Сейчас вся дорога от реки Шильды до оставленной людьми лесной деревушки лежит передо мной на листе бумаги. Я прошел эту дорогу уже много раз, хорошо знаю ее, нарисовал по памяти и могу расставлять на этом рисунке разные знаки, отмечая те или иные памятные места и встречи…

Недалеко от Шильды перебегал через мою дорогу Менев ручей. Здесь я всегда останавливался и курил; здесь оканчивались владения людей и начинались владения леса. Через Менев ручей были мостки. Около мостков у ручья были крутые берега и вязкое дно, и он больше походил в этом месте на торфяную канаву. Первый раз я переходил этот ручей еще по мосткам. Но после зимы мостки снесло весенней водой, и, чтобы попасть в лес, мне пришлось по весне переправляться через разлившийся ручей на плоту.

Менев ручей — это всего два километра пути в настоящий лес. За ручьем начинается мягкая и не очень прочная в сырое время года торфяная дорога. Тут у края дороги на чистине я часто спугивал тетеревов. Чуть дальше, в тусклом сыром осиннике, меня вечно пугали глухари. Глухари неожиданно вырывались из кустов у самой дороги и шумно и тяжело неслись в глубь леса.

Продолжить чтение →

Ночь. Заваленная камнями река. Речку называют Шильдой. «Шильда, Шильда…» — поет на камнях ночная вода. «Шильда, Шильда…» — тревожно отзываются кулики, разбуженные мной. Шильда приходит из настоящего леса…

Завтра я вступлю в настоящий лес, в настоящую тайгу. Впереди очень долго не будет никаких деревень. Не будет людей, если не считать двух пастухов, что пасут в двадцати пяти километрах отсюда колхозное стадо телушек.

Пастухи пасут стадо там, где недавно была лесная деревушка. Люди из леса переехали поближе к хорошим дорогам, оставив свои дома, свои пашни, покосы.

И все эти прежние пашни и покосы стали теперь лесным, отгонным пастбищем для скота. Скот угнали в лес рано, в начале лета, а пригонят обратно лишь перед зимой. Вот и все сегодняшнее хозяйство людей в лесу.

Ночь останавливает мои размышления о завтрашнем дне, останавливает ожидание завтрашнего пути. Живо только прошлое: вся дорога сюда, все пройденные с рюкзаком за плечами километры. Их было, конечно, не сто двадцать. Сто двадцать — это по прямой от той далекой сейчас железнодорожной станции, куда за шестнадцать часов доставил меня из Москвы поезд Москва — Архангельск, до моего сегодняшнего ночлега на берегу реки Шильды. Но были и кривые, и повороты, и поиски. Были встречи с озерами и реками, с людьми и зверем. Но эти встречи пока не остановили меня, не остановили рядом с собой надолго, и я шел и шел дальше, мечтая добраться до настоящих нехоженых дебрей, до самых глухих озер, где до меня давно уже никто не ловил рыбу. И чем дальше я шел, тем отчетливей понимал, что там, в настоящем лесу, придется мне все время жить бок о бок с соседями, серьезными и сильными, может быть, и опасными, если я не смогу ужиться рядом с ними. Что делать, если хозяином в настоящем лесу живет пока еще бурый медведь.

Продолжить чтение →

Сколько я помню себя, я всегда возился с животными, и вечно у меня дома кто-нибудь жил. Были у меня ежи, ужи, ящерицы, самые разные певчие птички, грачи, галки, сороки, белые мыши, крысы, морские свинки, кошки, собаки…

Но мне всего этого было мало, и вечная мечта собрать в комнате чуть ли не весь зоопарк не давала мне покоя. Но наконец я, видимо, понял, что собрать всех животных, которые мне нравились, в комнате никак нельзя, а потому решил постучаться в двери настоящего зоопарка и попросил принять меня в кружок юных биологов.

Ксли бы я постучался в дверь зоопарка чуть раньше или чуть позже, то меня обязательно допустили бы к площадке молодняка, к той небольшой площадке, огороженной круглой высокой сеткой-забором, где, на радость взрослым и малышам резвились, кувыркались, ссорились и мирились самые разные звери-малыши.

