Дорога по лесу

Дорога по лесу

Сейчас вся дорога от реки Шильды до оставленной людьми лесной деревушки лежит передо мной на листе бумаги. Я прошел эту дорогу уже много раз, хорошо знаю ее, нарисовал по памяти и могу расставлять на этом рисунке разные знаки, отмечая те или иные памятные места и встречи…

Недалеко от Шильды перебегал через мою дорогу Менев ручей. Здесь я всегда останавливался и курил; здесь оканчивались владения людей и начинались владения леса. Через Менев ручей были мостки. Около мостков у ручья были крутые берега и вязкое дно, и он больше походил в этом месте на торфяную канаву. Первый раз я переходил этот ручей еще по мосткам. Но после зимы мостки снесло весенней водой, и, чтобы попасть в лес, мне пришлось по весне переправляться через разлившийся ручей на плоту.

Менев ручей — это всего два километра пути в настоящий лес. За ручьем начинается мягкая и не очень прочная в сырое время года торфяная дорога. Тут у края дороги на чистине я часто спугивал тетеревов. Чуть дальше, в тусклом сыром осиннике, меня вечно пугали глухари. Глухари неожиданно вырывались из кустов у самой дороги и шумно и тяжело неслись в глубь леса.

Осинник, куда к осени собирались на кормежку глухари, старый, а оттого гнилой и вечно мокрый. В таком осиннике от вечной сырости под ногами всегда жидкая серая глина. От этой кислой глины в лесу было как-то нечистоплотно до самых морозов, до зимы. Правда, еще до зимы, до морозов осиновый лес вдруг преображался, вспыхивал парадными красками, загорался, светился. Но дорога по кислой глине не становилась веселей от яркого осеннего листа. Даже наоборот, опавший лист обманывал тебя. Он укрывал грязь дороги, ты забывал о неверной глине, смело ставил ногу на праздничный ковер, но сапог тут же скользил в сторону, и грязь тяжелыми мокрыми комьями оказывалась у тебя на брюках.

Осинник оставался позади. Хотелось остановиться, передохнуть. Но еще рано. Весь путь по лесной дороге раз и навсегда был расписан. Его надо было пройти засветло — впереди еще много часов тяжелого пути, и останавливаться и немного отдыхать после осинника я позволял себе только на Собольей пашне.

Уж почему этот небольшой клочок бывшей когда-то в лесу пашни назвали Собольим, я так и не узнал. Соболь в Архангельской тайге, как мне известно, не встречался никому с самых незапамятных времен. Вместо соболя охотился здесь за птицей и мышами другой ценный зверек — куница. А может быть, когда-то владел этим клочком земли какой-нибудь крестьянин по прозвищу или по имени Соболь, а потому и пашню нарекли этим именем.

Соболья пашня — это шесть километров пути но тяжелой расквашенной дороге, это два часа пути с рюкзаком за плечами.

Когда идешь по этой дороге в лес, первые шесть километров до Собольей пашни не кажутся слишком трудными — ты еще не устал, у тебя еще есть силы, но, когда возвращаешься обратно из леса к людям, последние шесть километров, что отделяют Соболью пашню от Шильды, изматывают вконец.

В начале зимы 1965 года я выходил из леса. За плечами у меня был тяжелый рюкзак. Под ногами глубокий снег, прикрывший вязкую болотную грязь, не сдавшуюся пока морозам. Снег был выше колен. Под снегом не всегда точно угадывалась дорога, сапог, пробивший настил снега, то и дело попадал в глубокие лывы — лужи с нестынущей водой торфяного болота, вяз в густой грязи и чуть ли не на каждом шагу мне приходилось с трудом вытягивать ногу вместе с сапогом из вязкого месива. Я шел уже несколько часов без отдыха, без перекура. Сил почти не оставалось. С трудом добрался я до Собольей пашни, скинул рюкзак прямо на снег и долго стоял, покачиваясь от усталости и переводя сбившееся дыхание. Короткий зимний день подходил к концу. А тут еще густая пелена слепого снега тяжело опустилась на лес и скрыла впереди дорогу. Я собрал последние силы и хотел вскинуть на плечи рюкзак. Но рюкзак будто потяжелел раза в два и не отрывался от земли. С трудом я дотянул рюкзак прямо по снегу к густой елке и с еще большим трудом поднял свою ношу и повесил на еловый сук. Рюкзак я оставил в лесу, а сам, кое-как разбирая, угадывая впереди дорогу через слепой снег, побрел дальше. В этот раз от Собольей пашни до жилья брел я несколько часов. На Меневом ручье я упал, разбил ногу. Падал, оступался с дороги, скрытой снегом, я и потом у реки, в деревне. После тяжелой зимней дороги по лесу я приходил в себя дня два, и все это время мой рюкзак висел на краю Собольей пашни на толстом еловом суку. Когда я разыскал в лесу свои вещи, рюкзак показался мне глыбой схваченного морозом мокрого снега — отпотевший за дорогу рюкзак оплыл толстым слоем мутного льда, и, прежде чем снять его с елового сука и вскинуть за плечи, мне пришлось долго счищать этот лед.

