Снова бурлачу. – Здравствуйте, я – поручик Киже. – Верблюд: Humph! – Полет на крыльях бриза. – Дождь на закуску

Когда я был в десятом классе, мы с Рыжей Нинкой с нашей улицы баловались очень интенсивно, возились до боли в яичках, практически постоянной.  Она уже на втором курсе института училась и горячая была, как печка; плюнь – зашипит.  Ну и добаловались.  Дело житейское.   Пришлось ей, бедненькой, идти выскребаться – так это, кажется, у них называется.  Бессердечная врачиха так ей и сказала: Любишь, мол, кататься, люби и саночки возить.

В тот день безжалостная эта пословица не раз приходила в бедовую мою головушку.  Из аппендикса, куда меня затащило «авось», пришлось выбираться вброд и тащить на себе саночки-катамараночки.  Ветер был жесткий, встречный, и ни парус, ни весло не годились.  Пришлось сочинить упряжь и тащить «Фрегада» назад, бурлак бурлаком, и не было ни минутки оглянуться вокруг на чудный пейзаж, которым недавно любовался взасос.  Какие тут любования, когда голова опущена, руки болтаются, как у Репина, а глаза таращатся под ноги – не дай Бог рухнуть в какую-нибудь ямищу или затащить судно на мель.  Где помельче, по щиколотку или около того, там было попроще, там я пер напрямую по середине.  Когда же начались невеликие, но глубины и омутки, пришлось обходить по берегу разные заливчики, и оттого путь удлинялся не в меру.  Горько было вспоминать, как я недавно скользил себе в ту сторону под свежим ветерком, истекая поросячьим восторгом.  Думал, Господа Бога под уздцы ухватил.  Подспудно я уже слегка запаниковал: а не выйдет ли так, что залетели мы в аппендикс за пару дней, а выбираться будем неделю?  И что тогда?  А вот что: выпью я всю воду, или почти всю, и придется мне тем же милым манером, пехом-пехом, нога за ногу, возвращаться в блаженную бухту Косшохы пополнять запасы.  От этих мыслей хотелось кого-нибудь укусить, но кусать-то некого, кроме самого себя. А себя жалко как-то, и без того шишки на меня сыплются, как из корнукопии какой. Продолжить чтение →

Фаланги, фаланги! – Мое знакомство с змееголовами.  –  Щукобой.  –  Приступ гедонизма.  –  Мои разногласия с Платоном.  –  Нам не до мантр.  –  Я – Номад.  –  Еще раз к вопросу о смысле бытия.  –  Частичная материализация «Фрегада-II».  –  Прелести утиной охоты

Ночью на новом месте спалось плохо.  Мешал непривычный, непрерывный, неприветливый шелест сухого прошлогоднего камыша, да время от времени со страху потихоньку взвизгивал ветер и тоже спокойствия не добавлял.  В какой-то момент мимо прошелестела музыкальная фраза: О чем ты воешь, ветр ночной,  О чем так сетуешь безумно?  Н-да, так он мне и ответил.  Не получилось диалога…  

Опять же волны.  Здесь, как и на стоянке у бухты, волны накатывали на берег настырной бесконечной чередой, и в их шорохе и шлепе была какая-то гармоническая закономерность, только тут она была определенно не та, что там – берег помельче, иной конфигурации, и волны воркотали подальше от пляжа.  Загадку новой гармонии можно было отгадывать всю ночь, или всю жизнь.  Отгадывать не хотелось, а хотелось спать, спать и спать. 

