Грудастенькие психотерапевтки в моей жизни. – Лихорадка буден. – Спуск «Фрегада» на воду. – Мачта – плагиат у Т. Хейердала. – Проба паруса. – Православное пристрастие к страданию. – Моя мотня и бабий характер: анализ взаимосвязи

Все тело болело.  Где более, где менее, но болело все.  Дудка опять налилась водой, затвердела, хоть стойку на ней делай.  Надо бы полегче насчет чая.  Хмельную дурь небось уж всю выпотел, теперь будем воду экономить.  У меня ее всего двадцать пять литров.  Поправка: уже двадцать два, пожалуй.  Ужас.

Я снова прикрыл глаза, прислушался к себе.  Вчерашнее подспудное злобствие несколько поулеглось, потому как кое-что путное все-таки народилось.  Рама.  Вчера я сочинил раму, вполне добротную причем. Сдвиг к светлому в моем невеселом универсуме.  Может, действительно не только уплыву, но даже и выплыву.  Совсем недавно было настроение не то чтобы не вернуться, но как-то все равно: вернусь – хорошо, не вернусь – ну и не больно хотелось.  Интерес к самому себе размылся, повытерся, потерялся.  А сейчас вроде силы света довлеют над силами тьмы.  В космическом масштабе пустячок, а нам, вот здесь и сейчас, приятно и даже где-то мило.

Аральск был уже почти как в другой жизни.  Москва, правда, свежее, но это если растравлять себя.  Продолжить чтение →

Ах-где-я. – Лазурь и гнусная ухмылка моря. – Остров, какой из себя. – Сбываются детские мечты. – Вода. – Еда. – Снаряжение. – Борюсь с подкоркой. – Господь Саваоф в мундире. Видение. – Марш на новый бивак. – Вид с бархана. – Янтак-чай. – Корабельный журнал. – Фокус с  Новым Заветом. – Виктор Робинзон. – Мой костер в тумане светит. – Cвежесть мира: медитация

Наверно, я все еще был накачан адреналином по самые ноздри – проснулся без раздумий и колебаний типа ах, где я, ах, что я… Ничего такого не было.  Ну, может секунду-другую, где-то на границе сна и яви, была какая-то темень и несуразица, а потом как-то моментально все стало прозрачненько.  Какие в нюх ах-где-я, если даже сквозь тонкий капрон палатки ноздри сразу учуяли любимый запах детства – запах моря после шторма, легкую вонь выброшенных на берег водорослей.   Все сразу внятно и про берег моря, и как я на нем оказался, и чем это пахнет.  Окромя водорослей.

Я прислушался к себе.  Конечно, хорошего мало, тело как после приятного вечера в ментовке с мастерами резиновой дубинки, но мне теперь предстояло жить со стойкой памятью про тот, другой вариант, куда как вероятнее нынешнего.  Вот уж точно растворился бы в природе.  Лежал бы теперь на берегу куском падали, со ртом, набитым песком, уже не человек, а шакалья сыть.  Тут не скулить надо, впору благодарственный молебен заказывать, фимиам воскурять.  Жаль, заказывать некому, и фимиам здесь хрен достанешь, даже по блату… Продолжить чтение →

Утка по-охотничьи.  – Что было на скале (2).  –  Бабуры! –  Каючок готов.  –  Таинство крестин.  –  Успешные испытания и свежие идеи.  –  Доделки.  –  Кое-что о дрожи в пальцах.  –  Ветренность Ежа.  –  Предстартовые страхи без старта.  –   Новогодние решимости в майскую ночь

Я потянулся, и рука моя легла на что-то мягкое, пушистое и холодное.  Брюшко селезня, которого я вечером закинул в палатку.  Боялся – утащит дикий кот каракал, если они тут водятся.  Или богомерзкие песчанки.  Песчанки, те точно ошиваются по ночам.  Часто слышно, как они прощально пищат в экзистенциальном ужасе, уже холодея в змеиных зубах.  Бесчинствуют гады вокруг моей палатки.  Такие вот в этих местах ноктюрны – шуршанье змеиных шкур по песку и предсмертные визги песчанок.  

Шершавое прикосновение к выстраданной добыче – душевный тонус на весь день.  А как еще прикажете себя чувствовать.   Ведь изловчился, вмантулил Року прямой правой по соплям, урвал свой кус и ушел в отрыв.  Притом как раз в момент, когда меня навсегда уже смешали с разнообразным дерьмом.  В ушах марш Преображенского полка клокочет, а вы говорите.  

