И действительно скоро закончилось все, и прегадко, на северном берегу третьего озера, куда мы выгребли по Тихомандрице к вечеру не помню какого дня. Оттуда уже были видны далекие трубы электростанции на южном берегу, слышен отдаленный шум железной дороги; по берегам сидели редкие рыбаки или болтались на озерной глади на резиновых лодчонках, а кто и на автомобильных камерах.

Если честно, вид всего этого мне радости не доставлял, грусть давила. Прав был червяк, кончались римские каникулы, снова входили в силу правила обыденной жизни, и чему-то хорошему определенно приходил конец. Слизняк Константин, или, для краткости, просто Слизняк, все эти дни угрюмо молчал, копил ненависть. Видно, много накопил, а тут еще признаки цивилизации его подбодрили, и потянуло его, дурачка, на подвиги. Осмелел. Что чувствовала Светлана, я имею в виду – по-настоящему чувствовала, я и сейчас не рискую строить догадки. В конце концов, самому Господу Богу, и тому в голову не пришло, что, пусти Еву в Эдем, она там с ходу начнет тырить яблоки и вообще всяко-разно шкодить, с самыми суровыми физическими и метафизическими последствиями.  А я ж не Бог. Я в Него по большей части и не верю, можно сказать. Продолжить чтение →

Урки скоро отяжелели от водки и еды и растянулись на потеплевшем песке переваривать, не снимая ни телогреек, ни сапог. Перед этим они связали мне руки за спиной куском веревки, найденным в лодке. Я слушал их ненавистный храп, а глупое воображение рисовало все то, что я обязан был сделать, но что теперь уже никак нельзя было поправить. Я же мог на стремнине перевернуть лодку – я бы легко выплыл, а они навряд, их резиновые сапоги налились бы водой, телогрейки намокли, и все это быстро утащило бы этих сволочей на дно, где им самое место. Того проще, я бы мог уйти из давешнего буерака, не дожидаясь их, и был бы сейчас вольной птицей, а не растоптанным слизняком. И самое главное, не надо было пить водку с этими скотами, ведь ясно было с самого начала, что эти скоты – скоты. Хамье и быдло, как дед говорит.

Но сквозь весь ужас и дрожь до меня уже доходило, что перебирать эти бесконечные “надо было”, “не надо было” – пустейшее занятие, упражнение для обалдуев, которые так всю жизнь и останутся обалдуями. Главное – всегда иметь внутри такой автомат, который скажет, как надо сейчас, в каждый данный момент и ни секундой позже. А у меня вместо автомата – жидкие сопли. Все ж таки я был сообразительный юноша и кое-какие вещи схватывал быстро, особенно если их вколачивать в меня ногами. Но что с того радости, когда выхода – ну никакого. Замуровали. Куда ни глянь, везде стена стенаний. Беспросвет.

У меня болело все – грудь, живот, руки, ноги, болело в паху, нестерпимо полыхало лицо: водка попала в глаза и в ранки и жгла словно паяльной лампой. Можно было сойти с ума, и я этого почти хотел. Тогда бы я был точно не я, и конец всему кошмару, в который влип этот некто, кого я по привычке называл “я”. Продолжить чтение →

Все же в тот день я вымотался как-то по-особенному. Наутро все члены одеревянели, усталость была, как в горах на хорошей высоте после нескольких дней восхождения. Я вспомнил, как мы там дурачились по утрам в палатке, делали “йоговскую” гимнастику – сорок подергиваний прямой кишкой, стоя лоб в лоб на четвереньках. Или сочиняли друг на друга похабные частушки, валяясь в спальниках. Одно время у меня было правило – не открывать глаза, пока не сочиню частушку; чем сальнее, тем веселее. Сейчас я бы не смог ничего сочинить, даже если бы меня, как сипая с картинки из восьмитомной “Истории” Лависса и Рамбо, привязали к дулу заряженной пушки и пообещали не стрелять, если я выдам что-нибудь веселенькое. Ладно, мрази, вы мне еще и за это заплатите.