Не тут-то было.  У Ежа, похоже, чего-то заклинило в головке, и он принялся прыгать на палатку, и раз, и два и три.  Я некоторое время терпел, потом очень громко заорал: «Ежа, еж твою в гробину маму, прекрати, уши оборву нах…  !» Бесполезно.  Еще когда орал, я знал, что это бесполезно, только еще больше разъярюсь, и сон улетит куда подальше.  Прыжки продолжались.  Я вылез из теплого спальника, возжег лампаду, взял дубинку и полез наружу.  Продолжить чтение →

Окормление на коротких волнах.  –  Искусство драть лианы.  –  Грибы – сексуальная тема.  –  Стук дизеля.  –  Баркас ahoy! –  Скачки за спичками.  –  Плевать им на мой костер.  –  Послевкусие.  –  Рок – гнида.  –  Душка Ежа

Вчера я все же уработался до одеревенения всех членов.  Утром даже потягиваться не хотелось, только зевалось до стона, аж челюсть чуть не вылетела из сустава влево.  Мысль о подъеме была противна, как в казарме.  Да дьявол же его побери, я ж не в казарме, чего вскакивать, если не хочется вскакивать.  Так я и валялся, зевал, постанывал, почесывался.  Продумывал всякие мелочи за жизнь.  Глянул на часы с календарем.  Среда.  Раз среда, значит, «Литературка».   В нормальной жизни, конечно, все наоборот: раз «Литературка» — значит, среда.  Кубарем вниз, пока не сперли из ящика.  Ежли сопрут, так это трагедия на целый день или дольше, придется шарить по киоскам, а там раскуплено.  Но нет, не сперли, газета в руках, свежая, как редис.  Хлебнуть кофе – и на диван.  Бывает, угрожающе накатывает какой-нибудь deadline и надо тащить в зубах в редакцию очередную муть, и все равно полдня уходит на смакование всяких эзоповых штучек и кукишей начальству между строк.  Интеллигентская услада, сдобренная кривой ухмылкой.  Фронда в тряпочку.  Рядом с дежурным фуфлом выковыриваешь невинное анти-что-нибудь, словно изюм из булки.  Мордой сияешь, будто причастился в катакомбной церкви, не слезая с дивана.   Продолжить чтение →

Меня исчерпали. – Free at last, o Lord. – Рама ерзает. – Уже не ерзает. – Китс прав. – Эффект Сент-Экзюпери. – О пользе и вреде сомнений. – Кто сказал, что жизнь – не каторга?

Разбудил меня переполненный гидробудильник, но я еще некоторое время лежал, пытаясь поймать за хвост какой-то очень важный сон, который все объяснил бы, и тогда все стало бы хорошо или по крайней мере терпимо.  Сон ускользал, как решение теоремы Ферма.  Казалось, вспомни крохотную деталь, и замелькает весь длинный роман с ужасами, потением, сердцебиением, возможно, с поножовщиной и перестрелками, но обязательно со счастливым концом.  Хотя умом я знал, что счастливых концов в снах не бывает; не тот жанр.  Однако сколько я ни тужился нырнуть назад в сон, там раскручивалась одна слепая лента, а на ней сплошь дыры и полосы.

Потом под этот соус пошли лениво-злобные, совсем не утренние мысли, словно перерыв на сон и не останавливал подводных гад движенье.  Про нее, падлу, про что еще.  Вспомнилась ее фразочка на какой-то party: «Пожалуй, этот вечер я исчерпала. Пошли домой».  А теперь мадам исчерпала меня, чем и подрезала мои поджилки, как негры слонам режут.  Я-то думал – я неисчерпаем, как электрон и атом, вместе взятые.  Но это как посмотреть и смотря кто смотрит.  Жизнь ее – вечное восхождение.  Мне померещилось, что я для нее пик, а оказалось, я – ступенька, а следующая ступенька вообще заоблачная – Иностранец.   Конечно, я тоже в детстве-отрочестве там поболтался, только какой из меня иностранец.  Я тут, на исторической родине, с четырнадцати лет и притом невыездной, и морда у меня протославянская, и паспорт у меня советский, и сам я насквозь просовеченный, хоть и антисоветчик, как и все мы.  А тот – настоящий иностранец.  С бородкой. Продолжить чтение →

Мать всех головных болей. – Дрема перед бурей. – Удар кувалдой. – Спасплотик. – К земле. – Камыш уплыл. – Коса. – Меня прибивает к земле. – Возня на берегу. – «Афганец», убийца и благодетель. – Палатка и спальник. – Жив буду – не помру