Дальше все в той же тональности.  Утро было такое…   Я, как вылез на свет Божий, как глянул окрест и на вздымающееся из чистого моря в ясное небо здоровенное ражее солнце, то прямо так и выдохнул, «Оооооо!»  Очень длинное и выразительное «Ооооо!»  Я Ежу именно так и сказал.  Но он, низменная душа, больше селезнем интересовался. Продолжить чтение →

Все врут сны. – Жеваные сисиськи: déjà vu. – По местам стоять, с якоря сниматься. – Душевные корчи моремана. – Обхожу мыс. – Берег загибает не туда. – Еще мыс. – John Brown’s Body

Утречком я застенчиво поздоровался с Великим Строителем Катамаранов и немного повалялся, пошевеливая деревянными мышцами и перебирая в голове всякую дребедень.  Был какой-то длинный нелепый сон или серия снов на одну тему, будто я вернулся откуда-то, а квартиры нет. Эмка (вроде она, только рожа больно толстая, не вполне ее) с повязанной чем-то белым головой слоняется в двух коммунальных комнатах, вроде мы уже в разводе, а мне деваться некуда, но я точно знаю, что у меня где-то есть еще квартира, и надо туда позвонить.  Я отыскиваю где-то номер телефона, он даже въяви запомнился, 203-3849.  Интересно, что там на самом деле; кажется, это телефон Галки Рыжей, моей старой бэ, что на Кутузовском, под сестрой Брежнева живет.  Жила. И вот я пытаюсь, но позвонить не получается, телефон древний и в коридоре, диск не прокручивается, какие-то похмельные рожи, смехуечки, я возвращаюсь в комнаты.  Супруга в постели, откидывает одеяло, принимает позы, но до дела не доходит, я требую свою статью про Дюркгейма, толстая такая рукопись, скорее книжка, чем статья, я ее отчетливо помню, но мне ее не отдают.  Наплывают еще какие-то рожи, похоже, ейные родственницы, действо становится все противнее, а что дальше, совершенно не помню, вот только этот отрывок из середины. Продолжить чтение →

Чайки и соловьи. – Анабазис литовца. – Утро старого спортсмена. – Ежик. – Суслики-песчанки. –  Саджа. – Жрать все же хочется. – Бухта Славная. – Бычки, бычки! – Босоногое детство. – I luv u. – Фрустрация и блаженство бытия

Не знаю, из-за чего, но чайки ссорились отчаянно, сутяжными какими-то голосами и очень громко.  Перебили мне сон на самом сладком месте; я как раз тащил кого-то в кусты; не помню кого, но помню, что на грани экстаза.  Какой дурак придумал, что чайки – это души погибших моряков.   Этим птичкам с их ректальными голосами только луком на базаре торговать, а моряки тут ни при чем, особенно мертвые.  Гнусная базарная сцена.  То ли дело у меня на шестом этаже.  Там береза вымахала выше моего окна, и на ней по весне и летом любят веселиться соловьи.  Чуть ли не в четыре утра меня будили, сукины дети.  Щелк у них оглушительный, прямо как в бочку.  Я дико злился и лаял их матерно, а сейчас вот вспомнить приятно.  Та-ра-ра-ра-ра среди ветвей  Жемчужной трелию защелкал соловей…  

Забавно все ж таки у нас головка устроена.  В ней все относительней, чем в эйнштейновой вселенной.  Еще немного, и московская квартира вообще мне раем покажется, со всей своей начинкой, а давно ли вспоминалась змиятником, населенным исчадьями ада.  За единственным исключением меня драгоценного, разумеется, да и тот, если разобраться, был довольно отвратным субъектом.  А теперь соловьи вспоминаются, и сердчишко прям от ностальгии млеет и очень хочет туда, назад, под крылышко.  Обхохочешься с этой нашей эмоционально-психической сферой. Продолжить чтение →

Персеверации.  – Зурна, орган, зубная паста, liberté.  –  Еж, он же ежиха.  – Бурдюки и амфоры.  –  Кувырки с канистрой.  – Обрываю ниточки.  – Похвала каючку.  – Снова зурна.  –  Работаю Ихтиандром.  –  Я свое из горла вырву

Любопытное мое было состояние после постройки каючка.  Типичное «с одной стороны, с другой стороны».  И хочется, и колется.  Нормальная шизня, короче.  

