Грудастенькие психотерапевтки в моей жизни. – Лихорадка буден. – Спуск «Фрегада» на воду. – Мачта – плагиат у Т. Хейердала. – Проба паруса. – Православное пристрастие к страданию. – Моя мотня и бабий характер: анализ взаимосвязи

Все тело болело.  Где более, где менее, но болело все.  Дудка опять налилась водой, затвердела, хоть стойку на ней делай.  Надо бы полегче насчет чая.  Хмельную дурь небось уж всю выпотел, теперь будем воду экономить.  У меня ее всего двадцать пять литров.  Поправка: уже двадцать два, пожалуй.  Ужас.

Я снова прикрыл глаза, прислушался к себе.  Вчерашнее подспудное злобствие несколько поулеглось, потому как кое-что путное все-таки народилось.  Рама.  Вчера я сочинил раму, вполне добротную причем. Сдвиг к светлому в моем невеселом универсуме.  Может, действительно не только уплыву, но даже и выплыву.  Совсем недавно было настроение не то чтобы не вернуться, но как-то все равно: вернусь – хорошо, не вернусь – ну и не больно хотелось.  Интерес к самому себе размылся, повытерся, потерялся.  А сейчас вроде силы света довлеют над силами тьмы.  В космическом масштабе пустячок, а нам, вот здесь и сейчас, приятно и даже где-то мило.

Аральск был уже почти как в другой жизни.  Москва, правда, свежее, но это если растравлять себя.  Продолжить чтение →

Ах-где-я. – Лазурь и гнусная ухмылка моря. – Остров, какой из себя. – Сбываются детские мечты. – Вода. – Еда. – Снаряжение. – Борюсь с подкоркой. – Господь Саваоф в мундире. Видение. – Марш на новый бивак. – Вид с бархана. – Янтак-чай. – Корабельный журнал. – Фокус с  Новым Заветом. – Виктор Робинзон. – Мой костер в тумане светит. – Cвежесть мира: медитация

Наверно, я все еще был накачан адреналином по самые ноздри – проснулся без раздумий и колебаний типа ах, где я, ах, что я… Ничего такого не было.  Ну, может секунду-другую, где-то на границе сна и яви, была какая-то темень и несуразица, а потом как-то моментально все стало прозрачненько.  Какие в нюх ах-где-я, если даже сквозь тонкий капрон палатки ноздри сразу учуяли любимый запах детства – запах моря после шторма, легкую вонь выброшенных на берег водорослей.   Все сразу внятно и про берег моря, и как я на нем оказался, и чем это пахнет.  Окромя водорослей.

Я прислушался к себе.  Конечно, хорошего мало, тело как после приятного вечера в ментовке с мастерами резиновой дубинки, но мне теперь предстояло жить со стойкой памятью про тот, другой вариант, куда как вероятнее нынешнего.  Вот уж точно растворился бы в природе.  Лежал бы теперь на берегу куском падали, со ртом, набитым песком, уже не человек, а шакалья сыть.  Тут не скулить надо, впору благодарственный молебен заказывать, фимиам воскурять.  Жаль, заказывать некому, и фимиам здесь хрен достанешь, даже по блату… Продолжить чтение →

Утка по-охотничьи.  – Что было на скале (2).  –  Бабуры! –  Каючок готов.  –  Таинство крестин.  –  Успешные испытания и свежие идеи.  –  Доделки.  –  Кое-что о дрожи в пальцах.  –  Ветренность Ежа.  –  Предстартовые страхи без старта.  –   Новогодние решимости в майскую ночь

Я потянулся, и рука моя легла на что-то мягкое, пушистое и холодное.  Брюшко селезня, которого я вечером закинул в палатку.  Боялся – утащит дикий кот каракал, если они тут водятся.  Или богомерзкие песчанки.  Песчанки, те точно ошиваются по ночам.  Часто слышно, как они прощально пищат в экзистенциальном ужасе, уже холодея в змеиных зубах.  Бесчинствуют гады вокруг моей палатки.  Такие вот в этих местах ноктюрны – шуршанье змеиных шкур по песку и предсмертные визги песчанок.  

Шершавое прикосновение к выстраданной добыче – душевный тонус на весь день.  А как еще прикажете себя чувствовать.   Ведь изловчился, вмантулил Року прямой правой по соплям, урвал свой кус и ушел в отрыв.  Притом как раз в момент, когда меня навсегда уже смешали с разнообразным дерьмом.  В ушах марш Преображенского полка клокочет, а вы говорите.  

