Не могу сказать, как долго я был в таком состоянии. Суток двое, наверно. Я не ел, не пил, мочился под себя, был снова избит, только я ничего этого не чувствовал. На ночь меня сажали спиной к стволу дерева и связывали заведенные за ствол руки так, что трещали плечевые суставы. Лицо, шея и руки у меня были все изъедены комарами, но и этого я почти не чувствовал.

На второй или на третий день, не могу сказать точно, лодка уперлась носом в порог или шиверу; преодолеть препятствие маломощный мотор уже не мог. А может, что-то в нем поломалось или бензин кончился, не знаю, ничего не знаю, могу только строить догадки. Дальше надо было двигаться пешком, и у них, как я понимаю, был простой выбор: либо заставить меня идти и тащить их груз, либо прирезать меня и тащить все самим.

Капказ нашел выход. Он приволок меня к реке, опрокинул на землю и окунул мою голову в воду. Я захлебнулся, закашлялся, начал вырываться; он поднял мою голову над водой за волосы, дал отдышаться, откашляться, потом снова, ругаясь по-своему, окунул меня. На этот раз я барахтался уже сознательно. Животный инстинкт жизни пересилил ступор. Продолжить чтение →

Потом я долго бежал – задыхаясь, на износ – пока не вернулся к тому месту, где переправлялся утром и где остался мой плотик. Без него нечего было и думать с таким грузом достичь того берега вплавь. Я скинул рюкзак и немного постоял на коленях, приходя в себя. Пришлось часто отплевываться тягучей слюной – во рту болели какие-то железы. Раньше у меня такое бывало, когда я выкладывался целиком на дистанции восемьсот метров; дурацкая дистанция, лошадиная какая-то, бежать ее надо как короткую, со всей напругой, а на самом деле она длинная, и я пару раз падал на финише…

Я зло тряхнул головой. Мне только воспоминаний о спортивных подвигах сейчас не хватало для полноты счастья. Аккуратно уложил весь свой скарб на бревнышки, отбуксировал их немного вверх по реке и поплыл. Где-то на середине реки мне вдруг пришло в голову, что тело Щербатого в любой момент может всплыть рядом со мной или даже подо мной, и я сильнее замолотил ногами, хоть и поносил себя последними словами – и на фиг мне еще иррациональные страхи, когда вполне рациональных полные подгузники. Ну всплывет, ну и что, дам пяткой по морде и поплыли дальше, он вниз, я поперек. Ничего такого не случилось, и я без приключений перебрался на “свой” берег.

Тут я немного отдышался, отдохнул, пожевал свежекопченого балыка и не слишком спеша пошел вверх по реке, надеясь к вечеру добраться примерно до того места, откуда гражданин бандит Щербатый, еще утром такой живой и страшный, отправился в обратное плаванье. Продолжить чтение →

Только дальше все пошло хуже и хуже.  Охотхозяйство Виктора – это пара кой-как беленых турлучных мазанок километрах в двухстах от Нукуса, на краю света, только там и края никакого нет, все совершенно бескрайнее. С одной стороны степь-пустыня, редко поросшая верблюжьей колючкой и джингилом и усеянная озерцами-болотцами, с другой камыши на десятки километров тянутся, а может и на сотни. Виктор их на «кукурузнике» облетал.

Когда мы в это самое Тогуз-тере добрались, оказалось, что там уже целая шарага гостей – семь мужиков и одна женщина. Женщина она, конечно, очень условно; здоровенного роста, тот же ватник на ней и тот же мат, что и у мужиков. Виктор их называл москвичами, но все они были из какого-то подмосковного городишки и ковали там чего-то железного. 