Бог миловал, природных катаклизмов не было, но и сна тоже особого не было.  Вместо него какое-то полудремотное одеревенение.  Сон поглубже пришел только на рассвете, а часа через два я сам себя разбудил придушенным храпом.  Никогда не храпел, а тут на тебе.  Но – до храпа ли.  По первому впечатлению весь мир был полон Головной Боли, а я – главный ее носитель, источник или получатель, не поймешь.  За что?  Ерш накануне не пил, любимых скрипичных концертов не слушал, диссертаций не защищал.  Несправедливо.  Вроде как с Раскольниковым – пошел мочить одну старушку, а рубанул двух.  Перебор.  Попробовал йогу, вроде бы я улетел в космическую высь, где несть ни печали, ни воздыхания, ни головной боли, однако ж шиш: боль за мной и туда увязалась.  Как тень, иль верная жена.  Сволочь подкупная, что тут еще скажешь.

Из теперешнего далека, конечно, видно, что то был последний знак или предупреждение, но тогда я все списал на бессонную ночь и погоду и решил попросту жить дальше.  Так ли, сяк ли жить – как получится.  Да и выхода особого не было.  Не оставаться же на том пупыре.  При свете дня он оказался еще мерзее, чем ночью.  Просто куча полусырого песка, ни грамма дров, ни былинки, ни кустика, ничего.  Обошел весь островок, как лунатик, скуля и морщась, но так и отчалил, не испив горячего. Продолжить чтение →

Ну и самочувствие.  – Сыро, но холодно.  –  Уединение с ежом.  –  Офицерские сборы.  –  Весенние страдания.  –  От гребенок до пят.  –  Чувства натурала при чтении Диогена Лаэрция.  –  Казус Гогена.  –  В полудреме.  –  Мини-шабаш на Лысой горе.  –  Любовь и смерть крякового селезня

Следующий день начинался так, что лучше бы его пропустить.  Состояния души и тела – гнусь в кубе, плюс-минус е. т. м.  Вроде как утро после пьянки с полулетальным исходом, литра по полтора-два на нос.  Физически в этот раз полегче, без выворачивания наизнанку, без неуемной дрожи и зеленого пота.  Просто обычная смертная, деревянная усталость да боль в подошве.  Но если смотреть внутрь, то разница между тем и этим невелика.  К одному моему запойному другу в таком состоянии кто-то вошел и бодро что-то заорал или заржал, так друг в одних кальсонах как дернул из дому, еле его поймали и водворили-таки в желтый домик, аминазинчиком успокаивать.  В этот раз я тоже, не хуже того приятеля, целый день вздрагивал, вскидывался и подскакивал на любой подозрительный звук.  Когда Ежа в обычном своем шкодливом стиле опрокинул жестяную банку, я его чуть не расплющил, словесно и физически. 

Однако странным образом стал после этого срыва понемногу успокаиваться.  Чего уж так дергаться.  Шум мотора – баржи ли, баркаса или моторки – я услышу издалека и в любом случае успею добежать до сигнального бархана.  А там как повезет.  Заметит, не заметит, а если заметит, то ручкой помашет или к острову завернет – все гадательно.  Уж сколько раз счастье на розовом коне курц-галопом мимо проскакивало, и ничего, живой пока.  Суечусь вот.   Продолжить чтение →

Грудастенькие психотерапевтки в моей жизни. – Лихорадка буден. – Спуск «Фрегада» на воду. – Мачта – плагиат у Т. Хейердала. – Проба паруса. – Православное пристрастие к страданию. – Моя мотня и бабий характер: анализ взаимосвязи

Все тело болело.  Где более, где менее, но болело все.  Дудка опять налилась водой, затвердела, хоть стойку на ней делай.  Надо бы полегче насчет чая.  Хмельную дурь небось уж всю выпотел, теперь будем воду экономить.  У меня ее всего двадцать пять литров.  Поправка: уже двадцать два, пожалуй.  Ужас.