Это было зимой. А в середине лета, в первой дороге по лесу Соболья пашня запомнилась мне глубокой торфяной грязью под ногами и невообразимым множеством комаров. Комары допекали меня и раньше. Сначала я отчаянно воевал с этими кровососами, а потом прекратил всякую войну, поняв ее бесполезность в сырой болотной тайге. И только тогда, когда эти неугомонные насекомые, нудно гудя, собирались густой толпой на коленях моих брюк и норовили просунуть свои хоботки-иголочки через материю, я злился и разом накрывал ладонью настырных пискунов. Как-то, отдыхая в пути, я попробовал подсчитать, сколько же комаров, накинувшихся на мои колени, могу я накрыть своей ладонью. Считал я поверженных кровопийц внимательно и с удивлением подвел итог операции «возмездие»: сразу сорок семь комаров поплатилось за наглость.

Этот рекордный подсчет сделал я на пути к речке Осиновке, в самом начале своего пути. К сожалению, этот рекорд держался недолго, и очень скоро число комаров, павших под моей ладонью, стало приближаться к круглой сотне. И тогда я с ужасом представил себе, что совсем скоро комары могут начать еще более решительные атаки, которые, конечно, не остановят никакие жертвы. Это мое опасливое предположение и подтвердилось как раз на краю Собольей пашни.

У края торфяной канавы-дороги с кочки на кочку кем-то был брошен кусок соснового стволика. Кора с дерева давно сошла, и теперь гладкое бревнышко как нельзя лучше служило уставшему человеку лесной лавочкой-седелышком. Кое-как я разыскал рядом с лавочкой-чурбаком сухую кочку и пристроил здесь свой рюкзак. Потом устало опустился на лесную лавочку и только-только собрался чуть забыться в коротком приятном отдыхе, как серая масса комаров опустилась на мою голову, на мои плечи, руки и ноги. Выждав, когда комары усядутся на мои колени так густо, что скроют собой материю брюк, я плотно и сильно прикрыл ладонью правое колено и принялся считать захваченных врасплох разбойников. Считал погибших под моей ладонью насекомых я долго, а когда их число перевалило за вторую сотню, то подсчеты оставил, отдав абсолютный рекорд еще малознакомой мне лесной поляне с красивым именем Соболья пашня.

Сразу за лесной поляной к дороге вплотную подступал темной стеной еловый лес, редко пробитый то там, то здесь белыми столбиками худых березок. Еловая стена сжала с двух сторон лесную дорогу. Дорога густо заросла упругой сырой травой, и среди этой травы на дороге я с трудом разбирал старые, раскисшие следы стада, отправленного в лес месяца полтора тому назад. Следов людей я нигде не обнаружил.

Под резиновым сапогом сырая лесная трава хрустко ломалась, я шел по этой траве, выбирая для каждого нового шага место попрочней, ступая осторожно на березовые и еловые стволики, брошенные кем-то, видимо, очень давно на кислую глубокую грязь, и с нетерпением ждал, когда минутная стрелка часов переместится по циферблату на три четверти круга. И только после этого я получу право снова остановиться, скинуть на землю рюкзак и снова передохнуть от грязи и рюкзака.

Мне оставалось идти еще минут пять, чтобы выдержать график принятого мной же движения, когда сырая, вязкая дорога вдруг свернула за еловую стену и, чуть приподнявшись из болота, разом очутилась на сухом островке, поросшем березками. Дальше, за крошечным островком сухого .чеса, опять тянулась болотная грязь. Останавливаться посреди грязи не хотелось, я простил себе нарушение графика и остановился на отдых на пять минут раньше положенного срока.

Сухой остров после трех часов грязи показался мне раем, и я не мог не обойти его весь, чтобы не порадоваться очень приятной встрече.

