После того как я провел два сезона в относительной роскоши жилища Ред-Ферна, эта хижина, хоть и очень просторная, сильно разочаровала меня кухней-времянкой. Здесь много лет никто не жил, и снаружи все заросло кустарником, диким виноградом и сорняками. Внутри поселились хомяки, летучие мыши, змеи, целое полчище разных жуков; в доме не было ни мебели, ни удобств. В шатком буфете гудел пчелиный рой. Зато можно было утверждать, что дом снабжен водой — когда дождь заливал крышу. Пол покоробился и был загажен хомяками; на потолочных балках — внутренней стороне крыши — висели вниз головой и пялились на нас летучие мыши. В одном углу под стропилами с шипением раскачивалось, хлопая круглыми глазами, семейство сов. Дверь на ржавых петлях покосилась. Но все оконные стекла были целы, и очаг, хотя в нем было полно паутины, старых листьев и прочего мусора, вроде можно было топить.

В какие-нибудь десять минут медвежата сожрали улей вместе с пчелами, медом и сотами и подобрали все, что пресмыкалось и ползало, кроме змей, которых они выгнали вместе с совами и летучими мышами. Они методично разрывали жилища хомяков и с хрустом поедали их злополучных обитателей. Вот тогда-то, во время этой шумной расправы, я понял, как медвежата подросли и какими сильными они становятся.

Продолжить чтение →

Встреча с росомахой в ущелье произошла, конечно, далеко не случайно. Очевидно, росомаха уже не первый день выслеживала свою добычу, что вполне соответствует обычаям этого хищника. Но все же росомахи крайне редко решаются нападать на медведей, и этот случай тоже служит примером той борьбы не на жизнь, а на смерть, которая начинается во время засухи. Сразу после лесного пожара несколько раз побрызгал дождик, но вообще лето выдалось необыкновенно засушливое. Засуха, продолжающаяся два лета подряд, на севере континентальной части Британской Колумбии наблюдается довольно часто. Но когда после двух бесснежных зим два лета подряд не выпадает дождей, это означает катастрофу, которая влечет за собой переворот в жизни животных и растений, чье существование находится в тесной зависимости друг от друга.

Однажды морозным утром мы с медвежатами совершали обход наших оскудевших угодий, как вдруг они остановились точно вкопанные, к чему-то принюхались, задрав носы к безоблачным небесам, обернулись и поглядели на меня с лукавым выражением. Погода собиралась перемениться. Как всегда бывает перед понижением атмосферного давления, всю ночь напролет тревожно завывали койоты. Сновали в воздухе шумливые птицы, оставшиеся после отлета больших караванов, и, казалось, выкрикивали последние новости. Воздух в то утро был так напоен светом, что тени в лесу по-зимнему отливали синевой; стояло полное безветрие. Гладь озера была недвижна как стекло. К полудню с запада приплыли длинные, рваные перисто-кучевые облака, предвестники дождевых туч. На закате закапал дождик и лес задышал освежающим ароматом опавшей хвои, который был неощутим в сухую погоду. Запоздалые стаи качурок снизились и остались ночевать на берегу озера; но вместо привычных резких криков, тоскливее которых, говорят, ничего не бывает в природе, эти птицы издавали только тихий посвист, который гармонически сливался с шумом дождя в какую-то дремотную музыку; смешение звуков напоминало приглушенное гудение органных труб среднего регистра. У медвежат явно слипались глаза, но они, навострив уши, боролись с одолевающей дремотой, видя, что и я прислушиваюсь к непривычным ритмам.

