Сколько я помню себя, я всегда возился с животными, и вечно у меня дома кто-нибудь жил. Были у меня ежи, ужи, ящерицы, самые разные певчие птички, грачи, галки, сороки, белые мыши, крысы, морские свинки, кошки, собаки…

Но мне всего этого было мало, и вечная мечта собрать в комнате чуть ли не весь зоопарк не давала мне покоя. Но наконец я, видимо, понял, что собрать всех животных, которые мне нравились, в комнате никак нельзя, а потому решил постучаться в двери настоящего зоопарка и попросил принять меня в кружок юных биологов.

Ксли бы я постучался в дверь зоопарка чуть раньше или чуть позже, то меня обязательно допустили бы к площадке молодняка, к той небольшой площадке, огороженной круглой высокой сеткой-забором, где, на радость взрослым и малышам резвились, кувыркались, ссорились и мирились самые разные звери-малыши.

Возиться с этими зверятами было моей светлой мечтой, целью жизни. Но так получилось: бригада юннатов, прикрепленная к площадке молодняка, оказалась укомплектованной, расширять ради меня установленные кем-то штаты никто не собирался, а потому мне, новичку, было предложено пойти к хищникам, к копытным, в попугайник или, на худой случай, в бригаду «вольных птиц».

Продолжить чтение →

К Долгому озеру все ближе и ближе подходила осень. На осине, что прикрывала своими ветвями наш домик, стали появляться желтые листья. На озере уже отцвели белые лилии, вызрели и приготовились распушиться на осеннем ветру коричневые шишечки камыша-рогоза. Ночи загустели, стали темными, по ночам над озером загорались теперь яркие близкие звезды и поднималась большая белая луна, предвещая своим чистым, горящим светом ночной холод и слепой туман осеннего утра.

Этот туман поднимался над озером еще с вечера, неслышными, мутными струями тек с берега к воде и затягивал к ночи всю воду. Звезды и луна, заглядывая сверху в ночное озеро и не добираясь до воды через туман, подсвечивали, подкрашивали полотно тумана небесным холодным светом, и всякий раз, глядя на ночное озеро, затянутое серебристой пеленой, представлял я себе, что сейчас я не в лесу, не около избушки, а где-то очень высоко, над облаками, где царствует вечный холод.

Однажды в такую «заоблачную» холодную ночь и услышал я с той стороны озера далекий призывный вой. Выла волчица, выла долго, пронзительно. От этого воя, как от сырого холода, по спине пробегали колючие мурашки. Буран, разобрав за лесом чужой голос, тоже насторожился и долго не уходил домой. Волчица первый раз объявила о начале осеннего сбора волчьей стаи.

Продолжить чтение →

48-й километр пути

Дальше тридцатого километра дороги нет — дальше тяжелое грязное болото, заросшее крапивой и ольшаником. Кругом сырость и все те же несметные полчища комаров-кровососов.

Из гнилого болота я выбрался уже в сумерках.

Еле отмылся от дорожной грязи в неглубоком быстром ручье, переночевал в теплой избе, позавтракал и разговорился с девчушкой, дочерью хозяина.

Дядя, а у вас ружье есть?

Есть.

А сильное?

Сильное.

И медведя стрёлит?

И медведя… А зачем в него стрелять?

—  А у нас медведя стрелили. Недавно совсем. Великого-великого! Волыпинский такой медведь — пудов на десять…

Медведя здесь убили все-таки не недавно, а давно. И больше о медведях здесь пока ничего не слышно. Есть лоси, есть выдра, куница, но медведь давно не заглядывает.

Продолжить чтение →

Сразу за Глубоким озером начиналась новая широкая дорога. Ее проложили, видимо, совсем недавно через гнилое лесное болото, заросшее малиной, кривыми березками и дуплистой ивой. Дорога уходила дальше в лес. Под ногами гравий, крупный, упругий и пыльный от сухого лета. От дорожной пыли поседели кусты малины у полотна дороги. Поседели густо — дождей давно не было. К полудню солнце припекло так, что тащить по открытому месту тяжелый рюкзак я мог без остановки не более тридцати — сорока минут. Следующие двадцать — тридцать минут я сидел на краю дороги, откинувшись спиной на рюкзак, старался отдышаться и отчаянно отбивался от комаров.

В жаркое болотное лето комары, казалось, сходили с ума. Они выбирались из зарослей ивы несметными полчищами, от которых темнело небо, и хищно сваливались на все живое. От комаров не помогали никакие мази. Лицо потело, мазь тут же смывалась потом, и комары с утроенной яростью снова набрасывались на тебя. От этих насекомых было только одно спасение — вода. Если по дороге мне попадался ручей или не очень грязная лужа, я тут же останавливался, сбрасывал рюкзак и бежал к воде умыться. Смыв мазь и нот, я мог спокойно отдыхать несколько минут — комары будто теряли меня на зто время, не лезли к лицу, хотя сплошной, серой, живой массой копошились на рукавах куртки, на коленях брюк, старались просунуть свои острые хоботки сквозь ткань.

