Перемычка. – Иду в разведку. – Сайгаки в моей жизни. – Мавзолей. – Привет от Министерства обороны. – Трепет счастия.

Следующий день начался так же мило и весело, как закончился предыдущий.  Когда я подошел к камышам, в сетке бушевали два здоровенных сазана-хулигана.  Пришлось с ними повозиться.  Они мне чуть сеть не порвали, замотались в ней по уши, и я долго выпрастывал их, аккуратно выпутывая нейлоновые нити из жестких плавников.  Пригодится еще сеточка-кормилица.

Потом я этих гладких поросят чистил и запекал в фольге в собственном соку.  Милейшее дело жареный сазан, особенно в смысле перекуса: не надо приставать к берегу, не надо разводить огонь, сидишь себе на корме, жуешь и только косточки выплевываешь в набежавшую волну.  А сазан до того вкусный, аж сладкий.

Но это потом, а пока что я с ними возился, возился и довозился чуть не до полудня.  Поздно двинул в путь, но поначалу все шло лучше некуда.  Ветерок был по-прежнему очень славный, брюхо сытое, настроение благодушное, я довольно жмурился, пошевеливая веслом на корме, пожирал глазами психоделические виды и очень не сразу сообразил, что тихо-тихо въезжаю в катастрофу. Продолжить чтение →

Утренняя авантюра.  –  Ужо вас, ядовитое семя! –  Еж и я.  –  Марш энтузиастов.  –  Встречи в пути.  –  Цветочки-камикадзе.  – Птичий Эдем.  – Новый стан.  – Охотничья горячка.  – Ночные верлибры.  – Охота с подсадной и сучья на генеалогическом древе

До утра мне еще не раз всякая мутота лезла в голову – грибочки на рыбьем жире делали свое дело.   Снилось все, кроме голубой сирени, но я с этими сновиденьями разбираться не стал.  Я здесь не затем, чтобы «Анти-Фрейд» писать, хотя зачем я вообще и здесь в частности – это тоже из области мути.  В гроба мать эту муть.  

В то утро я себя как-то особенно пружинисто чувствовал.  Размялся как следует на суше и уже собирался лезть в воду на сеанс закаливания, как мне вдруг стукнуло: если я вчера выдержал ледяной муки пять минут, не вытерплю ли я сегодня все восемь?  А за восемь минут можно попробовать и загарпунить кого ни то.  Ангел справа что-то несмело булькнул про рецидив, но я только головой мотнул.  

Все же в воду лезть решил не голеньким, а сколь возможно утеплившись.  Облачился в свой шерстяной костюмчик-пижаму, перетянул поясом, чтоб поближе к телу льнул.  Потом  натянул комплект номер раз – маску, трубку, ласты – осмотрел и зарядил титановой стрелой гавайку, попрощался с Ежом и осторожно, без всплеска, опустился в воду бухты около того места, где мне подфартило с судаком.

  Продолжить чтение →

Сисиськи. – Где Ахматова, а где верлибр. – Мой друг Витя Тащилкин. – Хмурое утро. – Дорога к морю. – Кроки на песке. – Прощание славян

Место действия – ж.-д. станция Аральское море и городок при ней, такой-то северной широты, такой-то долбаной долготы.  Время действия – март где-то к концу семидесятых, два часа ночи.  Вместо действия – российский разговор на кухне, в районе четвертой поллитры, уже кругами.

— Значит, ты поплывешь по морю на этой сисиське, — цедит Виктор и пинает пухлую, похабно лоснящуюся сигару, склеенную ночными трудами из подкладной клеенки.  Рядом валяется другая, сморщенная, потому что ненадутая.

— Это не сисиська, это практически гондола.  Поплавок, по-твоему. Слеплю раму – будет катамаран.  И поплыву.  Практически.

— Это не сисиська, – соглашается Витек. – Это – жеваная сисиська. Продолжить чтение →

Снова бурлачу. – Здравствуйте, я – поручик Киже. – Верблюд: Humph! – Полет на крыльях бриза. – Дождь на закуску

Когда я был в десятом классе, мы с Рыжей Нинкой с нашей улицы баловались очень интенсивно, возились до боли в яичках, практически постоянной.  Она уже на втором курсе института училась и горячая была, как печка; плюнь – зашипит.  Ну и добаловались.  Дело житейское.   Пришлось ей, бедненькой, идти выскребаться – так это, кажется, у них называется.  Бессердечная врачиха так ей и сказала: Любишь, мол, кататься, люби и саночки возить.

