Честно говоря, я никогда не собирался жить бок о бок с медведями и ходить по тропам, которые проложили в тайге эти большие и уверенные в себе животные. И думал я в своей первой дороге по Архангельской тайге совсем не о медведях — хотелось мне добраться к самым глухим таежным озерам, куда ни разу не заглядывали рыбаки и где обязательно должны были водиться очень большие щуки. Представлял я себе, как ранним утром широкий хвост-лопата громадной рыбины обрушится вдруг на листья кувшинок, глубоко качнет воду, и от этого тяжелого удара щучьего хвоста разойдется по безлюдной тайге глухое эхо. Мечтал я поймать щуку-великана на спиннинг, долго выводить ее к лодке, а потом неожиданно увидеть всплывшую рядом с бортом широченную темно-зеленую спину хозяина таежного озера.
Забегая вперед, скажу, что добрался я до таких озер, встречал и провожал закаты над таежной водой, охотился за щуками-великанами. Крушили они мою снасть, а иногда и мне удавалось победить в такой трудной, а порой и рискованной борьбе на буйной осенней воде в тщедушной, повидавшей виды осиновой лодчонке-долбленке.
Полюбил я северную тайгу, полюбил ели и осины, светлые открытые болота-ягодники, и бродил я по таким ягодным местам, радовался теплому летнему солнцу, первому осеннему туману, первому инею, радовался встрече с каждым зверем и спокойно шел от одного лесного болота к другому, от ручья к озеру, от озера к реке по старым и новым медвежьим тронам.
Но такое спокойствие пришло ко мне лишь в конце моего пути по тайге, а в начале дороги я все время помнил о своем оружии. Было у меня с собой и ружье, были и патроны, был и охотничий нож, и, провожая меня, мои друзья напоминали мне, что такой нож всегда должен быть под рукой на случай, если медведь кинется на меня…
Уезжал я из Москвы на поиски щук-громадин в конце июня. Добрался на поезде до первой железнодорожной станции Архангельской области, провел на карте прямую линию до города Повенца, Карельской АССР, и тронулся в путь, правда, не по прямой, а по наезженной проселочной дороге.
Лето стояло жаркое, сухое, неподъемный рюкзак, набитый до отказа всевозможным снаряжением, и дорога по взгоркам отнимали так много сил и заставляли так сильно потеть, что рубашку во время коротких остановок-перекуров приходилось просто-напросто выжимать. Но вот дорога спустилась вниз, высокий, прямоствольный лес бросил на дорогу глубокую тень, и почти тут же у дороги открылось сначала небольшим заросшим заливом, а потом и широким плесом с темной водой озеро Глубокое.
Может быть, и прошел бы в этот день еще километров десять — двенадцать, но первое северное озеро, встретившееся мне в пути, показалось таким тихим и таким приветливым, что очень скоро на берегу у самой воды поднялась в кустах моя палатка — моя первая стоянка на архангельской земле.
Вечером я варил уху. И почти тут же на дымок костра подошел к палатке человек. Как звать этого человека, я уже не помню, но весь наш вечерний разговор остался в памяти, как осталась для меня надолго первая белая ночь архангельского Севера.
Белая ночь… Она даже не белая, а прозрачная, голубоватая, в малиновых околышках зари. Заря, кажется, вокруг, и ее отгораживают от меня и от озера лишь резные елочки по берегам-холмам. Елочек по холмам много. У глубокой, молчащей какими-то своими тайнами вечерней воды костер. Огня почти не видно рядом с малиновыми облаками, вокруг только дым. Дым от комаров, что досаждают со всех сторон, дым для уюта и для первого здесь, на Севере, рассказа о медведях. Рассказывает мой гость:
— Человека наш медведь не боится, когда не досаждают. Бывает, и сам покажется, и к костру выйдет, будто ищет чего. Сидели мы как-то у костра вот так же. Котелок с ухой сняли, поужинали и чаю попили. И огня-то не осталось — уголья одни в костре. А он и пришел. Вышел он тихо, так, что и не слышали. Вышел из кустов и глядит на нас…
Помню, как поразило меня тогда то уважение, с которым рассказывал о медведе коренной лесной житель, охотник, рыбак. «Он», «медведь» произносилось величаво, почти торжественно.
А ружья у вас были с собой? — спрашиваю я.
Были. Трое нас было — у каждого но ружью.
А почему не стреляли?
А пошто стрелять-то? На мясо, что ль?.. Когда за лосем ходим, о мясе думаем, а за медведем — нет.
Мой гость скоро отправится на озеро, отведет от берега свой старенький плотик. Плот качнется, подтолкнет впереди себя воду. Потом в воду уйдет шест, и разойдутся от шеста мягкие, недалекие волны…
По озеру пошла уже легкая пугливая рябь то там, то тут. Рябь будто разбрасывается, собирается снова. Потом исчезает и появляется на новом месте. И эта рябь без всякого ветра. Так же без ветра двигается, живет вокруг нас и дым костра — полосы его мутного дыма тихо ложатся на воду, на плот, стоящий пока у берега, и куда-то плывут дальше…
Рябь по озеру — это следы сорожьих стай. А сорога — это плотва, та же самая плотва, что и иод Москвой, только называют ее здесь по-другому: не плотва, а сорога. Большие стаи сороги-плотвы поднимаются из глубины озера к самой поверхности вслед за уходящим на короткий летний покой северным солнцем. Когда солнце совсем скрывается за тайгой и заря, кажется, вот-вот погаснет, рыба выплескивается уже по всему озеру и жадно хватает любую насадку. Скоро, совсем скоро, заметив новый огонек зари, стаи сороги западут, уйдут в глубину, в мох, в траву. Мой гость сегодня не охотник, а рыбак — он пришел ловить рыбу, но почему-то не торопится на воду.