Чуть не со слезами на глазах пришлось сделать разминку, и не йоговскую, а по всей форме, минут на сорок. Одеревянение прошло, усталость не очень; боль усилилась, но что тут поделаешь. Потом я уписал второй котелок ухи, оставшийся с вечера, и еще покайфовал, потешил синдром удава, лежа на пахучей хвое и любуясь химически голубым небом над зубчаткой леса. Как на мастерской фотографии в глянцевом журнале. Прошло еще не меньше получаса, прежде чем я смог подумать без судорог о том, чтобы вскарабкаться на дерево.

Залезть-то я залез, и притом на самое высокое дерево в округе, только ничего путного я оттуда не увидел. Вид, конечно, был потрясающий, к этому трудно привыкнуть, до костей пробирает. Но ни дыма костра на земле, ни воронов в небе, ни переполоха среди птиц помельче на деревьях я не заметил. Пусто. Я да тайга далеко внизу, а то, что кроме нас, намертво затаилось под кронами. Продолжить чтение →

А начиналось мое знакомство с Олегом нормально и даже славно, ей-богу. За пару лет до всей этой петрушки, про которую рассказ, плавал я вдоль восточного берега Каспия. Стартовал в Шевченко, или как там его теперь казахи переименовали. Прилетел туда, а швертботик мой по железной дороге еще не пришел. В гостинице мест, натурально, нет и не будет, — казашка-администраторша поклялась «на хлебе», что все занято. Хлеба там и близко не было, но объясняться с этой жирной стервой – это надо придурком быть.

Пришлось ночевать на пляже под кустиком, чуть комары не съели, а песчаные мухи того хуже. Едва солнце встало, побрел я вдоль берега, злой, покусанный и невыспавшийся. Смотрю, приличных размеров катамаран уткнулся в песок, на борту кучеряво, вроде как бы старославянской вязью, выписано название – «Золотой петушок».  Один поплавок у этого петушка подломился, на честном слове держится, и мачта несколько в форме змеи. Так, думаю, с вами все ясно. Помял таки недавний штормяга. Продолжить чтение →

Про следующий день и рассказывать особо нечего. Ну, шел и шел. Падал на колени, отдыхал, потом опять шел. Из мыслей помню одну, но твердо: жизнь – штука конечная. Финитная, как в математике. И иногда этот предел приближается прямо вплотную. Это должно было принять.  Приятного в этом мало, но, пожалуй, полезно – приводит в чувство.  И в самом деле, захотелось быть лучше, что ли.  Чем меньше жизни, тем она ценнее. Ну вроде как с золотом или другим редким веществом.  Дай только выбраться из этой передряги, уж я буду обращаться с этой драгоценностью как… как с драгоценностью.  Не знаю, может я так подлизывался к какому-то авторитету там, наверху – мол, помоги слегка, а уж я тебе буду потом всю жизнь лизать все, что хочешь.  Ей-ей не знаю.  А вот насчет того, что хотелось впредь вести себя почистоплотнее – это совершенно определенно, как на духу. Любопытно, да?

В тот день после ночного дождя небо очистилось, солнце припекало по-летнему, и пить хотелось, как после недельного запоя. На счастье попалось озерцо побольше, я забрел почти на самую его середину и осторожно напился. Постоял, ожидая, что с этого будет.  Ничего, обошлось.

К вечеру стал узнавать знакомые места, где я постреливал уточек, и где гнусный шакал у меня гуся увел. И я себе твердо эдак то ли сказал, то ли приказал: ну, теперь уже точно дойдешь. Продолжить чтение →

Не могу сказать, как долго я был в таком состоянии. Суток двое, наверно. Я не ел, не пил, мочился под себя, был снова избит, только я ничего этого не чувствовал. На ночь меня сажали спиной к стволу дерева и связывали заведенные за ствол руки так, что трещали плечевые суставы. Лицо, шея и руки у меня были все изъедены комарами, но и этого я почти не чувствовал.

На второй или на третий день, не могу сказать точно, лодка уперлась носом в порог или шиверу; преодолеть препятствие маломощный мотор уже не мог. А может, что-то в нем поломалось или бензин кончился, не знаю, ничего не знаю, могу только строить догадки. Дальше надо было двигаться пешком, и у них, как я понимаю, был простой выбор: либо заставить меня идти и тащить их груз, либо прирезать меня и тащить все самим.