С одной стороны, постоянно горел костерок горячки – поскорее закончить все приготовления и дернуть с островка в морскую даль, к берегам за горизонтом, к двуногим коллегам.  Одиночество порядком уже измочалило психику.  Особенно мучили штучки, название которых застряло в голове из вузовского курса психологии: персеверирующие впечатления.  Это когда в голове бесконечно крутится какая-нибудь дрянная мелодийка.  Как магнитофонная кольцовка.  Они и раньше меня донимали, а тут осатанели, хоть на стенку лезь, только и стенки черт-ма.   Какое-то весеннее обострение приключилось.  Вдруг прорезались частушки, завезенные когда-то из Сибири еще самой первой моей супругой-певуньей.  Выйду в лес, поставлю крест,  Кто-нибудь помолится.   Все ребята сопляки,  Не с кем познакомиться.  И снова:  Выйду в лес, поставлю крест и т. д.  Раз за разом, до озверения.  Потом другие, оттуда же, из той же серии.  Прилипчивые, как чесотка.   И чем тупее, тем прилипчивее.   Продолжить чтение →

«Фрегад» требует доделок. – Все должно быть just so. – Трудовой будень. – Выпадаю в астрал. – Тоска по Другому. – Коммунальный сволочизм Других. – Голос Свыше. Базарная сцена

В то утро я проспал все на свете.  В первый раз поднялся часа в четыре. Дрожа и журча струей, полюбовался на неземные предрассветные краски над краем пустыни, на птичьи тучи, несшиеся краем суши и моря встречь ветру, словно там, на севере, им медом намазано, словно там не лежат еще высокие снега и не бушуют бураны с бореями.  Бр-р-р.  Потом  снова забрался в восхитительно теплый спальник и заснул, как сурок из семейства грызунов.

Пробудился оттого, что солнце било сквозь капрон палатки прямо мне в морду.  Батюшки-светы, девять часов!  Я всполошился, будто на экзамен опаздываю, а потом разозлился.  Какого хрена, в самом деле.  Я что, подписку давал гнать вперед, вылупив шары?  Я что, рекорды бить обязан?  Я тут за этим, да?  Не знаю точно, зачем, но знаю точно – не за этим.  Возьму вот и устрою дневку.  Хоть какую-то расслабень я заработал, нет?

Демагогия, конечно.  Дневки было так и так не избежать: «Фрегад» требовал существенных поправок и доделок.  Не все ж мне с мокрой попой пожирать пространство.  Стоит разбудить люмбаго, проклятье скалолаза, и свалит оно (или он, не знаю уж) меня на пару недель.  Всю обедню перехезает.  Придется ползти к каким-нибудь людям и стенать, как те чайки: «В Москву, блин! В Москву!» Продолжить чтение →

Противный суккубус.  – Запасаю воду.  – Хочется жить, аж пищит.  – Такыр.  – Когда апрель своими сладостными ливнями. . .  –  Строю каки.  – Angst и детские корни.  – Сойки как источник оптимизма.  – Ищу удочку.  – Ловля сома на бычка.  – Сомовий шашлык.  – Приступ лирики под мелким дождичком

Не знаю, чем мне эта суккуба не понравилась.  Все было при ней, и даже больше, чем надо бы, аж как-то непропорционально, но мне уже было немного тошно.  Видно, перебрал услад, tristesse postcoitale одолела, хотелось отдохнуть, побыть одному, и я пустился наутек.  Удирал небыстро, как в замедленной съемке, отталкиваясь от стенок и пола длиннющего пустынного тоннеля или коридора космического корабля, плыл толчками при почти нулевой гравитации, а сзади наваливались огромные мягкие титьки, но я все как-то выворачивался.  И вот я уже за поворотом, гравитация усиливается, я неловко, спотыкаясь, бегу по коридору, только раскатистое эхо топота раздается у меня в ушах.  Сразу за этим, без предупреждения и почти без зазора, топот перешел в дробный стук дождя по натянутому полотнищу палатки.  

Включился я моментально, словно мне кто-то дал команду по боевому расписанию, почти без паузы между кошмаром и первым осознанным движением.  Засопел, застонал, замуркал, выбрался из спальника, скинул шерстяной костюмчик-пижаму, натянул галоши и голенький выскочил под дождь.  Норд-ост полоснул по телу наждаком, хлесткие капли во множестве мест обожгли кожу.  Куда как лучше было бы лежать в теплом спальнике и не вставать.  Того лучше вообще никуда не уезжать, а валяться на боку с умной книжкой и со смаком слушать, как ветер швыряет пригоршни дождинок в окно.  Только что уж тут… Продолжить чтение →

Подножка перед побегом.  – Вариации на тему Иова.  –  Последнее интервью Капитана.  –  Возня с каючком.  – Завтра!  –  Ухожу по-английски.  –  Мелкие приключения.  –  Неприветливый берег.  – Николаич, ты откуда?