Под березами росли крепкие с темно-бурыми шляпками грибы подберезовики. Грибов было так много, что я подумал: «Не остановиться ли мне здесь, не набрать ли грибов, не сварить ли грибной суп?» И очень может быть, я так бы и поступил, если бы не открытие, которое сделал тут же…

Уже потом, когда смело бродил но тайге, шагал по медвежьим тропам, и научился почти безошибочно определять, что медведь находится рядом со мной. Помогали мне здесь и слух, и обоняние — у медведя, как и у каждого животного, есть свой особый запах, и этот запах большого всеядного животного можно уловить при некотором опыте на значительном расстоянии. Помогало мне заранее узнавать о близости зверя и еще какое-то не всегда точно определенное чувство, которое я называл для себя чувством зверя… Ты еще вроде и не слышал легкого треска сучка под медвежьей лапой, вроде еще и не уловил запах зверя, но уже точно знаешь, веришь сам себе, что зверь рядом, что он идет в твою сторону, приближается… И я почти никогда не ошибался.

Это чувство приходило с опытом, со временем. А что я мог тогда, я, городской житель, привыкший к светофорам, указателям, к рекламе, привыкший, что обо всем, что может ждать тебя впереди, расскажут тебе другие?.. И конечно, я не мог догадаться, что всего в двадцати метрах от моего рюкзака, сброшенного на землю у края дороги, только что отдыхал медведь…

Метрах в двадцати от дороги под высокой, густой елью на сухом месте увидел я подстилку из елового лапника, почти точно такую же, какую устраивают туристы и охотники под своей палаткой. Еловая перина меня удивила. Лапник был свежий, недавно оборванный с ветвей, еще нигде не подсохший. Выходило, что туристы или охотники были здесь совсем недавно. Но почему на дороге не заметил я следов человека? Следующее опасливое подозрение подкралось ко мне, когда, обследуя еловую перину, я не нашел нигде следов от колышков, которыми обычно укрепляют палатку… А может, лапник натаскал человек, который ночевал в лесу без палатки? Я осмотрел все вокруг, но нигде поблизости не нашел ту елку, с которой должны были ломать лапник. Обычно известные мне туристы и охотники так не поступали — они не ходили за лапником слишком далеко от своих временных стоянок и обламывали еловые ветви тут же, около ночлега.

А если здесь ночевал настоящий таежный охотник-старатель, для которого лес родной дом, где нельзя вести себя нерачительно, бездумно… Наверное, я еще долго бы рисовал в своем воображении некий симпатичный ше образ бережливого, умного пожилого человека с окладистой мягкой бородой, если бы моим сентиментальным мыслям не помешал щенок.

Всю дорогу но болоту мой маленький друг ехал у меня за пазухой, а сейчас, во время отдыха, я вынул его из-под рубашки и пустил побегать. Цепок осмотрелся, потянул в себя лесной воздух слева и справа и, ковыляя, путаясь в траве, поплелся за мной исследовать сухой клочок светлого леска, поднявшегося среди гнилых болот. Я остановился у еловой подстилки, загадочно появившейся в глухом лесу, и не заметил, что мой верный поплелся куда-то дальше и исчез в кустах. И тут как раз за куста-1и раздался вдруг злой лай-скулеж моего отважного щенка.

Щенок лаял на что-то не видимое и не слышимое мной, скрывавшееся, как я полагал, впереди за стеной елей и берез. Я шагнул вперед. Верный, приободренный моим решительным шагом, также сделал несколько своих щенячьих шажков в сторону возможной опасности, но снова замер и пискливо взбрехнул. Я прислушался, присмотрелся, ничего опасного впереди е обнаружил и только собирался пожурить своего четвероногого друга, как совсем близко уловил не очень приятный запах — сразу за кустами, которые мы с Верным отважно преодолели, по седой лесной траве лежали пятна жидкого помета. Помет был совсем свежий.

Я слыхал, что если медведя как следует напугать, то у него тут же расстроится желудок. Явление это называли «медвежьей болезнью» и вологодских и в пермских лесах, где приходилось мне слышать самые разные медвежьи рассказы, но относиться к этим рассказам достаточно серьезно я не мог и чаще считал «медвежью болезнь» не очень остроумным анекдотом.

Не знаю, напугал ли я как следует медведя, или он сам, заслышав, почуяв человека, поторопился убраться в глубь леса, но то, что желудок этого зверя работал не вполне нормально, я могу засвидетельствовать достаточно авторитетно.