Продолжить чтение →

В бинокль я издалека наблюдал за приближающимся индейцем; лыжи так и мелькали при каждом взмахе ноги. Однако на ледяном ветру невозможно было дожидаться, пока он преодолеет широко раскинувшуюся равнину озера Такла. Я знал, что он промерзнет на ветру, хотя и шел скорым, размашистым шагом, и будет рад, если на берегу его встретит гудящая от жара печь и кружка горячего кофе. По человеческим меркам у меня в доме было холодновато, но стоило хорошенько протопить печь, как медвежата просыпались от спячки, выползали из своей конуры и начинали бестолково слоняться из угла в угол. Они нисколько не обижались, если я нарушал их покой, наоборот, они с радостью лезли обниматься, лизали мне руки, точно это не они, а я так долго где-то пропадал. Они уже знали, что будут вознаграждены за свои ласки, что им почешут шейку и пузо, прежде чем в открытую дверь найдет достаточно зимнего холода, чтобы можно было снова впасть в спячку. Но вот в узком, как щель, туннеле, который вел от озера к хижине, заскрипел снег, и я вышел навстречу индейцу. Среди индейцев Северной Америки племя бобров особенно славится своей красотой, а мой гость, насколько можно было судить с первого взгляда (потому что он с головы до ног был упрятан в парку из волчьего меха, стеганые штаны и надвинутый на глаза капюшон), по-видимому, выделялся своей наружностью даже среди соплеменников. Ноги его, обутые в высокие мокасины, сшитые мехом внутрь, ступали широко и твердо. Он откинул капюшон и снял с лица двойную снежную маску с узкими прорезями для глаз.

—Я — Ларч А-Тас-Ка-Ней. Кажется, ты знаешь моего отца.

Продолжить чтение →

По утрам на деревьях и кустах еще лежал иней, но все же после равноденствия морозные оковы зимы рухнули. При ясной погоде между девятью и десятью часами вечера на небе, словно пьяная радуга, плясали сполохи северного сияния. Разноцветные вспышки обыкновенно сопровождались гудением, как будто работает электрический мотор, иногда этот шум переходил в потрескивание электрических разрядов, которые при поглаживании сыплются в сухую погоду из кошачьей шерсти. Не менее поразительна была полная тишина, которая во время этих небесных феерий охватывала все живое, свидетельствуя о том, что это дивное зрелище должно вызывать у животных либо страх, либо изумление. После северного сияния мороз обыкновенно смягчался и температура поднималась до пяти градусов выше нуля, а при пасмурной погоде вместо снегопада на нас лился дождь.

Во второй половине марта медвежата стали часто шевелиться, ворочаться, скулить и почесываться, однако из логова еще не вылезали. В страстную пятницу Расти вечером выполз из конуры, пять-шесть раз зевнул, уселся на полу возле моего стула и прислонился к моим ногам. Потом он стал тыкаться мордочкой в мою ладонь, прося, чтобы его почесали. Тогда я понял, что он окончательно проснулся. Как же он вырос за это время! Назавтра объяснилось, отчего не спалось медвежонку: в субботу с юго-запада налетел чинук и продолжал дуть все пасхальное воскресенье. Началась ранняя оттепель, зазвенела капель, всю ночь с треском обрывались и падали сосульки. Вдалеке с грохотом, похожим на раскаты грома, рушились с утесов Оминеки снежные карнизы и ледяные козырьки. Приоткрыв дверцу, я заглянул в медвежью конуру; Дасти и Скрёч заворчали спросонья, еле продирая глаза. Они отказались от приглашения и не вышли посидеть вместе с нами у печки.

Продолжить чтение →

Наши дрозды стали совсем взрослыми птицами, их было два самца и одна самочка. Поселившись на своей полочке, на которой они жили едва оперившимися птенцами, они вылетали оттуда на волю в поисках будущего супруга или супруги. Даже в пору гнездования трое наших друзей каждый день прилетали на старое место, чтобы погреться на солнышке и поклевать зерен из мисочки, которая их там ждала. А когда уже их потомство слетело с гнезда, то и это новое поколение обосновалось на той же полочке, где всем хватало места, корма и солнечного света. Целая стайка глазастых птичек будила меня на заре, барабаня клювами в окно, чтобы я поскорее наполнил их мисочку. Разве мог я обмануть их ожидания!