Продолжить чтение →

До встречи с медведями мне и моему Верному было еще далеко — от железнодорожной станции, где я расстался с поездом, до новой стоянки на берегу реки нас отделяло по прямой всего семьдесят пять километров. У щенка еще было время подрасти, а у меня было время обдумать, как вести себя, если в гости к нам пожалует слишком любопытный Мишка. В себе я был уверен — нет, я не струшу, не убегу, не брошу малолетнего щенка на растерзание хищным зверям. А вот как поведет себя мой четвероногий друг? Здесь я мог еще сомневаться — ведь все бывает, встречаются и трусливые собаки, которые, чуть заслыша зверя, кидаются наутек. Но все мои сомнения сразу рассеялись после того, как мой еще совсем маленький Верный спас нашу палатку от разгорячившегося быка…

Надо же было случиться такому: поставил я свою палатку на берегу реки как раз там, куда, оказалось, к утру выходили из леса коровы во главе с ужасно строптивым и действительно свирепым быком. Если бы знать мне заранее, что этого быка могли усмирить лишь с помощью здоровенных колов человек пять крепких мужчин, то бежал бы я от этого злополучного места куда глаза глядят. Но о свирепом быке я ничего не знал до тех пор, пока этот грозный зверь не двинулся в сторону моей палатки.

Продолжить чтение →

В лесу я был не один — рядом со мной жили медведи, лоси, волки, белки, птицы, и все эти коренные лесные жители не могли не знать о моем присутствии — одни избегали встреч с человеком, другие внимательно следили за мной. Об этом я всегда узнавал по следам. Нередко мне удавалось и встретиться с лесными жителями. И мои встречи с животными в лесу были не так уж редки. Почему?

Почему посторонние, чужие для леса люди почти ничего не видят, почти никого не встречают на лесных тропах? Почему Петро или Иван Михайлович, одноногий, но сильный и мудрый старик, который иногда приходил к нам в гости, видят в лесу куда больше, куда чаще встречают тех же медведей, чем Василий, жадный и неуемный в добыче?

Я мог не всегда доверять отдельным деталям побед Василия, но Ивана Михайловича слушал с большим уважением и верил каждому его слову, и мы вместе с ним подолгу норой разгадывали разные медвежьи загадки…

Как-то Иван Михайлович решил сделать на дальнем озере новую лодку. Лодки делают здесь из осины. Подходящую осину рыбак подыскал, свалил ее, выбрал лишнюю древесину, распарил осиновую скорлупку над огнем — лодка получилась легкая, ладная. Лодку Иван Михайлович уже спустил на воду, а стружка осталась на берегу. Окончив работу, рыбак отправился домой, переночевал, забрал снасти и с утра пораньше вернулся на озеро. Подошел к берегу и видит — вся стружка с берега собрана в лодку, лодка качается на волнах недалеко от берега, а на том месте, где стояла лодка и лежала стружка, остались свежие медвежьи следы.

Продолжить чтение →

В лесной деревушке, оставленной людьми, жили в то лето два пастуха: Петро и Василий. Деревушка была небольшой. Два десятка домов тесной кучкой стояли на берегу озера и были огорожены со стороны пашни длинной и высокой изгородью-огородом1. Когда-то сразу за этой изгородью тянулись широкой полосой поля. Поля в свою очередь тоже были обнесены высокой изгородью. Это было уже второе кольцо-ограда вокруг деревни. А сразу за этим вторым кольцом начинались лесные пастбища — поскотина.

Огороды-изгороди не допускали скот к посевам со стороны пастбища и не выпускали скот на поля из деревни. Чтобы попасть из деревни на пастбище, скоту предстояло пройти по длинной дороге-улице, выгороженной, отделенной от пашни с обеих сторон высоким и прочным забором. Вход в улицу из деревни преграждался воротами-отводом. И каждое утро пастухи открывали, отводили в сторону эти ворота и гнали стадо пастись. Стадо, миновав по улице-дороге поля, подходило еще к одним воротам-отводу и только после этого попадало на лесное пастбище.

Пастбище-поскотина больше походило не на пастбище, а на прореженное вырубками и лесными полянами редколесье. За редколесьем высокой темной стеной стоял сплошной еловый лес. В этот лес путь стаду был закрыт еще одним ограждением, высоким, непролазным забором — осеком, который сооружали, косо укладывая друг на друга молодые березки, осинки, елки, срубленные прямо тут же на краю поскотины.

Продолжить чтение →

Честно говоря, я никогда не собирался жить бок о бок с медведями и ходить по тропам, которые проложили в тайге эти большие и уверенные в себе животные. И думал я в своей первой дороге по Архангельской тайге совсем не о медведях — хотелось мне добраться к самым глухим таежным озерам, куда ни разу не заглядывали рыбаки и где обязательно должны были водиться очень большие щуки. Представлял я себе, как ранним утром широкий хвост-лопата громадной рыбины обрушится вдруг на листья кувшинок, глубоко качнет воду, и от этого тяжелого удара щучьего хвоста разойдется по безлюдной тайге глухое эхо. Мечтал я поймать щуку-великана на спиннинг, долго выводить ее к лодке, а потом неожиданно увидеть всплывшую рядом с бортом широченную темно-зеленую спину хозяина таежного озера.