Ну, вроде все теперь у меня было готово к побегу: вода, еда, каючок, весло.  Одна дыра в этой благостной картинке – здоровье.  Отчаянные мои ныряния за сокровищами, украденными морем, сделали свое дело: простудился я вусмерть.  Озноб, горячечное дыхание и густые сопли в неимоверных количествах.  Удивительно просто, сколько может скапливаться этого добра в таком невеликом по размеру органе.  Носовые платки отсутствовали, так что по большей части бил я соплей оземь, исходя притом слезьми.  Трудно себе представить что-либо менее героичное, и я временами так и кривился ухмылкой: вот тебе, орел, исподник героизма.  В кино такого не бывает.  В жизни все такое сугубо для внутреннего употребления, публике это видеть ни к чему. 

Ко всему к прочему проснулся застарелый гайморит, заработанный когда-то еще на Черном море в октябрьской охоте на лобанов.  Смертно болело во лбу, причем по расписанию, начало сеанса где-то около десяти утра.  Часы можно было по этой боли заводить.  Пришлось выгребать из-под костра песок, заворачивать в тряпицу и прикладывать ко лбу.  Чуть лоб насквозь не прожег.  От этой процедуры становилось немного легче, но ненадолго.  Продолжить чтение →

Достойное поведение обновленного «Фрегада». – Острова Очарования. – Моя диета. – Назойливый призрак. – Локтевой рефлекс. – Комментарии к морской болезни. – Ставлю сетку. Метафизические следствия

Бывают дни – ограненные брильянты среди серенькой гальки, когда ладится все, а не ладится, так и хрен с ним, и ничто не мозолит мозги.  А уж когда время пройдет, так вообще все зазубринки из памяти  испаряются, и остается одно солнечное сияние.  Дни эти кажутся чьей-то наградой за примерное поведение, но боговы конфетки тут ни при чем: сам ведь все конструируешь, сам и выполняешь в материале.

Таков был весь мой следующий день на Арале, наиблаженнейший за все то плавание.  Только я этого тогда не знал и лишь к вечеру стал смутно догадываться.

С утра солнце не то чтобы припекало, но было что-то похожее на ласку, когда оно касалось ноющего от усталости и холода тела и довольно-таки измордованного жизнью лица.  А мне как раз так хотелось немного мягкости и encouragement; не знаю, как тут ловчее сказать – подбодрения, что ли, если такое слово есть.  И небо заголубело так, что весь день в голове торчком торчала строка из какого-то совпоэта: «А день такой, голубизна такая…»  А что под эту голубизну у него стряслось, убей, не помню.  Наверно, хренатень какая-то, раз память решила от нее избавиться. Продолжить чтение →

Грустный утренний лимрик.  – Целебная уха.  – Бальмонт – придурок.  – Как сладко когда-то болелось.  – Каково на дне.  – Ph = f(h).  – В быту Бог злокознен.  – Прав ли Власий Паскаль.  – Хочется супчика.  – Пока болел, пришла весна.  – Struggle for life: терплю поражение за поражением.  – Уха из бычков, или гимн слепой вере

Пробуждение было – мерзее не придумаешь.  От боли в горле.  Попробовал сделать глотательное движение – и захныкал потихоньку.  Воистину день начинался not with a bang but with a whimper.  Эдакий маленький жалконький whimper.  Ангина по полной форме.  Хорошо бы взять бюллетень.  А чего еще ожидать, если вот так пижонить, лазить за какой-то дурацкой деревяшкой в арктическую водичку, и это после танцев с голой попой под дождем и многочасовой возни в ледяной свинячей грязи.  И чего на Других злобиться; с такой дурцой я и сам себя угроблю, без всякой помощи со стороны.  Легко.  Супермен задрипанный.  И стоило, я вас спрашиваю,  ради этого терпеть кораблекрушение?

В голове позванивало.  Температура, наверно, порядочная; неизвестно, какая, и это хорошо.  Спокойнее как-то.  Сквозь звон проступил неизвестно откуда взявшийся лимрик:  There was an old man of the Aral  Who would with the elements quarrel,  But all that he got  Was a noseful of snot –  Which vexed that old man of the Aral. Продолжить чтение →