Я снова прикрыл глаза, прислушался к себе.  Вчерашнее подспудное злобствие несколько поулеглось, потому как кое-что путное все-таки народилось.  Рама.  Вчера я сочинил раму, вполне добротную причем. Сдвиг к светлому в моем невеселом универсуме.  Может, действительно не только уплыву, но даже и выплыву.  Совсем недавно было настроение не то чтобы не вернуться, но как-то все равно: вернусь – хорошо, не вернусь – ну и не больно хотелось.  Интерес к самому себе размылся, повытерся, потерялся.  А сейчас вроде силы света довлеют над силами тьмы.  В космическом масштабе пустячок, а нам, вот здесь и сейчас, приятно и даже где-то мило.

Аральск был уже почти как в другой жизни.  Москва, правда, свежее, но это если растравлять себя.  Продолжить чтение →

Ах-где-я. – Лазурь и гнусная ухмылка моря. – Остров, какой из себя. – Сбываются детские мечты. – Вода. – Еда. – Снаряжение. – Борюсь с подкоркой. – Господь Саваоф в мундире. Видение. – Марш на новый бивак. – Вид с бархана. – Янтак-чай. – Корабельный журнал. – Фокус с  Новым Заветом. – Виктор Робинзон. – Мой костер в тумане светит. – Cвежесть мира: медитация

Наверно, я все еще был накачан адреналином по самые ноздри – проснулся без раздумий и колебаний типа ах, где я, ах, что я… Ничего такого не было.  Ну, может секунду-другую, где-то на границе сна и яви, была какая-то темень и несуразица, а потом как-то моментально все стало прозрачненько.  Какие в нюх ах-где-я, если даже сквозь тонкий капрон палатки ноздри сразу учуяли любимый запах детства – запах моря после шторма, легкую вонь выброшенных на берег водорослей.   Все сразу внятно и про берег моря, и как я на нем оказался, и чем это пахнет.  Окромя водорослей.

Я прислушался к себе.  Конечно, хорошего мало, тело как после приятного вечера в ментовке с мастерами резиновой дубинки, но мне теперь предстояло жить со стойкой памятью про тот, другой вариант, куда как вероятнее нынешнего.  Вот уж точно растворился бы в природе.  Лежал бы теперь на берегу куском падали, со ртом, набитым песком, уже не человек, а шакалья сыть.  Тут не скулить надо, впору благодарственный молебен заказывать, фимиам воскурять.  Жаль, заказывать некому, и фимиам здесь хрен достанешь, даже по блату… Продолжить чтение →

Утка по-охотничьи.  – Что было на скале (2).  –  Бабуры! –  Каючок готов.  –  Таинство крестин.  –  Успешные испытания и свежие идеи.  –  Доделки.  –  Кое-что о дрожи в пальцах.  –  Ветренность Ежа.  –  Предстартовые страхи без старта.  –   Новогодние решимости в майскую ночь

Я потянулся, и рука моя легла на что-то мягкое, пушистое и холодное.  Брюшко селезня, которого я вечером закинул в палатку.  Боялся – утащит дикий кот каракал, если они тут водятся.  Или богомерзкие песчанки.  Песчанки, те точно ошиваются по ночам.  Часто слышно, как они прощально пищат в экзистенциальном ужасе, уже холодея в змеиных зубах.  Бесчинствуют гады вокруг моей палатки.  Такие вот в этих местах ноктюрны – шуршанье змеиных шкур по песку и предсмертные визги песчанок.  

Шершавое прикосновение к выстраданной добыче – душевный тонус на весь день.  А как еще прикажете себя чувствовать.   Ведь изловчился, вмантулил Року прямой правой по соплям, урвал свой кус и ушел в отрыв.  Притом как раз в момент, когда меня навсегда уже смешали с разнообразным дерьмом.  В ушах марш Преображенского полка клокочет, а вы говорите.  

Дальше все в той же тональности.  Утро было такое…   Я, как вылез на свет Божий, как глянул окрест и на вздымающееся из чистого моря в ясное небо здоровенное ражее солнце, то прямо так и выдохнул, «Оооооо!»  Очень длинное и выразительное «Ооооо!»  Я Ежу именно так и сказал.  Но он, низменная душа, больше селезнем интересовался. Продолжить чтение →