На нас они смотрели довольно безрадостно. Косо, можно сказать, смотрели. Я не сразу врубился, отчего оно такое. Все время был в телячьем возбуждении – как же, в пампасы вырвался из своей четырехкомнатной московской клетки, и пальба вот-вот начнется, отведу душу. Но скоро до меня дошло, отчего эти лица такие кислые: они видели в нас конкурентов в борьбе за милости Виктора-директора, от которых мы все тут зависели.  Если он дозволял кому из сошек помельче охотиться в своих немереных угодьях, то только в знак благосклонности, и мог выпереть в любой момент. Продолжить чтение →

Что в России хорошо, так это если захочешь приключений – нет проблем, за углом налево и дальше косиной, семь верст до небес, и все лесом.  Оно, конечно, можно и на аэроплане: летишь день, летишь два, прилетаешь, а там разлюли-малина, пурга летом, медведи, рыси, дождь недельки на три-четыре, гейзеры, землетрясения. Все очень мило, но совершенно необязательно.  Можно сесть на электричку, отъехать пару часов, а там сплошной левитан, саврасов и шишкин впридачу, плюс таинственная русская, она же славянская, она же угро-финская душа, таинственно обрученная с потреблением изобретенного проф. Менделеевым Д.И. пойла, из-за чего можно и предпочесть рысей и землетрясения, и кто вас осудит?

Мне повезло. В начале девяностых я жил пару лет прямо на Волге, в Твери, полторы сотни км от Москвы. Когда тогдашний зоосад совсем уж доставал, то прыгал практически из окна на пляж, надувал свою “Ласточку”, и вперед, догонять свой нос.

“Ласточка” сама по себе поэма, хотя ее сравнивали с неким резиноизделием, но Бог им судия.  Правда, ее скорее натягиваешь на чресла, чем в нее садишься – по причине мизерности размеров, но в остальном весьма достойное судно, комфортное и надежное, скроенное в форме байдарки.  Состоит из шести секций, и это очень правильно: как-то на Арале (когда еще был Арал) дикой толщины пеньки камыша – топором его рубили, что ли – пробили ей две донные секции, и все же я шел потом несколько часов, да еще с пассажиркой, пока не удалось протиснуться сквозь камыш к берегу. Правда, страху натерпелся, но как без этого. Как без рук. Продолжить чтение →

Мятежный дух креп во мне всю вторую половину дня. Он держал меня, и я тащил ломающий спину груз и не падал. Я сдвинул рюкзак так, что тяжесть приходилась ровно на крестец. (Тогда была такая манера таскать рюкзаки, сейчас все по-другому: рюкзаки другие.) Тело само вспоминало выработанную в горах привычку отдыхать на ходу, расслабляя мышцы одной ноги, пока тяжесть приходится на другую, размеренно дышать и тратить на каждое движение ровно столько сил, сколько нужно, ни полграмма больше. И все равно к вечеру я вымотался так, что еле шевелил руками-ногами. Мое везенье, что урки, хоть и шли налегке, чувствовали себя не лучше, задыхались и кашляли. Оба, похоже, подхватили где-то тюремный туберкулез. Небось, и меня наградят, хотя о том ли мне сейчас суетиться.

Мало-помалу некто в моем забитом болью мозгу, кого я когда-то давно прозвал Сторожем, стал отмечать, что эти двое – такие же таежники, как я китайский богдыхан. Полные нули.  Они еле проталкивались сквозь тайгу, спотыкаясь, с шумом, треском и матом, распугивая все живое на сотни метров вокруг. Они боялись потерять реку и следовали всем ее извивам – а ведь местами можно было бы спрямить путь и вообще идти подальше от воды, там, где не так болотисто, меньше хвойный подрост и даже встречаются безлесные проплешины. Продолжить чтение →

И еще четыре дня прошли в параллельном восхождении – Капказ на своей стороне речки, я на своей. Скоро я заметил, что из-за стычки с медведем у меня развился нервный тик: пробираясь тайгой, я стал каждые несколько минут оглядываться, смотреть, не крадется ли за мной Хозяин. Я где-то читал или слышал, что такое бывает с летчиками-истребителями после “собачьих боев” в небе: они все посматривают, не сел ли им враг на хвост. Ну и блин с ним, лучше нервный тик, чем медвежий клык.

