После нерадостного этого пира кое-как переночевали в балке на холодном, блохастом полу, а утром Виктор-директор отрядил нам трактор с тележкой, и потащил он нас всех за двадцать километров на КС-3. Я так понял, что КС – это коллектор сбросовый, в него где-то в верхнем течении стекает вода с хлопковых и прочих полей, обильно сдобренная химикатами. Пить ее нельзя, и потому нам была выделена бочка аму-дарьинской воды, которая вроде бы почище. Главное, я был теперь к ней привязан как осел к своему хвосту – никуда от этой бочки не деться.

Ехали несколько часов, часто застревали в грязи, приходилось выгружаться и толкать этот дохлый трактор. По всему было видно, что тут совсем недавно было дно моря. Арал уж много лет высыхал и отступал, оставляя в низинах массу больших и малых озер и болот, окаймленных или проросших камышами. Идеальное место для водоплавающих. За тем местом, куда мы добрались, этот самый КС-3 разливался и исчезал в совершенно уже сплошных зарослях, а уже где-то за ними, невидимый и далекий, плескался Арал или то, что от него осталось. На высоком берегу канала торчало прибежище браконьеров – две вконец развалившиеся турлучные хижины без крыш, разобранных на дрова.

Выгрузились. Трактор потарахтел в обратный путь по собственному следу, и скоро наступила обожаемая мною, особая тишина пустыни. Только камыш под ветром пошумливал. Продолжить чтение →

Начнем, пожалуй, так: был теплый, солнечный, тихий, а в остальном необыкновенно мерзкий день.  Я смотался в Москву, а там издатель, которому я перевел роман, слинял неведомо куда, не расплатившись за два предыдущих.  Комсомольские работнички, в гробину их душу.  Бизнес по-русски.  Страна, похоже, катилась ко всем чертям – с залетом в гражданскую войну.  Любимая тоже слиняла на лето, а какая ж это в нюх любовь.  Я раньше и вправду много кормился любовью.  Это теперь как-то обсох, да и пора уж.  Но это к слову.

Да, еще амбал этот в электричке.  Тоже… любовь.  Прилип всем передком к какой-то молоденькой бабенке в непроходимой толпе, она в плач, я ему в морду, но у меня всегда потом тошнотная реакция.  Не затем же Господь Бог творил нас по образу своему и подобию, чтобы чуть что и по соплям.  Хотя, конечно, Ему тоже доставалось по сусалам, но сам Он – ни-ни.  Я, правда, в Бога не верю, но, может, Он в меня верит.  Что я хороший внутри.

Приехал домой, помыкался по квартире, сел за стол, попробовал уйти в роман с приключениями на острове аж в Тихом океане, с пиратами и прочей дребеденью, что лежал пыльной кучкой на столе уже пару лет[1].  Все казалось пресно, глупо и плоско.  Я испугался, что разлюблю героиню, покидал кое-как шматье в рюкзак, кинул на спину, на грудь повесил тюк с “Ласточкой” (такой способ таскать называется “папа-мама”) и потопал к Волге. Продолжить чтение →

Кончилось все же тем, что я совсем сомлел и свалился в какое-то кошмарное сновидение, которое, слава Богу, не смог вспомнить. Помню только, что там кто-то трещал по-французски и никак не мог договорить фразу до конца, а все повторял “donc… donc…” Еще не проснувшись толком, я сообразил, что это не во сне, что это наяву кричит давешний ворон, и посмотрел на него с тоской – уж не по мои ли кишки он прилетел. Хотя почему кишки, они ведь глаза первым делом выклевывают. Наверно, росомаха, волки, или еще кто-нибудь отобрали у него добычу, и теперь он снова кружит в ожидании поживы, стервятник богомерзкий…

Несколько часов я все же, наверно, поспал, благо мучители мои сами отсыпались долго. Солнце уже давно пробивало тонкими лучами таежный полог, а они только-только зашевелились, зачесались и выставили на свет Божий свои срамные хари.

В то утро мне удалось хорошо поесть. Ces deux nigauds, эти болваны, они открывали больше жестянок, чем могли сожрать зараз, и мне досталось порядком. Щербатый развлекался тем, что выбивал у меня банки из рук. Капказа это тоже поначалу потешало, но потом он передумал: Продолжить чтение →

А только получилось так, что ни один из этих  мудрых планов не понадобился. Чуть свет я полез на дерево и сразу увидел, как высоко в ясном небе выписывает круги – кто? Конечно, Nevermore. Впрочем, это мог быть уже другой ворон, у каждого из них ведь тоже своя территория, но я почему-то думал – тот самый. Наверно, он доклевал то, что ему оставили от Щербатого медведь или росомаха, а теперь кружил над тем, кто – он чуял, иначе какой же он на фиг вещий – станет его следующим источником пропитания. И это было весьма отрадно.