Забегая вперед, скажу, что добрался я до таких озер, встречал и провожал закаты над таежной водой, охотился за щуками-великанами. Крушили они мою снасть, а иногда и мне удавалось победить в такой трудной, а порой и рискованной борьбе на буйной осенней воде в тщедушной, повидавшей виды осиновой лодчонке-долбленке.

Продолжить чтение →

По вечерам в старом деревянном домике у темного окна в притихшую тайгу — рядом с табаком, кружкой крепкого чая, куском сахара, тщедушной коптилкой и собственной угрюмой тенью по стенам, по потолку, над потрепанным в Дорогах дневником — я острее и реальнее представлял себе, что наша деревушка, наше стадо, наши собаки и мы сами, я и двое пастухов, находимся в кольце медвежьих владений. Нас как бы впустили в лес и отрезали дорогу назад тремя эшелонами глубокой обороны: медведь за Собольей пашней у Нашева ручья, лежку которого я разыскал; медведица с медвежатами у Вологодского ручья и не слишком осторожный медведь-подросток на Череиове. Но это еще не все.

Впереди, на троне к Верхнему озеру, тоже ходит медведь. Слева от деревни —другой. Медведи есть и справа, за озером. И это только первый ряд медвежьего оборонительного кольца. А может быть, и наступательных позиций. В конце дня, после долгого вечернего чая вместе с пастухами, я ухожу к себе и долго рисую в своем дневнике карту, наношу на лист бумаги свои встречи со следами животных, наношу сведения, полученные от Василия и Петра, надписи на деревьях и даже лай собак. Границы медвежьих владений, Медвежьего Государства, обрисовываются пока еще только контурами, но это Государство уже есть, живет для меня реально, хотя и загадочно…

Продолжить чтение →

Теперь я уходил в лес надолго. В брошенную людьми лесную деревушку я уже занес почти все свое имущество — снасть, снаряжение, одежду, книги,— и мне оставалось доставить в лес только продукты и еще не совсем подросшего Бурана.

С Бураном мы уже заглядывали в лес, я учил его преодолевать лужи, он уже смело шагал по болоту, и я надеялся, что первая дорога в тайгу не очень напугает его. Мы простились с большим северным селом, где добро принимали нас, где сушили нам в дорогу ржаные сухари, где я закупал продукты и куда время от времени буду выходить из леса, чтобы получать письма и отправлять свои.

В лесу цвела черемуха. Белый туман ее цветов заливал все вокруг. Я шел легко. Быстро миновал Менев ручей, Соболью пашню, впереди совсем недалеко был уже Пашев ручей, но тут вдруг опустился сверху и загородил собой и дорогу, и лес тяжелый густой дождь.

По лужам, что тут же разлились от дождя, вздулись большие, частые пузыри. Небо было обложено тучами плотно и надолго. Кое-как прикрыв сверху рюкзак куском клеенки, я брел через кусты и лужи к старой, давно отжившей свой век охотничьей избушке. Избушка стояла в лесу чуть в стороне от Пашева ручья. Ее давно забыли, и теперь от прежнего уютного и гостеприимного строения оставались целыми только старые, подопревшие стены.

Продолжить чтение →

Третий день

6 часов 15 минут. На водопое медведь еще не был. В малиннике я услышал шорох — медведь был там, но, видимо, почуял меня и ушел из малинника, ушел в сторону озера.

8 часов 15 минут. Отыскал след, выходной след с лежки. Иду на лежку. Нашел лежку. Над постелью высокая раскидистая ель, постель из мягких еловых лап. Подстилка толстая — в поставленную на ребро ладонь. Мягкая — без сучков. Обзор отсюда отличный.

Когда первый раз я обнаружил в лесу лежку-постель медведя, мне очень хотелось поскорей уйти подальше от этого места, незаметно скрыться. А сейчас, наоборот, мне очень хотелось остаться рядом с лежкой, дождаться зверя и увидеть его изумленные глаза: «Как так, кто это забрался на мою постель?»

Но как ни манил отдых на медвежьей перине, я все-таки отказался от него и сделал это только потому, что боялся спугнуть зверя. А вдруг он уйдет и оставит лежку…

Теперь я более-менее представляю пути-дороги этого медведя. И мне хочется высказать предположение, что есть у него тропы мокрого и сухого дня. В мокрые, дождливые дни он бродит по сухим, высоким дорогам, в ельниках, а в сухие дни без дождей тропы иные — они тянутся по ольшаникам, крапиве, вдоль ручья, по болоту.

Продолжить чтение →