В тот день безжалостная эта пословица не раз приходила в бедовую мою головушку.  Из аппендикса, куда меня затащило «авось», пришлось выбираться вброд и тащить на себе саночки-катамараночки.  Ветер был жесткий, встречный, и ни парус, ни весло не годились.  Пришлось сочинить упряжь и тащить «Фрегада» назад, бурлак бурлаком, и не было ни минутки оглянуться вокруг на чудный пейзаж, которым недавно любовался взасос.  Какие тут любования, когда голова опущена, руки болтаются, как у Репина, а глаза таращатся под ноги – не дай Бог рухнуть в какую-нибудь ямищу или затащить судно на мель.  Где помельче, по щиколотку или около того, там было попроще, там я пер напрямую по середине.  Когда же начались невеликие, но глубины и омутки, пришлось обходить по берегу разные заливчики, и оттого путь удлинялся не в меру.  Горько было вспоминать, как я недавно скользил себе в ту сторону под свежим ветерком, истекая поросячьим восторгом.  Думал, Господа Бога под уздцы ухватил.  Подспудно я уже слегка запаниковал: а не выйдет ли так, что залетели мы в аппендикс за пару дней, а выбираться будем неделю?  И что тогда?  А вот что: выпью я всю воду, или почти всю, и придется мне тем же милым манером, пехом-пехом, нога за ногу, возвращаться в блаженную бухту Косшохы пополнять запасы.  От этих мыслей хотелось кого-нибудь укусить, но кусать-то некого, кроме самого себя. А себя жалко как-то, и без того шишки на меня сыплются, как из корнукопии какой. Продолжить чтение →

Фаланги, фаланги! – Мое знакомство с змееголовами.  –  Щукобой.  –  Приступ гедонизма.  –  Мои разногласия с Платоном.  –  Нам не до мантр.  –  Я – Номад.  –  Еще раз к вопросу о смысле бытия.  –  Частичная материализация «Фрегада-II».  –  Прелести утиной охоты

Ночью на новом месте спалось плохо.  Мешал непривычный, непрерывный, неприветливый шелест сухого прошлогоднего камыша, да время от времени со страху потихоньку взвизгивал ветер и тоже спокойствия не добавлял.  В какой-то момент мимо прошелестела музыкальная фраза: О чем ты воешь, ветр ночной,  О чем так сетуешь безумно?  Н-да, так он мне и ответил.  Не получилось диалога…  

Опять же волны.  Здесь, как и на стоянке у бухты, волны накатывали на берег настырной бесконечной чередой, и в их шорохе и шлепе была какая-то гармоническая закономерность, только тут она была определенно не та, что там – берег помельче, иной конфигурации, и волны воркотали подальше от пляжа.  Загадку новой гармонии можно было отгадывать всю ночь, или всю жизнь.  Отгадывать не хотелось, а хотелось спать, спать и спать. 

Не тут-то было.  У Ежа, похоже, чего-то заклинило в головке, и он принялся прыгать на палатку, и раз, и два и три.  Я некоторое время терпел, потом очень громко заорал: «Ежа, еж твою в гробину маму, прекрати, уши оборву нах…  !» Бесполезно.  Еще когда орал, я знал, что это бесполезно, только еще больше разъярюсь, и сон улетит куда подальше.  Прыжки продолжались.  Я вылез из теплого спальника, возжег лампаду, взял дубинку и полез наружу.  Продолжить чтение →

Окормление на коротких волнах.  –  Искусство драть лианы.  –  Грибы – сексуальная тема.  –  Стук дизеля.  –  Баркас ahoy! –  Скачки за спичками.  –  Плевать им на мой костер.  –  Послевкусие.  –  Рок – гнида.  –  Душка Ежа

Вчера я все же уработался до одеревенения всех членов.  Утром даже потягиваться не хотелось, только зевалось до стона, аж челюсть чуть не вылетела из сустава влево.  Мысль о подъеме была противна, как в казарме.  Да дьявол же его побери, я ж не в казарме, чего вскакивать, если не хочется вскакивать.  Так я и валялся, зевал, постанывал, почесывался.  Продумывал всякие мелочи за жизнь.  Глянул на часы с календарем.  Среда.  Раз среда, значит, «Литературка».   В нормальной жизни, конечно, все наоборот: раз «Литературка» — значит, среда.  Кубарем вниз, пока не сперли из ящика.  Ежли сопрут, так это трагедия на целый день или дольше, придется шарить по киоскам, а там раскуплено.  Но нет, не сперли, газета в руках, свежая, как редис.  Хлебнуть кофе – и на диван.  Бывает, угрожающе накатывает какой-нибудь deadline и надо тащить в зубах в редакцию очередную муть, и все равно полдня уходит на смакование всяких эзоповых штучек и кукишей начальству между строк.  Интеллигентская услада, сдобренная кривой ухмылкой.  Фронда в тряпочку.  Рядом с дежурным фуфлом выковыриваешь невинное анти-что-нибудь, словно изюм из булки.  Мордой сияешь, будто причастился в катакомбной церкви, не слезая с дивана.   Продолжить чтение →

Меня исчерпали. – Free at last, o Lord. – Рама ерзает. – Уже не ерзает. – Китс прав. – Эффект Сент-Экзюпери. – О пользе и вреде сомнений. – Кто сказал, что жизнь – не каторга?