Догадавшись тут же, кто именно устроил рядом с лесной дорогой мягкую еловую постель, я, наверное, тогда растерялся, по крайней мере, тут же преследовать ушедшего от меня зверя не стал, а как можно тише повернулся к своему рюкзаку, под языком которого лежало в чехле мое двуствольное ружье шестнадцатого калибра, и неприятно для себя вспомнил со всеми подробностями слышанную только вчера вечером историю про оплошавшего старика и про его сына…

Постепенно некоторая неуверенность у меня прошла, но прошло одноименно и недавнее желание набрать грибов в сухом островке и сварить здесь, рядом с чистыми светлыми березками, вкусный грибной суп. Немного я успокоился и стал подумывать, как быть дальше с ружьем. Оставить ружье в чехле, или все-таки достать из чехла, собрать и нести на всякий случай в руке… А вдруг…

Просто так, ради красивой позы или неоправданного риска, я бы не убрал подальше двустволку. Нехитро спустить курок заряженного ружья, да еще тогда, когда веришь в оружие и умеешь не очень плохо стрелять. Но нельзя же стрелять только потому, что твой страх сильнее тебя.

Итак, мое ружье по-прежнему осталось в чехле. Неуверенность и неопределенность прошли, и я вернулся туда, где совсем недавно зло ворчал мой Верный, и отыскал на болоте свежие следы-ямы от медвежьих лап — медведь уходил от меня ходко, далеко разбрасывая на быстром ходу лапами торфяную грязь. Потом шаг зверя стал покороче, на зеленом ковре лесного болота уже не попадались мне комья раскиданной грязи — медведь, видимо, немного успокоился и, обойдя болото по полукругу, вышел на дорогу. По дороге он не спеша побрел впереди меня.

Я вернулся за рюкзаком, уложил за рубашку Верного и, отмахиваясь от комаров сломанной березовой веткой, пошел по дороге следом за медведем: мне надо было идти как раз в ту сторону, куда направился зверь.

По жидкому, разбитому мостику я переправился через лесной ручей, и тут же у ручья заметил старые и свежие медвежьи следы; следов было много, и все они были оставлены одним и тем же животным. Следы тянулись и по краю дороги, пересекали дорогу то с одной, то с другой стороны. Все говорило о том, что медведь бродил здесь часто, часто навещал ручей, что здесь он живет, разыскивает корм и что, наконец, вступил я на территорию, принадлежащую зверю — впервые вошел в настоящий медвежий «дом».

Странным казалось мне только одно: почему этот тайный таежный зверь устроил себе летнюю постель у самой дороги? И я попытался ответить на этот вопрос. Люди ушли из леса в прошлом году и оставили эту дорогу. Всю осень, зиму и весну по этой дороге никто не ходил и не ездил. Весной медведь поднялся из берлоги, заглянул к дороге, не обнаружил следов людей и преспокойно остался здесь. Видимо, не смутило зверя и стадо, которое прогнали в лес в начале лета. А почему все-таки устроил медведь лежку у самой дороги? Может быть, потому, что именно здесь оказалось сухое, удобное для отдыха место… А может, медведя подвела его уверенность, может, он что-то не предусмотрел в своем опрометчивом решении: ведь мы-то его все-таки здорово напугали.

Свежий след медведя долго тянулся впереди меня по лесной дороге, потом зверь сошел с лесной дороги — свернул влево, и следы исчезли в кустах. Мне оставалось месить торфяную грязь еще минут десять до очередного отдыха, когда свежий медвежий след снова пересек мой путь, на этот раз слева направо, будто зверь проверял, где я, прошел ли вперед или остался сзади. Судя по следам, на дороге медведь стоял недолго и скрылся в густом ельнике. Я не заметил ни качающихся веток там, где скрылся зверь, не услышал треска сучка — медведь значительно опередил меня. Он оставил мне только следы на черном сыром зеркале давно не хоженой людьми дороги. Я перешел эти следы и, немного отдохнув, двинулся дальше.

Ночь остановила меня в дороге. Ночевал я у лесного ручья по имени Вологодский. До пастухов, до оставленной людьми деревушки было еще / километров десять. Я еще не знал ничего об этом оставшемся отрезке дороги, не знал ничего о полянке у Вологодского ручья, сдавленной черным кольцом еловых стволов, и, наверное, поэтому спал спокойно.

Дрова в костре догорали. На угли со всех сторон стекали и стекали мутные густые полосы тумана, и от недавних веселых и смелых язычков пламени остались только изредка потрескивающие головешки. Головешки чадили сырым дымком, который и напоминал всему живому, что здесь в лесу есть человек.