Капказ нашел выход. Он приволок меня к реке, опрокинул на землю и окунул мою голову в воду. Я захлебнулся, закашлялся, начал вырываться; он поднял мою голову над водой за волосы, дал отдышаться, откашляться, потом снова, ругаясь по-своему, окунул меня. На этот раз я барахтался уже сознательно. Животный инстинкт жизни пересилил ступор. Продолжить чтение →

Потом я долго бежал – задыхаясь, на износ – пока не вернулся к тому месту, где переправлялся утром и где остался мой плотик. Без него нечего было и думать с таким грузом достичь того берега вплавь. Я скинул рюкзак и немного постоял на коленях, приходя в себя. Пришлось часто отплевываться тягучей слюной – во рту болели какие-то железы. Раньше у меня такое бывало, когда я выкладывался целиком на дистанции восемьсот метров; дурацкая дистанция, лошадиная какая-то, бежать ее надо как короткую, со всей напругой, а на самом деле она длинная, и я пару раз падал на финише…

Я зло тряхнул головой. Мне только воспоминаний о спортивных подвигах сейчас не хватало для полноты счастья. Аккуратно уложил весь свой скарб на бревнышки, отбуксировал их немного вверх по реке и поплыл. Где-то на середине реки мне вдруг пришло в голову, что тело Щербатого в любой момент может всплыть рядом со мной или даже подо мной, и я сильнее замолотил ногами, хоть и поносил себя последними словами – и на фиг мне еще иррациональные страхи, когда вполне рациональных полные подгузники. Ну всплывет, ну и что, дам пяткой по морде и поплыли дальше, он вниз, я поперек. Ничего такого не случилось, и я без приключений перебрался на “свой” берег.

Тут я немного отдышался, отдохнул, пожевал свежекопченого балыка и не слишком спеша пошел вверх по реке, надеясь к вечеру добраться примерно до того места, откуда гражданин бандит Щербатый, еще утром такой живой и страшный, отправился в обратное плаванье. Продолжить чтение →

Только дальше все пошло хуже и хуже.  Охотхозяйство Виктора – это пара кой-как беленых турлучных мазанок километрах в двухстах от Нукуса, на краю света, только там и края никакого нет, все совершенно бескрайнее. С одной стороны степь-пустыня, редко поросшая верблюжьей колючкой и джингилом и усеянная озерцами-болотцами, с другой камыши на десятки километров тянутся, а может и на сотни. Виктор их на «кукурузнике» облетал.

Когда мы в это самое Тогуз-тере добрались, оказалось, что там уже целая шарага гостей – семь мужиков и одна женщина. Женщина она, конечно, очень условно; здоровенного роста, тот же ватник на ней и тот же мат, что и у мужиков. Виктор их называл москвичами, но все они были из какого-то подмосковного городишки и ковали там чего-то железного. 

На нас они смотрели довольно безрадостно. Косо, можно сказать, смотрели. Я не сразу врубился, отчего оно такое. Все время был в телячьем возбуждении – как же, в пампасы вырвался из своей четырехкомнатной московской клетки, и пальба вот-вот начнется, отведу душу. Но скоро до меня дошло, отчего эти лица такие кислые: они видели в нас конкурентов в борьбе за милости Виктора-директора, от которых мы все тут зависели.  Если он дозволял кому из сошек помельче охотиться в своих немереных угодьях, то только в знак благосклонности, и мог выпереть в любой момент. Продолжить чтение →

Что в России хорошо, так это если захочешь приключений – нет проблем, за углом налево и дальше косиной, семь верст до небес, и все лесом.  Оно, конечно, можно и на аэроплане: летишь день, летишь два, прилетаешь, а там разлюли-малина, пурга летом, медведи, рыси, дождь недельки на три-четыре, гейзеры, землетрясения. Все очень мило, но совершенно необязательно.  Можно сесть на электричку, отъехать пару часов, а там сплошной левитан, саврасов и шишкин впридачу, плюс таинственная русская, она же славянская, она же угро-финская душа, таинственно обрученная с потреблением изобретенного проф. Менделеевым Д.И. пойла, из-за чего можно и предпочесть рысей и землетрясения, и кто вас осудит?