Возиться с этими зверятами было моей светлой мечтой, целью жизни. Но так получилось: бригада юннатов, прикрепленная к площадке молодняка, оказалась укомплектованной, расширять ради меня установленные кем-то штаты никто не собирался, а потому мне, новичку, было предложено пойти к хищникам, к копытным, в попугайник или, на худой случай, в бригаду «вольных птиц».

Продолжить чтение →

К Долгому озеру все ближе и ближе подходила осень. На осине, что прикрывала своими ветвями наш домик, стали появляться желтые листья. На озере уже отцвели белые лилии, вызрели и приготовились распушиться на осеннем ветру коричневые шишечки камыша-рогоза. Ночи загустели, стали темными, по ночам над озером загорались теперь яркие близкие звезды и поднималась большая белая луна, предвещая своим чистым, горящим светом ночной холод и слепой туман осеннего утра.

Этот туман поднимался над озером еще с вечера, неслышными, мутными струями тек с берега к воде и затягивал к ночи всю воду. Звезды и луна, заглядывая сверху в ночное озеро и не добираясь до воды через туман, подсвечивали, подкрашивали полотно тумана небесным холодным светом, и всякий раз, глядя на ночное озеро, затянутое серебристой пеленой, представлял я себе, что сейчас я не в лесу, не около избушки, а где-то очень высоко, над облаками, где царствует вечный холод.

Однажды в такую «заоблачную» холодную ночь и услышал я с той стороны озера далекий призывный вой. Выла волчица, выла долго, пронзительно. От этого воя, как от сырого холода, по спине пробегали колючие мурашки. Буран, разобрав за лесом чужой голос, тоже насторожился и долго не уходил домой. Волчица первый раз объявила о начале осеннего сбора волчьей стаи.

Продолжить чтение →

48-й километр пути

Дальше тридцатого километра дороги нет — дальше тяжелое грязное болото, заросшее крапивой и ольшаником. Кругом сырость и все те же несметные полчища комаров-кровососов.

Из гнилого болота я выбрался уже в сумерках.

Еле отмылся от дорожной грязи в неглубоком быстром ручье, переночевал в теплой избе, позавтракал и разговорился с девчушкой, дочерью хозяина.

Дядя, а у вас ружье есть?

Есть.

А сильное?

Сильное.

И медведя стрёлит?

И медведя… А зачем в него стрелять?

—  А у нас медведя стрелили. Недавно совсем. Великого-великого! Волыпинский такой медведь — пудов на десять…

Медведя здесь убили все-таки не недавно, а давно. И больше о медведях здесь пока ничего не слышно. Есть лоси, есть выдра, куница, но медведь давно не заглядывает.

Продолжить чтение →

Сразу за Глубоким озером начиналась новая широкая дорога. Ее проложили, видимо, совсем недавно через гнилое лесное болото, заросшее малиной, кривыми березками и дуплистой ивой. Дорога уходила дальше в лес. Под ногами гравий, крупный, упругий и пыльный от сухого лета. От дорожной пыли поседели кусты малины у полотна дороги. Поседели густо — дождей давно не было. К полудню солнце припекло так, что тащить по открытому месту тяжелый рюкзак я мог без остановки не более тридцати — сорока минут. Следующие двадцать — тридцать минут я сидел на краю дороги, откинувшись спиной на рюкзак, старался отдышаться и отчаянно отбивался от комаров.

В жаркое болотное лето комары, казалось, сходили с ума. Они выбирались из зарослей ивы несметными полчищами, от которых темнело небо, и хищно сваливались на все живое. От комаров не помогали никакие мази. Лицо потело, мазь тут же смывалась потом, и комары с утроенной яростью снова набрасывались на тебя. От этих насекомых было только одно спасение — вода. Если по дороге мне попадался ручей или не очень грязная лужа, я тут же останавливался, сбрасывал рюкзак и бежал к воде умыться. Смыв мазь и нот, я мог спокойно отдыхать несколько минут — комары будто теряли меня на зто время, не лезли к лицу, хотя сплошной, серой, живой массой копошились на рукавах куртки, на коленях брюк, старались просунуть свои острые хоботки сквозь ткань.

