В условиях постоянной публичности у многих наших испытуемых актуализировалась потребность в уединении. На актуализацию этой потребности во время длительных групповых полетов также указывают и космонавты. В. И. Севастьянов пишет, что в космическом полете «наряду с общением человеку необходимо уединение, удовлетворение потребности побыть наедине с собой» 246.
Д. Линдсли я другие считают обеспечение каждого космонавта индивидуальным отсеком для сна и проведения свободного времени существенным условием успешного выполнения длительных полетов. Ссылаясь на опыт антарктических групп и другие аналогичные ситуации, они утверждают, что длительное совместное использование одного жилого отсека двумя индивидами чревато опасностью перерастания мелких межличностных столкновений в серьезные конфликты, трудно поддающиеся контролю. По их мнению, «потребность в уединении, одиночестве и территориальности проявляется даже при кратковременном пребывании в ограниченном пространстве и имеет тенденцию усиливаться со временем».
Исследователь Антарктиды М. К. Могилянцев пишет: «В замкнутом коллективе оттачивается способность людей понимать эмоциональное состояние друг друга. Казалось бы, хорошо, но это очень опасно — узнавать друг друга до дна в условиях плохой совместимости, ведь на дне можно отыскать слишком многое, чтобы уязвить человека и сильней, и больней. Даже если вы не ищете ссоры, то все равно угадываются те варианты поведения коллеги, от которых вы уже устали. И не сегодня, не вчера — много раньше. Итак, людей мало — голод по людям, вокруг одни и те же лица, но нет никакой возможности не только утолить этот голод, нет возможности и побыть наедине с собой»248. О потребности членов антарктической экспедиции в уединении Р. Бэрд рассказывает: «Было у нас несколько человек, которые, невзирая на холод, ежедневно выходили на прогулки. Иногда мы шли группами, но чаще гуляли поодиночке… потому что каждому хотелось побыть наедине с собой» 249.
Чтобы сделать более сносной жизнь семи — десяти человек, живущих в условиях групповой изоляции, М. Маре считает необходимым при строительстве помещений для полярных зимовок предусматривать, «чтобы у каждого члена экспедиции была отдельная, хотя и маленькая комната. Это условие необходимо для морального здоровья обитателей»250, Представляет интерес наблюдение К. Борхгревинка, участника экспедиции из десяти человек, впервые в мире проведшего зимовку в Антарктиде в 1889-1890 гг. Он пишет: «Деревянные койки располагались вдоль стен одна над другой. По совету врача койки были забраны переборками, так что нам приходилось влезать в них и вылезать через отверстие, занавешенное куском материи. Доктор считал, что многим полезно и даже необходимо по временам оставаться в одиночестве; правильность этого вскоре подтвердилась… На протяжении антарктической ночи мы так надоедали друг другу, что иногда можно было наблюдать следующую картину: кто-нибудь, собираясь вылезти, осторожно поднимает свою занавеску, чтобы убедиться, что в комнате нет чуждого, ненавистного лица. Увидя товарища, который уже выбрался из своей койки… он снова задергивает свою занавеску, как если бы увидел отрубленную голову Медузы» 251.
Когда не имеется возможности для прогулок, люди в условиях групповой изоляции стараются всеми способами изыскать возможность для уединения. Так, в годичном эксперименте в условиях гермокамеры испытуемые каждые десять дней менялись спальными полками, расположенными в виде яруса. А. Н. Божко пишет, что каждый ждал с нетерпением своей очереди попасть на верхнюю полку, так как она «позволяет максимально изолироваться». При плавании на плоту «Таити-Нуи», рассказывает А. Бэрн, члены экспедиции радовались наступлению ночи, «ибо, когда наступала ночь, мы не видели друг друга». По данным В. Д. Ткаченко, 50% членов рядового состава сейнеров, вынужденные жить в кубриках, испытывают желание побыть наедине с собой.
При невозможности удовлетворения потребности в уединении в условиях групповой изоляции наблюдаются две формы защитных механизмов. Первая из них — полная раскрытость душевного мира перед другими участниками группы.
В 1930-1934 гг. в Гренландии на «Ледниковом щите» была основана база, на которой остались зимовать К. Рили и М. Линдсей — люди разного характера и темперамента. Во время зимовки у них были сняты все преграды в общении, что привело к психологической открытости. М. Линдсей вспоминал: «И хотя дни, проведенные вместе на «Ледниковом щите», уничтожили всякие преграды между нами, как это ни странно, подобная близость никогда больше не восстанавливалась (по возвращении в обычные условия жизни.- В. Л.)»252. О психологической открытости во время плавания на папирусном судне «Ра» Т. Хейердал писал: «Мы жили словно в общежитии — никаких тайн, круглые сутки друг у друга под боком и на виду»253. На феномен психологической «обнаженности», «выворачивания себя наизнанку» в условиях групповой изоляции указывали Д. Линдсли и другие.
Переадаптировавшиеся к условиям групповой изоляции люди переставали стесняться друг друга и своей телесной обнаженности. Сопоставляя плавание на «Ра-1» и «Ра-2», Ю. А. Сенкевич отмечал: во время плавания на «Ра-2» обнаружилось, что «мы перестали друг друга стесняться. Разгуливаем, фигурально говоря, в неглиже, не боимся ненароком задеть собеседника словом или жестом, откровенность наших реплик иногда чрезмерна и граничит с бестактностью»254.
Второй формой компенсаторных механизмов при невозможности остаться наедине с самим собой является периодическая аутизация 255, достигаемая путем погружения в собственный мир во время ведения дневниковых записей. Об этой форме компенсации можно судить по многочисленным свидетельствам людей, оказавшихся в условиях групповой изоляции.
Так, В. И. Севастьянов рассказывал, что в полете он и П. И. Климук вели дневниковые записи: «Устраивались кто где… и писали. Это необходимое состояние, когда человек уходит от повседневных и общих мыслей и забот. Наш опыт, я думаю, говорит о том, что важно уметь в определенное время и на определенный срок уединиться в своих мыслях» 256, Д. Скотт писал: «Пустынность имеет мало общего с уединением. Там (на «Ледниковом щите».- В. Л.) у нас было гораздо меньше возможности для уединения, чем в обычной жизни… Уединение являлось нам лишь в сновидениях или в мечтах, либо в несколько иной форме, когда мы писали дневники» 257. Благоприятное влияние дневниковых записей интимного характера на психическое состояние людей в условиях групповой изоляции отмечали также Борхгревинк, Бэрд и другие.
Об этом же свидетельствуют участники длительных экспериментов в камерах в составе небольших групп. Е. И. Гавриков: «Чувствую, что дневник становится отрадой, хочется писать. Наверное, действует ограничение общения…» С. П. Кукишев: «…он (Гавриков.- В. Л.) так измучил меня своими охами-вздохами… показной, как мне казалось, флегмой и нарочитой негативностью суждений, что было очень трудно не выдать своего состояния словом, тоном или жестом, поведением, отношением. Выручил дневник. Не будь этого канала, куда выливались бы все переживания дня и момента, одна сорвавшаяся фраза могла бы стать причиной пагубных последствий» 258. А. Н. Божко: «В таких условиях, когда нет возможности «излить душу», дневник становится единственным молчаливым другом и всегда верным союзником… Вот почему день за днем я веду дневник событий нашей жизни. То же делает и Герман и, вероятно, по тем же соображениям» 259.
Специфическим психогенным фактором, действующим в условиях групповой изоляции, является информационная истощаемость партнеров по общению.