Пожалуй, для жителей леса дым костра, связанный в их памяти с запахом, видом человека, есть не что иное, как своеобразный заявочный столб грозного существа, знак его территории. А чужую территорию надо уважать, тем более что хозяин ее всесилен. Я верил этому предположению, верил в дымок своего костра, в свою заявку, которую сделал на право ночлега у Вологодского ручья на сегодняшнюю ночь.

Мое право на собственную территорию и даже на сон не признавали только комары. Их не пугал даже дым костра, и они всю ночь попросту не давали мне спать. Перед сном я также не достал ружье из чехла, не собрал его, не опустил в стволы пулевые патроны. Здесь, у костра, я вспомнил медведя, что вышел на огонь к охотникам, вспоминал, как медведь, о котором услышал на берегу Глубокого озера, смело ворошил на глазах людей потухшие угли, и верил, что и тот зверь, который устроил лежку рядом с дорогой и который должен был бродить где-то совсем неподалеку, все-таки разберется, что тревожить спящего человека ему нет никакого смысла.

Утром, еще в тумане, я с беспокойством обнаружил, что этой ночью все-таки рисковал — меня могли на полном основании выдворить отсюда. Рядом с костром у моста через ручей лежали на сыром песке следы дородной медведицы и ее малолетних наследников. Медведица с медвежатами бродила здесь только вчера и, видимо, давно считала и мост через ручей, и старое кострище, и часть дороги, по которой я добрался к ручью, своими личными владениями.

По следам я установил, что медвежат было трое. Этой весной, выбравшись из берлоги вместе с матерью, медвежата впервые увидели свет солнца, и теперь, веселые, озорные, они носились по таежным тропам. Мать-медведица, видимо, была строга, и медвежата частенько получали от нее увесистые шлепки. От таких расправ-наказаний на коричневой глине дороги оставались скользнувшие назад пятками следы небольших лапок провинившегося медвежонка. Так вся семья и добралась до ручья., переправилась по мосту через водную преграду и прошла совсем рядом с тем местом, где чуть позже я разложил костер.

К медведице с медвежатами я откровенно испытывал почтительное уважение и особенно не хотел в своей первой дороге по тайге встречаться с дородной мамашей лицом к лицу. Кто ее знает, как поведет она себя при встрече с человеком, который забрался в ее личные владения? Кто знает, как поведут себя малыши? Вдруг медвежата кинутся ко мне, чтобы поиграть, а смурная мать подумает, что я их обижаю. Нет, уж лучше держаться подальше от такой «веселой семейки».

Встреча с медведицей и с ее медвежатами оставалась пока для меня крайне нежелательной: пока я еще не очень верил в то, что медведица-мамаша, занятая воспитанием малышей, может доброжелательно отнестись к человеку, помешавшему ее семейному счастью…

Я шел навстречу следу медвежьего семейства, шел, как говорят охотники, «в пяту»; видел свежие и старые следы, омытые дождем, обветренные, и находил новые подтверждения тому, что шагаю сейчас по территории еще одного медвежьего «дома».

Медведица жила здесь, исправно посещала значительный участок моей сегодняшней дороги. Развороченные муравьиные кучи, сбитые грибы, ножки от грибов, раскиданная труха старых пней и ноконы… Хозяйство медведицы заканчивалось последним растрепанным муравейником. Здесь медведица выходила из леса на дорогу и вчера и еще раньше. А может, и сейчас, в тишине туманного раннего утра под робкий писк только что пробудившихся рябчиков медведица бредет сюда к дороге берегом лесного ручья…

Лес молчал настороженно и чутко. От напряженной лесной тишины, от ожидания возможной встречи с хозяйкой тайги становилось не по себе, и мысли то и дело возвращались к оружию… Но никто не вышел на дорогу ни справа, ни слева, никто не показался ни сзади, ни впереди меня. Не услышал я и ни одного лесного треска, шороха.

Треск в кустах услышал я уже на Черепове. Неширокая, но длинная и извилистая поляна когда-то была пашней. В этом году пашня заросла травой, но по остаткам соломы, по редким щетинкам прошлогодней стерни, что кой-где проглядывала среди буйного разнотравья, можно было догадаться, что год тому назад шелестел здесь вызревшими до белизны сухими метелками густой овес.

Овес рос в прошлом году по всей поляне, поднимался наверх к рядку ровных сосенок и спускался вниз к невысоким корявым кустам ольшаника. Наверное, из этих кустов и выходили в прошлом году «на овсы» медведи. Сначала зверь чутко прислушивался и принюхивался, проверял, выжидал и только тогда, когда убеждался, что на поляне никого нет, неслышно брел к овсяному клину и долго обсасывал овсяные метелки, широко загребая их своими охватистыми лапами.