Разбудил меня переполненный гидробудильник, но я еще некоторое время лежал, пытаясь поймать за хвост какой-то очень важный сон, который все объяснил бы, и тогда все стало бы хорошо или по крайней мере терпимо.  Сон ускользал, как решение теоремы Ферма.  Казалось, вспомни крохотную деталь, и замелькает весь длинный роман с ужасами, потением, сердцебиением, возможно, с поножовщиной и перестрелками, но обязательно со счастливым концом.  Хотя умом я знал, что счастливых концов в снах не бывает; не тот жанр.  Однако сколько я ни тужился нырнуть назад в сон, там раскручивалась одна слепая лента, а на ней сплошь дыры и полосы.

Потом под этот соус пошли лениво-злобные, совсем не утренние мысли, словно перерыв на сон и не останавливал подводных гад движенье.  Про нее, падлу, про что еще.  Вспомнилась ее фразочка на какой-то party: «Пожалуй, этот вечер я исчерпала. Пошли домой».  А теперь мадам исчерпала меня, чем и подрезала мои поджилки, как негры слонам режут.  Я-то думал – я неисчерпаем, как электрон и атом, вместе взятые.  Но это как посмотреть и смотря кто смотрит.  Жизнь ее – вечное восхождение.  Мне померещилось, что я для нее пик, а оказалось, я – ступенька, а следующая ступенька вообще заоблачная – Иностранец.   Конечно, я тоже в детстве-отрочестве там поболтался, только какой из меня иностранец.  Я тут, на исторической родине, с четырнадцати лет и притом невыездной, и морда у меня протославянская, и паспорт у меня советский, и сам я насквозь просовеченный, хоть и антисоветчик, как и все мы.  А тот – настоящий иностранец.  С бородкой. Продолжить чтение →

Мать всех головных болей. – Дрема перед бурей. – Удар кувалдой. – Спасплотик. – К земле. – Камыш уплыл. – Коса. – Меня прибивает к земле. – Возня на берегу. – «Афганец», убийца и благодетель. – Палатка и спальник. – Жив буду – не помру

Бог миловал, природных катаклизмов не было, но и сна тоже особого не было.  Вместо него какое-то полудремотное одеревенение.  Сон поглубже пришел только на рассвете, а часа через два я сам себя разбудил придушенным храпом.  Никогда не храпел, а тут на тебе.  Но – до храпа ли.  По первому впечатлению весь мир был полон Головной Боли, а я – главный ее носитель, источник или получатель, не поймешь.  За что?  Ерш накануне не пил, любимых скрипичных концертов не слушал, диссертаций не защищал.  Несправедливо.  Вроде как с Раскольниковым – пошел мочить одну старушку, а рубанул двух.  Перебор.  Попробовал йогу, вроде бы я улетел в космическую высь, где несть ни печали, ни воздыхания, ни головной боли, однако ж шиш: боль за мной и туда увязалась.  Как тень, иль верная жена.  Сволочь подкупная, что тут еще скажешь.

Из теперешнего далека, конечно, видно, что то был последний знак или предупреждение, но тогда я все списал на бессонную ночь и погоду и решил попросту жить дальше.  Так ли, сяк ли жить – как получится.  Да и выхода особого не было.  Не оставаться же на том пупыре.  При свете дня он оказался еще мерзее, чем ночью.  Просто куча полусырого песка, ни грамма дров, ни былинки, ни кустика, ничего.  Обошел весь островок, как лунатик, скуля и морщась, но так и отчалил, не испив горячего. Продолжить чтение →

Ну и самочувствие.  – Сыро, но холодно.  –  Уединение с ежом.  –  Офицерские сборы.  –  Весенние страдания.  –  От гребенок до пят.  –  Чувства натурала при чтении Диогена Лаэрция.  –  Казус Гогена.  –  В полудреме.  –  Мини-шабаш на Лысой горе.  –  Любовь и смерть крякового селезня

Следующий день начинался так, что лучше бы его пропустить.  Состояния души и тела – гнусь в кубе, плюс-минус е. т. м.  Вроде как утро после пьянки с полулетальным исходом, литра по полтора-два на нос.  Физически в этот раз полегче, без выворачивания наизнанку, без неуемной дрожи и зеленого пота.  Просто обычная смертная, деревянная усталость да боль в подошве.  Но если смотреть внутрь, то разница между тем и этим невелика.  К одному моему запойному другу в таком состоянии кто-то вошел и бодро что-то заорал или заржал, так друг в одних кальсонах как дернул из дому, еле его поймали и водворили-таки в желтый домик, аминазинчиком успокаивать.  В этот раз я тоже, не хуже того приятеля, целый день вздрагивал, вскидывался и подскакивал на любой подозрительный звук.  Когда Ежа в обычном своем шкодливом стиле опрокинул жестяную банку, я его чуть не расплющил, словесно и физически. 

Однако странным образом стал после этого срыва понемногу успокаиваться.  Чего уж так дергаться.  Шум мотора – баржи ли, баркаса или моторки – я услышу издалека и в любом случае успею добежать до сигнального бархана.  А там как повезет.  Заметит, не заметит, а если заметит, то ручкой помашет или к острову завернет – все гадательно.  Уж сколько раз счастье на розовом коне курц-галопом мимо проскакивало, и ничего, живой пока.  Суечусь вот.   Продолжить чтение →