Мне повезло. В начале девяностых я жил пару лет прямо на Волге, в Твери, полторы сотни км от Москвы. Когда тогдашний зоосад совсем уж доставал, то прыгал практически из окна на пляж, надувал свою “Ласточку”, и вперед, догонять свой нос.

“Ласточка” сама по себе поэма, хотя ее сравнивали с неким резиноизделием, но Бог им судия.  Правда, ее скорее натягиваешь на чресла, чем в нее садишься – по причине мизерности размеров, но в остальном весьма достойное судно, комфортное и надежное, скроенное в форме байдарки.  Состоит из шести секций, и это очень правильно: как-то на Арале (когда еще был Арал) дикой толщины пеньки камыша – топором его рубили, что ли – пробили ей две донные секции, и все же я шел потом несколько часов, да еще с пассажиркой, пока не удалось протиснуться сквозь камыш к берегу. Правда, страху натерпелся, но как без этого. Как без рук. Продолжить чтение →

Мятежный дух креп во мне всю вторую половину дня. Он держал меня, и я тащил ломающий спину груз и не падал. Я сдвинул рюкзак так, что тяжесть приходилась ровно на крестец. (Тогда была такая манера таскать рюкзаки, сейчас все по-другому: рюкзаки другие.) Тело само вспоминало выработанную в горах привычку отдыхать на ходу, расслабляя мышцы одной ноги, пока тяжесть приходится на другую, размеренно дышать и тратить на каждое движение ровно столько сил, сколько нужно, ни полграмма больше. И все равно к вечеру я вымотался так, что еле шевелил руками-ногами. Мое везенье, что урки, хоть и шли налегке, чувствовали себя не лучше, задыхались и кашляли. Оба, похоже, подхватили где-то тюремный туберкулез. Небось, и меня наградят, хотя о том ли мне сейчас суетиться.

Мало-помалу некто в моем забитом болью мозгу, кого я когда-то давно прозвал Сторожем, стал отмечать, что эти двое – такие же таежники, как я китайский богдыхан. Полные нули.  Они еле проталкивались сквозь тайгу, спотыкаясь, с шумом, треском и матом, распугивая все живое на сотни метров вокруг. Они боялись потерять реку и следовали всем ее извивам – а ведь местами можно было бы спрямить путь и вообще идти подальше от воды, там, где не так болотисто, меньше хвойный подрост и даже встречаются безлесные проплешины. Продолжить чтение →

И еще четыре дня прошли в параллельном восхождении – Капказ на своей стороне речки, я на своей. Скоро я заметил, что из-за стычки с медведем у меня развился нервный тик: пробираясь тайгой, я стал каждые несколько минут оглядываться, смотреть, не крадется ли за мной Хозяин. Я где-то читал или слышал, что такое бывает с летчиками-истребителями после “собачьих боев” в небе: они все посматривают, не сел ли им враг на хвост. Ну и блин с ним, лучше нервный тик, чем медвежий клык.

Видно, вздор говорят, что к опасности можно привыкнуть.  Уж если ты псих – или нормальный человек, не чурбан с глазками – то так и идешь вразнос.  Если не держишь себя в рамочках.  Может, мне не повезло, но все офицеры, которых я знал после войны, были психованные.  Чуть что, и за пистолет.

Интересно, как у Капказа с этим. Оглядывается он после исчезновения своего шестерки? Впрочем, он всегда на взводе, зверина вонючий.

Ничего, какой бы хищный хищник он ни был, все равно ему от меня не уйти. Пусть он вооружен лучше некуда, а у меня мои деревяшечки, ножик да топорик, но зато вряд ли он про меня догадывается и в любом случае засечь не может, а я у него на хвосте, и меня не стряхнуть. Ему приходилось раза два-три в день стрелять, иногда больше – надо добывать еду; по звуку выстрелов можно точно засечь, где он находится. По утрам и вечерам я мог теперь видеть не только дым его костра, но иногда и отсветы огня. Продолжить чтение →