В тот день я много лазил по деревьям, как озабоченный гиббон, а ворон все кружил и кружил, иногда высоко, иногда совсем низко, а в середине дня и вовсе сел на макушку пихты. Я чуть было его не потерял, хотя старался держаться поближе. Ни единого выстрела не было слышно. Это можно понять по-разному: дичь не попадалась, или врагу не до охоты, или меня боялся. А может, где-то рядом были уже те, другие, с тайного прииска.

Вечером я подкрался совсем близко к тому месту, где с курканьем устроился на ночь ворон, а внизу, как я полагал, его будущий харч. Попрежнему ни дыма, ни огня. Продолжить чтение →

За этими хлопотами и радостями не заметил, как солнце свалилось за камыши. В лагерь я приплелся уже затемно, немного заплутав и выходившись среди кочек до дрожи в коленях. И тут мои друзья поднесли мне пилюлю – ни палатки, оказывается, не поставили, ни камыша на костер не нарезали, не говоря о том, чтоб супчика сварить.  Ну то есть сидели и ждали, пока я приду и все сделаю. Я устал, как собака, и жрать хочу, как она же, и мне же еще претензии: «Где это ты так долго пропадал?»  Я своему другу и говорю, мягко этак  и устало:

—Олег, палатку-то вы могли бы поставить…

И тут этот балбес выдает мне такой текст:

—А мы никому в слуги не нанимались!

То-есть они не нанимались, а я, значит, нанимался. Совсем мерзко на душе стало. Ясное дело, поход этот мой теперь начисто коту под хвост, но винить некого. Было ж у меня золотое правило: непроверенных – не проверять. Ходить только со своими. И вот один раз распустил нюни, пригласил вроде бы хорошего человека, и хлебай теперь это дерьмо бо-ольшой ложкой. Продолжить чтение →

На просторе мне сразу полегчало.  Я засек следующую церковь далеко впереди по правому берегу, в Ново-Семеновском, и погреб потихоньку на крест, стараясь не мешать себе думать про то, как можно быть хорошим, не веря в Бога, и не есть ли Бог такая метка, лейбл, для всего доброго во мне, да и в других двуногих. Ну и прочую давно истоптанную дребедень. 

И еще вот тема:  а что толку искать свое истинное “я”, если не веришь в загробье.  Ну нашел ты его, как запонку под диваном, а пока искал – глянь, и безносая подвалила, и искал ты или не искал, и что ты там такое нашел – червячкам без разницы.  Чего суетиться, непонятно; а ведь толкает что-то суетиться.  Что?  Туман. Слова, правда, есть, вороха слов. А что за ними стоит, или лежит, или клубится – хрен его знает.

Сплошные загадки.  Вот смотри: все вроде так грустно, а солнышко смеется взахлеб.  Над кем смеется?  Надо мной смеется. 

Волга совершенно распустилась; широченная уже. Я еще погреб, притомился, снова развалился во весь рост и прикрыл глаза, боясь спугнуть трепетные неуловимые мыслишки и мыслята по углам сознания, вроде игры световых пятен сквозь листву.  Если до чего и додумаюсь, это все равно будет другое, погрубее, попошлее, но без такой игры шараду не расколоть, нет. Продолжить чтение →

Меня вынесло из тьмы на волнах тошноты. Нет, не так. Сначала не было “меня” как чего-то отдельного от тошноты. Во всей вселенной не было ничего, кроме круговерти тошноты, которая уносилась спиралью в вечность, где опять не было ничего, кроме еще большей тошноты. Хотелось сблевать, но не было тела, которое могло бы это сделать, или в теле не было достаточно сил, и вообще, что оно такое, это тело. Не знаю, сколько это продолжалось. Я соскальзывал во тьму на какое-то время, это вполне могла быть очередная вечность, потом снова выныривал в мире, в котором не было ничего, кроме тошноты.

Наверно, на автомате сработали какие-то ганглии, сократились какие-то мышцы, голова слегка пошевелилась, и затылок коснулся чего-то жесткого. Жгучая боль пробила голову, и кто-то отметил, что кроме тошноты есть боль, хотя они как-то сливались. Потом дошло, что боль держится в разных местах. Что-то разрывало мою голову на отдельные полоски муки, еще пожаром жгло лицо и шею, а где-то внизу сверлила особая боль в онемевших руках. Сознание прошлось по всем этим местам, но как-то слабо и безучастно, словно для отчета, не связывая их прямо с самим собой. Продолжить чтение →

Я набил ягдташ остатками сухарей, уложил туда же мешочек с солью и пузырек с перцем, налил воды в литровую баклагу и завился в степь на целый день. Нашел место, где канал пошире и помельче, разделся, по грудь в воде переправился на другую сторону. Водичка где-то градуса на четыре-пять, не больше, тело как освежеванное, но это даже хорошо, я от этого только духом воспаряю, и всякие пакости человеческого общежития отлетают начисто. Я даже замурлыкал под нос какой-то немецкий марш; причем свадебный марш – к чему бы это?