Видно, вздор говорят, что к опасности можно привыкнуть.  Уж если ты псих – или нормальный человек, не чурбан с глазками – то так и идешь вразнос.  Если не держишь себя в рамочках.  Может, мне не повезло, но все офицеры, которых я знал после войны, были психованные.  Чуть что, и за пистолет.

Интересно, как у Капказа с этим. Оглядывается он после исчезновения своего шестерки? Впрочем, он всегда на взводе, зверина вонючий.

Ничего, какой бы хищный хищник он ни был, все равно ему от меня не уйти. Пусть он вооружен лучше некуда, а у меня мои деревяшечки, ножик да топорик, но зато вряд ли он про меня догадывается и в любом случае засечь не может, а я у него на хвосте, и меня не стряхнуть. Ему приходилось раза два-три в день стрелять, иногда больше – надо добывать еду; по звуку выстрелов можно точно засечь, где он находится. По утрам и вечерам я мог теперь видеть не только дым его костра, но иногда и отсветы огня. Продолжить чтение →

После нерадостного этого пира кое-как переночевали в балке на холодном, блохастом полу, а утром Виктор-директор отрядил нам трактор с тележкой, и потащил он нас всех за двадцать километров на КС-3. Я так понял, что КС – это коллектор сбросовый, в него где-то в верхнем течении стекает вода с хлопковых и прочих полей, обильно сдобренная химикатами. Пить ее нельзя, и потому нам была выделена бочка аму-дарьинской воды, которая вроде бы почище. Главное, я был теперь к ней привязан как осел к своему хвосту – никуда от этой бочки не деться.

Ехали несколько часов, часто застревали в грязи, приходилось выгружаться и толкать этот дохлый трактор. По всему было видно, что тут совсем недавно было дно моря. Арал уж много лет высыхал и отступал, оставляя в низинах массу больших и малых озер и болот, окаймленных или проросших камышами. Идеальное место для водоплавающих. За тем местом, куда мы добрались, этот самый КС-3 разливался и исчезал в совершенно уже сплошных зарослях, а уже где-то за ними, невидимый и далекий, плескался Арал или то, что от него осталось. На высоком берегу канала торчало прибежище браконьеров – две вконец развалившиеся турлучные хижины без крыш, разобранных на дрова.

Выгрузились. Трактор потарахтел в обратный путь по собственному следу, и скоро наступила обожаемая мною, особая тишина пустыни. Только камыш под ветром пошумливал. Продолжить чтение →

Начнем, пожалуй, так: был теплый, солнечный, тихий, а в остальном необыкновенно мерзкий день.  Я смотался в Москву, а там издатель, которому я перевел роман, слинял неведомо куда, не расплатившись за два предыдущих.  Комсомольские работнички, в гробину их душу.  Бизнес по-русски.  Страна, похоже, катилась ко всем чертям – с залетом в гражданскую войну.  Любимая тоже слиняла на лето, а какая ж это в нюх любовь.  Я раньше и вправду много кормился любовью.  Это теперь как-то обсох, да и пора уж.  Но это к слову.

Да, еще амбал этот в электричке.  Тоже… любовь.  Прилип всем передком к какой-то молоденькой бабенке в непроходимой толпе, она в плач, я ему в морду, но у меня всегда потом тошнотная реакция.  Не затем же Господь Бог творил нас по образу своему и подобию, чтобы чуть что и по соплям.  Хотя, конечно, Ему тоже доставалось по сусалам, но сам Он – ни-ни.  Я, правда, в Бога не верю, но, может, Он в меня верит.  Что я хороший внутри.