Продолжить чтение →

До встречи с медведями мне и моему Верному было еще далеко — от железнодорожной станции, где я расстался с поездом, до новой стоянки на берегу реки нас отделяло по прямой всего семьдесят пять километров. У щенка еще было время подрасти, а у меня было время обдумать, как вести себя, если в гости к нам пожалует слишком любопытный Мишка. В себе я был уверен — нет, я не струшу, не убегу, не брошу малолетнего щенка на растерзание хищным зверям. А вот как поведет себя мой четвероногий друг? Здесь я мог еще сомневаться — ведь все бывает, встречаются и трусливые собаки, которые, чуть заслыша зверя, кидаются наутек. Но все мои сомнения сразу рассеялись после того, как мой еще совсем маленький Верный спас нашу палатку от разгорячившегося быка…

Надо же было случиться такому: поставил я свою палатку на берегу реки как раз там, куда, оказалось, к утру выходили из леса коровы во главе с ужасно строптивым и действительно свирепым быком. Если бы знать мне заранее, что этого быка могли усмирить лишь с помощью здоровенных колов человек пять крепких мужчин, то бежал бы я от этого злополучного места куда глаза глядят. Но о свирепом быке я ничего не знал до тех пор, пока этот грозный зверь не двинулся в сторону моей палатки.

Продолжить чтение →

В лесу я был не один — рядом со мной жили медведи, лоси, волки, белки, птицы, и все эти коренные лесные жители не могли не знать о моем присутствии — одни избегали встреч с человеком, другие внимательно следили за мной. Об этом я всегда узнавал по следам. Нередко мне удавалось и встретиться с лесными жителями. И мои встречи с животными в лесу были не так уж редки. Почему?

Почему посторонние, чужие для леса люди почти ничего не видят, почти никого не встречают на лесных тропах? Почему Петро или Иван Михайлович, одноногий, но сильный и мудрый старик, который иногда приходил к нам в гости, видят в лесу куда больше, куда чаще встречают тех же медведей, чем Василий, жадный и неуемный в добыче?

Я мог не всегда доверять отдельным деталям побед Василия, но Ивана Михайловича слушал с большим уважением и верил каждому его слову, и мы вместе с ним подолгу норой разгадывали разные медвежьи загадки…

Как-то Иван Михайлович решил сделать на дальнем озере новую лодку. Лодки делают здесь из осины. Подходящую осину рыбак подыскал, свалил ее, выбрал лишнюю древесину, распарил осиновую скорлупку над огнем — лодка получилась легкая, ладная. Лодку Иван Михайлович уже спустил на воду, а стружка осталась на берегу. Окончив работу, рыбак отправился домой, переночевал, забрал снасти и с утра пораньше вернулся на озеро. Подошел к берегу и видит — вся стружка с берега собрана в лодку, лодка качается на волнах недалеко от берега, а на том месте, где стояла лодка и лежала стружка, остались свежие медвежьи следы.

Продолжить чтение →

В лесной деревушке, оставленной людьми, жили в то лето два пастуха: Петро и Василий. Деревушка была небольшой. Два десятка домов тесной кучкой стояли на берегу озера и были огорожены со стороны пашни длинной и высокой изгородью-огородом1. Когда-то сразу за этой изгородью тянулись широкой полосой поля. Поля в свою очередь тоже были обнесены высокой изгородью. Это было уже второе кольцо-ограда вокруг деревни. А сразу за этим вторым кольцом начинались лесные пастбища — поскотина.

Огороды-изгороди не допускали скот к посевам со стороны пастбища и не выпускали скот на поля из деревни. Чтобы попасть из деревни на пастбище, скоту предстояло пройти по длинной дороге-улице, выгороженной, отделенной от пашни с обеих сторон высоким и прочным забором. Вход в улицу из деревни преграждался воротами-отводом. И каждое утро пастухи открывали, отводили в сторону эти ворота и гнали стадо пастись. Стадо, миновав по улице-дороге поля, подходило еще к одним воротам-отводу и только после этого попадало на лесное пастбище.

Пастбище-поскотина больше походило не на пастбище, а на прореженное вырубками и лесными полянами редколесье. За редколесьем высокой темной стеной стоял сплошной еловый лес. В этот лес путь стаду был закрыт еще одним ограждением, высоким, непролазным забором — осеком, который сооружали, косо укладывая друг на друга молодые березки, осинки, елки, срубленные прямо тут же на краю поскотины.

Продолжить чтение →