— Стрелял я его. Не раз. И сразу стрелял, и ранить случалось. П на меня раненый шел. Страшный он зверь. П не от силы страшный, а на человека похож… Мясо его есть не могу. Как лапу его вспомню — что рука,— так не по себе делается. А стрелял, когда отступать некуда. Другой раз встретишь его, и кажется, будто ждет он, что ты ему скажешь. А ничего такого и не скажешь. Постоишь, посмотришь — он и уходит сам. Редко когда перед тобой встанет. А вот к кострищу тогда вышел. Сидим, смотрим на него, молчим, а он к самому костру подкатил, лапой погребся но угольям, какие не жаркие, и ушел, и ладно так ушел, будто проверять что приходил… Мало их теперь у нас. Дальше есть, а здесь мало. Уходят от шума, да и ружья теперь у каждого… А зверь добрый. И все понимает. От его ума и страшно делается…
Сорога гуляет уже по всему озеру, широко, видно. Плот уходит, уходит тихо, почти не трогая воды, потом останавливается в негустом тумане и так останется над глубокой водой лесного озера до нового солнца. На плоту рыбак с удочкой в руках… Утром мой гость-рыбак уйдет домой, унося немного крупной плотвы и недорассказанные лесные истории…
Спать в эту ночь не хотелось. Я сидел у костра, ждал, когда рыбак вернется обратно, и вспоминал сказку о двух товарищах, которую слышал еще в раннем детстве…
Мальчишки пошли в лес то ли за ягодами, то ли за грибами, а тут медведь. Один из мальчишек, потрусливей и побыстрей, забрался на дерево, а другой, не такой расторопный, остался на лесной дорожке, упал на землю, закрыл голову руками и приготовился к самому страшному. П вот медведь подошел, обнюхал испугавшегося мальчишку и пошел дальше своей дорогой. Когда страшный лесной зверь скрылся совсем, мальчишка, забравшийся на дерево, спустился вниз и, не веря еще, что товарищ его остался целым и невредимым, спросил: «А что сказал тебе медведь?» И услышал в ответ: «Товарищей в беде оставлять нельзя».
А ведь действительно, медведь мог не тронуть мальчишку — не тронул же он людей, сидящих у костра, только поворошил угли и ушел…
Узкая полоска зари все настойчивей и настойчивей тянется к востоку, скоро покажется солнце, большое, близкое солнце северного лета. Но до этого с воды на берег поднимутся мутные полосы ночного тумана, чтобы до следующего вечера укрыться в прибрежных кустах. Туман совсем окружает мой костер, и, будто из тумана,на память приходит одна быль, очень похожая на сказку о двух товарищах…
В тайге работали геодезисты. Делали съемку местности. Из тайги с маршрута возвращались в лагерь инженер — мужчина и его помощник — женщина. Мужчина, начальник, шел впереди налегке, а женщина шла сзади, неся за плечами громоздкий прибор. И вдруг навстречу медведь. Мужчина тут же оказался на дереве, а женщине помешал забраться на дерево громоздкий прибор. Медведь рядом. Женщина, как в той детской сказке нерасторопный мальчишка, закрыла лицо руками и приготовилась к самому худшему. И медведь подошел к ней, обнюхал ее и, как в сказке, пошел дальше своей дорогой. Что «говорил» перепуганной насмерть женщине хозяин тайги, я не знаю, а вот геодезисты сказали такое, что мужчина, оставивший в беде женщину, бежал из тайги навсегда.
Почему медведь не тронул безоружного человека? Почему поступил так. как в детской сказке? А может быть, это и не сказка? Может быть, медведь добродушный от природы зверь?
К восходу солнца с озера вернулся мой гость-рыбак. Мы варили уху и мили чай. И снова у нашего костра велись добрые лесные рассказы. Привык я верить словам лесных старателей, уважаю рассказы настоящих охотников, рыбаков, знаю, что все в таких рассказах, немногословных и ненавязчивых, правда, а потому и слушал с большим вниманием, о чем рассказывал мне мой гость, и верил каждому его слову:
Встретишь его случаем, в глаза ему не смотри. А если смотришь, плохо не думай. Поймет он, что зла не таишь, и уйдет сам. Но сначала все проверит.
И эта истина была мне знакома. Читал я об индейцах, которые учили себя не думать о добыче во время охоты. А совсем недавно услышал я о биологе Шаллере и о гориллах. Шаллер изучал жизнь этих грозных животных, спал рядом с ними, ходил следом и остался живым и невредимым. Правда, за все время жизни рядом с гориллами отважный натуралист ни разу не осмелился посмотреть животным в глаза. У горилл посмотреть друг другу в глаза означает вызов. Вызов к дуэли, далеко не в пользу безоружного человека… А кто сказал, что у медведя глаза только для того, чтобы отличать день от ночи?
По в глаза медведю смотрят. Смотрели и те трое охотников у костра,
когда зверь пожаловал к ним в гости. Смотрят и на лесных тронах и часто по-хорошему расходятся. Почему же медведь не проявляет агрессии в этих случаях? Потому ли, что на него смотрят именно добро? Или, может, человек просто пугается, и его глаза, его поза выражают только испуг и принимаются медведем как «белый флаг»: ведь признается же поза капитуляции, такой «белый флаг» у собак, когда собака, просящая пощады, опрокидывается на спину перед более грозным противником… У собак «лежачего» йе бьют. А может быть, такое же правило существует и у медведей? Не знаю… Пока ничего не знаю, пока только восьмой километр пути по северным дорогам, места здесь еще шумные, и медведей вокруг почти нет — они отступили, ушли дальше в лес.