Приехал домой, помыкался по квартире, сел за стол, попробовал уйти в роман с приключениями на острове аж в Тихом океане, с пиратами и прочей дребеденью, что лежал пыльной кучкой на столе уже пару лет[1].  Все казалось пресно, глупо и плоско.  Я испугался, что разлюблю героиню, покидал кое-как шматье в рюкзак, кинул на спину, на грудь повесил тюк с “Ласточкой” (такой способ таскать называется “папа-мама”) и потопал к Волге. Продолжить чтение →

Кончилось все же тем, что я совсем сомлел и свалился в какое-то кошмарное сновидение, которое, слава Богу, не смог вспомнить. Помню только, что там кто-то трещал по-французски и никак не мог договорить фразу до конца, а все повторял “donc… donc…” Еще не проснувшись толком, я сообразил, что это не во сне, что это наяву кричит давешний ворон, и посмотрел на него с тоской – уж не по мои ли кишки он прилетел. Хотя почему кишки, они ведь глаза первым делом выклевывают. Наверно, росомаха, волки, или еще кто-нибудь отобрали у него добычу, и теперь он снова кружит в ожидании поживы, стервятник богомерзкий…

Несколько часов я все же, наверно, поспал, благо мучители мои сами отсыпались долго. Солнце уже давно пробивало тонкими лучами таежный полог, а они только-только зашевелились, зачесались и выставили на свет Божий свои срамные хари.

В то утро мне удалось хорошо поесть. Ces deux nigauds, эти болваны, они открывали больше жестянок, чем могли сожрать зараз, и мне досталось порядком. Щербатый развлекался тем, что выбивал у меня банки из рук. Капказа это тоже поначалу потешало, но потом он передумал: Продолжить чтение →

А только получилось так, что ни один из этих  мудрых планов не понадобился. Чуть свет я полез на дерево и сразу увидел, как высоко в ясном небе выписывает круги – кто? Конечно, Nevermore. Впрочем, это мог быть уже другой ворон, у каждого из них ведь тоже своя территория, но я почему-то думал – тот самый. Наверно, он доклевал то, что ему оставили от Щербатого медведь или росомаха, а теперь кружил над тем, кто – он чуял, иначе какой же он на фиг вещий – станет его следующим источником пропитания. И это было весьма отрадно.

В тот день я много лазил по деревьям, как озабоченный гиббон, а ворон все кружил и кружил, иногда высоко, иногда совсем низко, а в середине дня и вовсе сел на макушку пихты. Я чуть было его не потерял, хотя старался держаться поближе. Ни единого выстрела не было слышно. Это можно понять по-разному: дичь не попадалась, или врагу не до охоты, или меня боялся. А может, где-то рядом были уже те, другие, с тайного прииска.

Вечером я подкрался совсем близко к тому месту, где с курканьем устроился на ночь ворон, а внизу, как я полагал, его будущий харч. Попрежнему ни дыма, ни огня. Продолжить чтение →

За этими хлопотами и радостями не заметил, как солнце свалилось за камыши. В лагерь я приплелся уже затемно, немного заплутав и выходившись среди кочек до дрожи в коленях. И тут мои друзья поднесли мне пилюлю – ни палатки, оказывается, не поставили, ни камыша на костер не нарезали, не говоря о том, чтоб супчика сварить.  Ну то есть сидели и ждали, пока я приду и все сделаю. Я устал, как собака, и жрать хочу, как она же, и мне же еще претензии: «Где это ты так долго пропадал?»  Я своему другу и говорю, мягко этак  и устало:

—Олег, палатку-то вы могли бы поставить…

И тут этот балбес выдает мне такой текст:

—А мы никому в слуги не нанимались!

То-есть они не нанимались, а я, значит, нанимался. Совсем мерзко на душе стало. Ясное дело, поход этот мой теперь начисто коту под хвост, но винить некого. Было ж у меня золотое правило: непроверенных – не проверять. Ходить только со своими. И вот один раз распустил нюни, пригласил вроде бы хорошего человека, и хлебай теперь это дерьмо бо-ольшой ложкой. Продолжить чтение →