Дальше все в той же тональности.  Утро было такое…   Я, как вылез на свет Божий, как глянул окрест и на вздымающееся из чистого моря в ясное небо здоровенное ражее солнце, то прямо так и выдохнул, «Оооооо!»  Очень длинное и выразительное «Ооооо!»  Я Ежу именно так и сказал.  Но он, низменная душа, больше селезнем интересовался. Продолжить чтение →

Все врут сны. – Жеваные сисиськи: déjà vu. – По местам стоять, с якоря сниматься. – Душевные корчи моремана. – Обхожу мыс. – Берег загибает не туда. – Еще мыс. – John Brown’s Body

Утречком я застенчиво поздоровался с Великим Строителем Катамаранов и немного повалялся, пошевеливая деревянными мышцами и перебирая в голове всякую дребедень.  Был какой-то длинный нелепый сон или серия снов на одну тему, будто я вернулся откуда-то, а квартиры нет. Эмка (вроде она, только рожа больно толстая, не вполне ее) с повязанной чем-то белым головой слоняется в двух коммунальных комнатах, вроде мы уже в разводе, а мне деваться некуда, но я точно знаю, что у меня где-то есть еще квартира, и надо туда позвонить.  Я отыскиваю где-то номер телефона, он даже въяви запомнился, 203-3849.  Интересно, что там на самом деле; кажется, это телефон Галки Рыжей, моей старой бэ, что на Кутузовском, под сестрой Брежнева живет.  Жила. И вот я пытаюсь, но позвонить не получается, телефон древний и в коридоре, диск не прокручивается, какие-то похмельные рожи, смехуечки, я возвращаюсь в комнаты.  Супруга в постели, откидывает одеяло, принимает позы, но до дела не доходит, я требую свою статью про Дюркгейма, толстая такая рукопись, скорее книжка, чем статья, я ее отчетливо помню, но мне ее не отдают.  Наплывают еще какие-то рожи, похоже, ейные родственницы, действо становится все противнее, а что дальше, совершенно не помню, вот только этот отрывок из середины. Продолжить чтение →

Чайки и соловьи. – Анабазис литовца. – Утро старого спортсмена. – Ежик. – Суслики-песчанки. –  Саджа. – Жрать все же хочется. – Бухта Славная. – Бычки, бычки! – Босоногое детство. – I luv u. – Фрустрация и блаженство бытия

Не знаю, из-за чего, но чайки ссорились отчаянно, сутяжными какими-то голосами и очень громко.  Перебили мне сон на самом сладком месте; я как раз тащил кого-то в кусты; не помню кого, но помню, что на грани экстаза.  Какой дурак придумал, что чайки – это души погибших моряков.   Этим птичкам с их ректальными голосами только луком на базаре торговать, а моряки тут ни при чем, особенно мертвые.  Гнусная базарная сцена.  То ли дело у меня на шестом этаже.  Там береза вымахала выше моего окна, и на ней по весне и летом любят веселиться соловьи.  Чуть ли не в четыре утра меня будили, сукины дети.  Щелк у них оглушительный, прямо как в бочку.  Я дико злился и лаял их матерно, а сейчас вот вспомнить приятно.  Та-ра-ра-ра-ра среди ветвей  Жемчужной трелию защелкал соловей…  

Забавно все ж таки у нас головка устроена.  В ней все относительней, чем в эйнштейновой вселенной.  Еще немного, и московская квартира вообще мне раем покажется, со всей своей начинкой, а давно ли вспоминалась змиятником, населенным исчадьями ада.  За единственным исключением меня драгоценного, разумеется, да и тот, если разобраться, был довольно отвратным субъектом.  А теперь соловьи вспоминаются, и сердчишко прям от ностальгии млеет и очень хочет туда, назад, под крылышко.  Обхохочешься с этой нашей эмоционально-психической сферой. Продолжить чтение →

Персеверации.  – Зурна, орган, зубная паста, liberté.  –  Еж, он же ежиха.  – Бурдюки и амфоры.  –  Кувырки с канистрой.  – Обрываю ниточки.  – Похвала каючку.  – Снова зурна.  –  Работаю Ихтиандром.  –  Я свое из горла вырву

Любопытное мое было состояние после постройки каючка.  Типичное «с одной стороны, с другой стороны».  И хочется, и колется.  Нормальная шизня, короче.  

С одной стороны, постоянно горел костерок горячки – поскорее закончить все приготовления и дернуть с островка в морскую даль, к берегам за горизонтом, к двуногим коллегам.  Одиночество порядком уже измочалило психику.  Особенно мучили штучки, название которых застряло в голове из вузовского курса психологии: персеверирующие впечатления.  Это когда в голове бесконечно крутится какая-нибудь дрянная мелодийка.  Как магнитофонная кольцовка.  Они и раньше меня донимали, а тут осатанели, хоть на стенку лезь, только и стенки черт-ма.   Какое-то весеннее обострение приключилось.  Вдруг прорезались частушки, завезенные когда-то из Сибири еще самой первой моей супругой-певуньей.  Выйду в лес, поставлю крест,  Кто-нибудь помолится.   Все ребята сопляки,  Не с кем познакомиться.  И снова:  Выйду в лес, поставлю крест и т. д.  Раз за разом, до озверения.  Потом другие, оттуда же, из той же серии.  Прилипчивые, как чесотка.   И чем тупее, тем прилипчивее.   Продолжить чтение →