холодную ночь и услышал я с той стороны озера далекий призывный вой. Выла волчица, выла долго, пронзительно. От этого воя, как от сырого холода, по спине пробегали колючие мурашки. Буран, разобрав за лесом чужой голос, тоже насторожился и долго не уходил домой. Волчица первый раз объявила о начале осеннего сбора волчьей стаи.

Продолжить чтение →

В лесной деревушке, оставленной людьми, жили в то лето два пастуха: Петро и Василий. Деревушка была небольшой. Два десятка домов тесной кучкой стояли на берегу озера и были огорожены со стороны пашни длинной и высокой изгородью-огородом1. Когда-то сразу за этой изгородью тянулись широкой полосой поля. Поля в свою очередь тоже были обнесены высокой изгородью. Это было уже второе кольцо-ограда вокруг деревни. А сразу за этим вторым кольцом начинались лесные пастбища — поскотина.

Огороды-изгороди не допускали скот к посевам со стороны пастбища и не выпускали скот на поля из деревни. Чтобы попасть из деревни на пастбище, скоту предстояло пройти по длинной дороге-улице, выгороженной, отделенной от пашни с обеих сторон высоким и прочным забором. Вход в улицу из деревни преграждался воротами-отводом. И каждое утро пастухи открывали, отводили в сторону эти ворота и гнали стадо пастись. Стадо, миновав по улице-дороге поля, подходило еще к одним воротам-отводу и только после этого попадало на лесное пастбище.

Пастбище-поскотина больше походило не на пастбище, а на прореженное вырубками и лесными полянами редколесье. За редколесьем высокой темной стеной стоял сплошной еловый лес. В этот лес путь стаду был закрыт еще одним ограждением, высоким, непролазным забором — осеком, который сооружали, косо укладывая друг на друга молодые березки, осинки, елки, срубленные прямо тут же на краю поскотины.

Продолжить чтение →

Сейчас вся дорога от реки Шильды до оставленной людьми лесной деревушки лежит передо мной на листе бумаги. Я прошел эту дорогу уже много раз, хорошо знаю ее, нарисовал по памяти и могу расставлять на этом рисунке разные знаки, отмечая те или иные памятные места и встречи…

Недалеко от Шильды перебегал через мою дорогу Менев ручей. Здесь я всегда останавливался и курил; здесь оканчивались владения людей и начинались владения леса. Через Менев ручей были мостки. Около мостков у ручья были крутые берега и вязкое дно, и он больше походил в этом месте на торфяную канаву. Первый раз я переходил этот ручей еще по мосткам. Но после зимы мостки снесло весенней водой, и, чтобы попасть в лес, мне пришлось по весне переправляться через разлившийся ручей на плоту.

Менев ручей — это всего два километра пути в настоящий лес. За ручьем начинается мягкая и не очень прочная в сырое время года торфяная дорога. Тут у края дороги на чистине я часто спугивал тетеревов. Чуть дальше, в тусклом сыром осиннике, меня вечно пугали глухари. Глухари неожиданно вырывались из кустов у самой дороги и шумно и тяжело неслись в глубь леса.

Продолжить чтение →

Ночь. Заваленная камнями река. Речку называют Шильдой. «Шильда, Шильда…» — поет на камнях ночная вода. «Шильда, Шильда…» — тревожно отзываются кулики, разбуженные мной. Шильда приходит из настоящего леса…

Завтра я вступлю в настоящий лес, в настоящую тайгу. Впереди очень долго не будет никаких деревень. Не будет людей, если не считать двух пастухов, что пасут в двадцати пяти километрах отсюда колхозное стадо телушек.

Пастухи пасут стадо там, где недавно была лесная деревушка. Люди из леса переехали поближе к хорошим дорогам, оставив свои дома, свои пашни, покосы.

И все эти прежние пашни и покосы стали теперь лесным, отгонным пастбищем для скота. Скот угнали в лес рано, в начале лета, а пригонят обратно лишь перед зимой. Вот и все сегодняшнее хозяйство людей в лесу.

Ночь останавливает мои размышления о завтрашнем дне, останавливает ожидание завтрашнего пути. Живо только прошлое: вся дорога сюда, все пройденные с рюкзаком за плечами километры. Их было, конечно, не сто двадцать. Сто двадцать — это по прямой от той далекой сейчас железнодорожной станции, куда за шестнадцать часов доставил меня из Москвы поезд Москва — Архангельск, до моего сегодняшнего ночлега на берегу реки Шильды. Но были и кривые, и повороты, и поиски. Были встречи с озерами и реками, с людьми и зверем. Но эти встречи пока не остановили меня, не остановили рядом с собой надолго, и я шел и шел дальше, мечтая добраться до настоящих нехоженых дебрей, до самых глухих озер, где до меня давно уже никто не ловил рыбу. И чем дальше я шел, тем отчетливей понимал, что там, в настоящем лесу, придется мне все время жить бок о бок с соседями, серьезными и сильными, может быть, и опасными, если я не смогу ужиться рядом с ними. Что делать, если хозяином в настоящем лесу живет пока еще бурый медведь.

Продолжить чтение →

Сколько я помню себя, я всегда возился с животными, и вечно у меня дома кто-нибудь жил. Были у меня ежи, ужи, ящерицы, самые разные певчие птички, грачи, галки, сороки, белые мыши, крысы, морские свинки, кошки, собаки…

Но мне всего этого было мало, и вечная мечта собрать в комнате чуть ли не весь зоопарк не давала мне покоя. Но наконец я, видимо, понял, что собрать всех животных, которые мне нравились, в комнате никак нельзя, а потому решил постучаться в двери настоящего зоопарка и попросил принять меня в кружок юных биологов.

Ксли бы я постучался в дверь зоопарка чуть раньше или чуть позже, то меня обязательно допустили бы к площадке молодняка, к той небольшой площадке, огороженной круглой высокой сеткой-забором, где, на радость взрослым и малышам резвились, кувыркались, ссорились и мирились самые разные звери-малыши.

Возиться с этими зверятами было моей светлой мечтой, целью жизни. Но так получилось: бригада юннатов, прикрепленная к площадке молодняка, оказалась укомплектованной, расширять ради меня установленные кем-то штаты никто не собирался, а потому мне, новичку, было предложено пойти к хищникам, к копытным, в попугайник или, на худой случай, в бригаду «вольных птиц».

Продолжить чтение →