Единственная серьезная драка случилась у медвежат, когда Дасти захотела отнять у Скреча кладку куропаточьих яиц, которую тот обнаружил в зарослях люпина на дальнем краю верхнего луга. Пока драчуны награждали друг друга тумаками и укусами, Расти съел яички вместе со скорлупой, я даже не успел вмешаться. После пятиминутной потасовки бойцы отряхнулись и принялись зализывать друг другу раны с таким выражением, точно спрашивая при этом: «Не знаешь ли ты, из-за чего мы передрались?» А мы с Расти сидели посреди луга, дожидаясь, когда можно будет продолжить прерванную прогулку.

Продолжить чтение →

Ларч был уже не тем веселым и беспечным жителем лесов, каким я его знал год назад. Рассказывая о сопротивлении лесопромышленников, он сказал:

— Владельцы лесопилок со слезой в голосе говорят о переспелой древесине, которую якобы надо спасать. Никакой переспелой древесины на свете не бывает, это пустое слово из тарабарского языка коммерции. Об индейском населении Топли-Лендинга он говорил с горечью и разочарованием. Он знал, что если бы среди индейцев царило согласие по поводу будущего провинциального парка, то лесопромышленники и владельцы рудников никогда не решились бы увольнять местных работников и нанимать вместо них приезжих; эти новые рабочие вербовались не только из числа Бобров; на смену уволенным привезли индейцев племени китаматов из Форт-Принс-Руперта и квакиутлей из Белла-Кулы, говорящих на языке группы сэлиш и устраивающих тайные радения. Кругом вовсю идут потлачи; но индейцы секани, сарси, чилкотины и бабины, то есть все, кто принадлежит к группе Бобров, получили предостережение туда не соваться. Талтаны и каска еще не решили, с какой из враждующих группировок им выкурить трубку мира.

Продолжить чтение →

Если бы можно было закончить мою историю на этой ноте глубокого душевного удовлетворения или, предупреждая ход дальнейших событий, повернуть время вспять, с какой бы радостью я это сделал! Но это невозможно, поскольку повесть моя невыдуманная и мне придется, ничего не преуменьшая и не преувеличивая, изложить до конца все обстоятельства в той последовательности, в какой они совершались.

Незадолго перед своим отъездом Ларч сказал:

Продолжить чтение →

В ночь, когда умер Расти, мною в какую-то минуту овладела неотвязная мысль, что Дасти и Скреч должны быть живы. Припоминая, сколько я слышал выстрелов, насчитал их шесть или восемь; словом, целая обойма. На песке должна была остаться кровь; может быть, охотники прямо на месте освежевали тушу. Среди индейцев секани только самые отпетые употребляют медвежатину в пищу из-за того, что медведи питаются падалью. Может быть, хотя бы один из медведей избегнул гибели, и, может быть, оставшийся в живых лежит сейчас, раненый и беспомощный, где-нибудь в пещере, неспособный защититься от волков и койотов.

На рассвете я надел на плечи рюкзак и отправился вдоль озера в ту сторону, откуда слышались выстрелы. Проходя знакомым путем и вглядываясь в каждую скалу, каждую выброшенную волнами палку, каждый ведущий к воде след, я чувствовал, как за мною следит множество внимательных глаз. Морозные ночи и студеные дни заставили оленей, вапити и снежных баранов переселяться в долину реки Фрейзер, где они обычно зимуют. Волки и пумы неслышными тенями сопровождали стада, а следом за ними рыскали койоты в надежде поживиться объедками после крупных хищников.