Здесь за кустами ольшаника и услышал я негромкий треск сучка. Треск повторился, но уже чуть в стороне — я не мог ошибиться: от кустов ольшаника глубже в лес кто-то уходил. Лось или медведь?

Треск больше не повторился. Нет, это не лось — лось уходит от человека дальше, дольше шумит в лесу, и по этому шуму можно точно проследить его путь. Скорей всего, это был все-таки медведь. Но почему он уходил так неосторожно и позволил себе сломать по дороге не один сучок?.. Взрослый медведь ходит тише, незаметней. Он не ломает сучки иод лапой на каждом шагу. Медвежья лапа как бы обтекает подушечкой ступни каждую сухую ветку, попавшуюся на пути. Да и не будет медведь шагать просто так, то и дело наступая на сухие ветки. А если уж сучок или ветка, попавшая под лапу, и треснет под тяжелым зверем, то медвежьи лапа, большая, мягкая, погасит звук, как ватный тампон глушит треск ломающегося стекла ампулы. Вот почему так тихо, так неприметно бродит но тайге большой тяжелый зверь. Поэтому и я, отправляясь в лес, чаще одеваю мягкие резиновые тапочки-кеды, чем резиновые сапоги. Кеды глушат мои шаги. Но почему зверь, если это был медведь, сейчас так «гремел»?

Все-таки это был медведь — я разыскал его следы, ясные, чистые на свежей от росы и податливой почве. Наверное, это был медведь-подросток, след у него оказался небольшим, шаг — нешироким. Возможно, этого медведя подростка никто никогда не пугал, и природная осторожность еще не потребовалась ему.

Я обошел поляну, добрался по дороге до небольшого лесного ручья, встретил старые и новые следы медведя-подростка и еще раз мог утверждать, что отыскал новое владение медведя. Третий медвежий «дом». Рядом с «домом» медведицы. Ни медведица, ни медведь-подросток не заглядывали друг к другу в гости — следы этих зверей не встречались, не пересекались друг с другом.

Я возвращался обратно по дороге, перебирался через ручей, вдоль которого бродили медведица-мать со своим детским садом, возвращался к поляне со странным именем Череново и снова не видел, чтобы соседи наведывались друг к другу в гости. Между двумя медвежьими «домами» была естественная граница- хиленький ручей, который ни один из соседей, видимо, не осмеливался перейти.

Итак, три медвежьих хозяйства, три «дома» на двадцати четырех километрах лесной дороги, совсем недавно оставленной людьми.

«Дома» четко очерчены, огорожены «заборами» — следами животных, между владениями соседей естественные рубежи — «вспаханная полоса». И все это без нарушений, строго и верно.

Нет, честно говоря, я не ожидал, что еще но пути к лесной деревушке придется мне трижды стать «нарушителем» чужих границ, трижды вступать во владения хозяев тайги. Что же будет дальше, когда окончится эта дорога и к дальним лесным озерам потянутся чуть приметные таежные троны? Может, там, дальше, медведи настроили целые редуты, миновать которые без оружия человеку будет очень нелегко. Ведь медведи-то. в общем, домоседы, крепкие «хозяева», привязанные к своему «дому», к своей территории. А не получится ли так, что эти упрямые звери не захотят мириться с моим присутствием?

Комментарии закрыты.

Сайт «Выживание в дикой природе», рад видеть Вас. Если Вы зашли к нам, значит хотите получить полную информацию о выживании в различных экстремальных условиях, в чрезвычайных ситуациях. Человек, на протяжении всего развития, стремился сохранить и обезопасить себя от различных негативных факторов, окружающих его - холода, жары, голода, опасных животных и насекомых.

Структура сайта «Выживание в дикой природе» проста и логична, выбрав интересующий раздел, Вы получите полную информацию. Вы найдете на нашем сайте рекомендации и практические советы по выживанию, уникальные описания и фотографии животных и растений, пошаговые схемы ловушек для диких животных, тесты и обзоры туристического снаряжения, редкие книги по выживанию и дикой природе. На сайте также есть большой раздел, посвященный видео по выживанию известных профессионалов-выживальщиков по всему миру.

Основная тема сайта «Выживание в дикой природе» - это быть готовым оказаться в дикой природе и умение выживать в экстремальных условиях.

SQL - 76 | 0,190 сек. | 17.11 МБ