Медведь ушел от собаки в глубь елового острова. И оставил след и пошел прямо на запад. Вышел на дорогу и пошел по ней в юго-западном направлении. По дороге шел километра четыре, медвежьих следов не отыскал, видел много следов лосей, видел и лося, большого ильного быка с ветвистыми рогами. Отростки на рогах подсчитать не спел — лось заметил меня и шумно скрылся в кустах.
Свернул с дороги и через еловый лес пошел на восток. Над елями висело тяжелое, сырое небо, висело низко и хмуро. В еловом лесу было сумрачно, и след медведя я чуть-чуть не пропустил.
Медведь поднимался вверх в еловый остров. Лапы зверя скользили о мокрому склону, срывали зеленый бархат таежного мохового ковра осыпали со склона мелкие камушки и комочки коричневой земли. Медведь пришел в остров с поляны. Поляна недалеко. Куда идти дальше? а ним? Нет. За ним я не пошел.
Я срезал полоску коры с ели, надщепил ствол, стесанный ножом, и в открывшуюся щель вложил полоску коры. Получилась стрелочка, которая называла то направление, куда ушел медведь.
Я свернул на север, к поляне. До поляны других следов не обнаружил. 1о зато здесь на открытом месте разыскал и разрытые муравейники настоящие медвежьи тропы. Троны оставались по поляне полосами смятой травы. Густые, ломкие т зрелости стебли лесной травы рассказали мне почти все. Медведь здесь родил часто — тропы были и старые и новые. Здесь он ворошил муравейники, не так давно разыскал осиное гнездо, разрыл его, выкинул на траву, разорвал, уничтожил все содержимое — серое разорванное гнездо валялось на траве, сот нигде не было.
Остался на поляне и сегодняшний след зверя, совсем свежий, не замытый дождем. Я прикинул направление этого следа — выходило, что именно гой дорогой медведь и ушел в еловый остров, где с час назад сделал я на новом стволе указатель-стрелочку.
За поляной пробирался вниз к озеру худой лесной ручеек. Воды в ручье почти не было, хотя с неделю над тайгой висели сплошные дожди, о свежие следы медведя около ручья были. Были здесь и старые отпе-1тки лап — зверь часто переходил этот ручей. Я тоже перешел ручей и направился в сторону дома, стараясь не наступать на медвежьи следы, чтобы не выдать зверю свой излишний интерес к его особе.
Следы попадались мне навстречу долго, но потом у низинки, через которую лежал старый мостик-настил, исчезли в кустах. И этот медведь, как и его собратья, выходил на дорогу, проложенную в лесу людьми, не просто из лесной чащи, а по границе естественного рубежа, по краю низинки.
Эта особенность медвежьих путей-дорог становилась для меня уже привычным правилом. Так ходил Лесник, выбираясь на тропу по краю болота, так путешествовала медвежья семья около Вологодского ручья, и тот большой медведь у Пашева ручья тоже сворачивал с дороги только там, где начиналось болото. Пожалуй, эти животные как-то разбирались в «географии» леса и выбирали естественные границы для обнесения своих территорий или находили но ним охотничьи, кормовые угодья.
Наконец я добрел до малинника, откуда Шарик выгнал медведя. По малиннику вдоль и поперек лежали медвежьи тропы. Они лежали часто, но не путались и проходили около самых богатых ягодных кустов.
Медвежьи дороги по ягодникам я встречал часто, и всякий раз мне так и хотелось сравнить их с тропами человека, проложенными в лесу. Идешь по такой тропе, проложенной охотником, рыбаком, и всегда удивляешься, как эту тропу умудрились проложить.
Тропа человека всегда оптимальный путь к цели. Есть дорога короче, но она по болоту. Есть совсем сухой путь, но он длинней. А тропа идет и по болоту, и вовремя сворачивает в чистый остров, но не задерживается там для лишней петли. Удивлялся я еще и другому: завалов на тропе много меньше, чем рядом в лесу. Стоило пройти троне чуть правей или левей, и после каждого тяжелого ветра-бурелома приходилось бы искать обходы. Видимо, охотник, шагавший первый раз по лесу, хорошо знал, какое дерево упадет первым, какое вторым в сильный, шквальный ветер.
Медведи, видимо, тоже знали, что во время ветра находиться в высокоствольном лесу опасно, а потому их следы в ветреные дни чаще встречались на открытых местах.
Как-то в сильный ветер мне пришлось заночевать в лесу. Мой попутчик, охотник-старик, неразговорчивый, будто замшелый от долгой жизни н лесу, категорически отказался устраиваться на ночлег на сухом месте под елями и увел меня на болото. Под сапогами урчала ржавая жижа, мы рубили болотные кривые сосенки и долго гатили корявыми стволиками ненасытную грязь. Про себя я ворчал на старика, но старался не подавать вида, что не доволен его решением спать посреди болота.
К вечеру ветер еще покрепчал, и к вою ветра разом добавился стон и треск падающих деревьев. Бурелом в лесу трудно описать. Просто скажу: бывает страшно, когда грохот, вой, треск, взрывы и стоны окружают тебя со всех сторон… К утру ветер стих, как ни в чем не бывало показалось веселое солнце, и мы перебрались из болота на сухое место, где вчера вечером я хотел остановиться на ночлег. Мое сухое место было завалено. Неподалеку я разыскал следы медведя. С вечера медведь вышел из леса на болото, отыскал среди воды бугорок повыше и переждал здесь страшную ночь. Лежка была временной, мокрой. Других следов, других лежек на болоте не оказалось. За утренним чаем мой попутчик-старик, желая, видимо, еще раз подчеркнуть свое лесное превосходство, объяснил мне причину, которая заставила медведя покинуть сухой лес и отправиться на эту ночь ночевать на болото: «Не дурней тебя хозяин-то, он про ветер все знает…»
Я, конечно, допускал, что любой медведь лучше меня может угадывать изменения погоды: ведь никакой крыши над головой у него нет и ему волей-неволей приходится заботиться самому о себе. Но как медведь умудрялся прокладывать по лесу тропы, не ошибаясь, угадывая наперед, где надо свернуть и куда, я себе не представлял, а ведь его тропа тоже оптимальный путь к цели, будь то дорога на лежку, ходы по ягодникам или путь к воде.