Продолжить чтение →

Вернувшись в хижину Ларча, мы со Скречем допоздна засиделись в тот вечер возле очага. Я гладил Скреча по голове, чесал ему за ушами и под подбородком, а сам думал о том, как сложится отныне судьба Дасти. Благодаря тому, что она успела нагулять достаточно жиру, она сможет — с помощью Спуки — прожить независимо от человека. Ее могучий рост, стремительность и сила должны внушать почтение всем животным, кроме медведя-гризли, а полученное ранение тем более заставит всех держаться от нее на почтительном расстоянии. Из всех животных самое опасное — раненый медведь. Хотя меня и беспокоила ее рана, но делать было нечего, пришлось вернуться в хижину и предоставить Дасти и Спуки (а если Скреч захочет к ним присоединиться, то и Скреча) самим себе, полагаясь на то, что они научены горьким опытом опасаться человеческого коварства.

На следующее утро, когда я стал снаряжать свое каноэ в обратный путь, Скреч кинулся бежать в сторону каньона, словно бы он решил вернуться к своим сородичам. Я уже примирился было с этим его решением, убедив себя, что оно соответствует природе вещей и для Скреча это будет наилучшим исходом: ведь не могу же я до бесконечности нянчить даже одного медведя! Но тут он медленно вышел из леса. Вместе с ним на опушке показалась Дасти. Услышав мой голос, оба замерли, как вкопанные. Скреч лизнул сестру в нос, галопом прискакал ко мне и вскочил в каноэ. Дасти нерешительно повернула в чащу, но вдруг остановилась в полусотне метров от Спуки, который поджидал ее на тропе, повернула к нему морду, поглядела, потом оборотилась к нам и потянула ноздрями воздух; мы со Скречем уже оттолкнулись от берега.

Продолжить чтение →

Наступил март, дни стали длиннее, а я старался удержать быстро текущее время. Скреч проснулся, после спячки он стал еще ласковее, и, кажется, еще больше привязался ко мне. Много раз на дню я с сожалением вспоминал о своем обещании расстаться с ним пятнадцатого мая. Чтобы продлить оставшиеся дни, я поднимался на рассвете, а спать ложился после полуночи. Подули юго-западные ветра, начались первые оттепели, за какие-нибудь две недели на южных склонах растаял снег, и чудо весеннего пробуждения совершалось среди такого немыслимого благоухания, какое редко можно наблюдать в сырых и мрачных северных лесах. Наскоро полюбовавшись на подснежники-сапрофиты в чаще леса, где еще лежал снег, я проводил все дневные часы на солнечных склонах и в лугах, где зацвели триллиумы и кассиопеи. По вечерам мы сидели на крыльце и слушали, как ревет Отет-Крик, вздувавшийся до четырех метров высоты и на поверхности которого крутилась, как в кипящем котле, грязь и слюда; таяние снега происходило с такой быстротой, что все каньоны бассейна реки Нэтоуайт были до краев полны водой. Шестерка крупных волков, зная, что мы сидим на крыльце, все еще стерегла тропинку, которая вела от хижины к пристани на песчаной косе. Доносившиеся до нас первобытные весенние песни волчьей стаи чем-то напоминали репетицию любительского хора. Слушая то нарастающий, то затихающий вой, Скреч тыкался в меня носом, прижимал уши, но сойти с крыльца не порывался. Два вида лесных зверей спокойно соблюдали вооруженное перемирие.

На первой неделе апреля меня разбудили дубоносы и дрозды-отшельники, которые, невзирая на весенние бури, прилетели в свой положенный срок. Славки, ласточки и козодои прочерчивали воздух стремительным полетом, хватая на лету насекомых. Кряквы, нырки, чирки, свиязи и гоголи целую ночь гоготали и крякали, обсуждая счастливое возвращение к северным гнездовьям, вторили им гагары, а выпь бухала в литавры. Лебеди, черные казарки и голубые гуси пронзительными голосами оспаривали друг у друга право на богатое угощение из мальков и личинок, которых сносили в озеро бурные воды Отет-Крика. Поверхность озера на протяжении пятисот ярдов от устья ручья кишела крупными телами кижучей, отдельные косяки которых ожидали того момента, когда ручей очистится от грязи, чтобы двинуться вверх по его течению. А вверху со свистом безостановочно мелькали в воздухе качурки.

Продолжить чтение →