После разрыва с этой скотобазой на душе как-то полегче стало, вроде нарыв лопнул. У них теперь своя компания, у меня своя – я сам да Господь Охотничий Бог. Я за них не отвечаю, и пошли они именно туда, куда их Татьяна послала. Брел я, подставив лицо бледному солнышку, и блаженно улыбался. То там, то сям в отдалении перелетали утки и что-то покрупнее; может, гуси, может, лебеди-фламинго, кто их знает. На выстрел пока ничего не попадалось. Не беда; мое никуда не денется. На ходу стало клонить в сон – спал я всего ничего. А отчего ж и не поспать. Я нарезал камыша, развалился, все так же бессмысленно ухмыляясь, и соснул с часок.

Разбудил меня звук, словно кто-то вдалеке лупил молотком по листу железа. Я ошарашенно открыл глаза – откуда молоток? – и увидел прямо над собой низко летящего гуся. Несколько этих звонких взмахов крыльями – и уже ничего не слышно, только видно, как он в полете поворачивает голову из стороны в сторону, как змея. Я, конечно, схватился за ружье, я вскочил, но куда там – гусь уже ближе к горизонту. Не гусь, а прямо «боинг» какой-то, до того здоровый и быстрый. Минут пять сердце приходило в норму. Посидел, глотнул водички, погрыз сухарик. Побрел дальше. Продолжить чтение →

Проснулся я не от тарана, а от комаров.  Лодчонку занесло в обширное поле лилий, населенное этими голодными тварями, и я долго чесался и матерился, пока не выбрался на обдув.  А еще толкуют, что красота спасет мир.  Черта лысого. Рядом с красотой всегда какой-нибудь кровосос, возьми хоть лилию, хоть женщину.  Кстати лилия по-английски водяная нимфа, и по-латыни из рода нимфей.  Офелия, о нимфа, туды ее в качель, разве она кисть дает…

Пока я так бурчал, впереди по правому берегу все четче прорисовывался силуэт красоты совсем, ну совсем иного рода. Я заторопился, пока не выбрал единственную точку – на расстоянии, в три раза превышающем объект: храм в Городне.  Мощная шатровая колокольня и церковь, поменьше и подревнее, высились на холме над рекой и оврагами.  С реки смотреть, так они словно парили в небе.  Прямо небесные гости, а не земные строения.

Если отпустить на волю воображение, можно представить, как тут все было в четырнадцатом веке и позже, пока стоял городок-крепостца Вертязин, которым тверские князья прикрывали дорогу и броды.  А я вполне мог сойти за московского лазутчика. Действительно, какой из меня к черту тверитянин.  Сейчас стрела свистнет – и бенц между лопаток.  Чур меня.  Продолжить чтение →

Отключился я мгновенно, но потом несколько раз просыпался, то от кошмаров, то от боли, и каждый раз сонно поправлял свои костерочки, недоверчиво косясь на тихо шумящие темные тени вокруг.  Оттуда мог подкрасться зверь, и моя единственная защита от него – топорик да жалкий жар и свет костра.  Мне должно бы быть страшно, но почему-то в ужасных зверей не очень верилось. Все зверство мира, похоже, замкнулось для меня на тех двоих за рекой, а здесь им меня не достать.

Уже на заре меня вплотную свалил самый сладкий, зоревой сон. Во сне я куда-то плыл, и волны были милые, точно такие, на которых я любил качаться в детстве на Каспии, лежа на спине. Просыпаться не хотелось, и некоторое время я скользил по грани, вверх-вниз, а пробудился, наверно, оттого, что неловко повернул голову и придавил шишку на затылке. К тому же с неба снова раздавалось колокольное Donc! Donc!

Кривясь от боли, я приподнялся, поискал глазами. Ворон сидел совсем близко на березовом суку, нахохлившись, словно только что вылетел из головы Эдгара Алана По. Я сердито буркнул: “Qu’as tu donc?” Чего, мол, тебе? Чего распинаешься? Но он не ответил. Собеседник он был никакой. Да и вообще он не по этому вопросу. Ему бы глаза мне выклевать – самый смак. Но это уж дудки теперь. Я, болван-колобок, от дедушки ушел, от бабушки ушел, от мамы с папой ушел, дурилка стоеросовая, потом я ушел от пары исчадий прямиком из лагерного ада, а от тебя, глупая жадная птица, я и подавно уйду. Продолжить чтение →